Рассказы

К хлебу не прикасался и шел к Егору Петровичу. Смотрел на круглые стенные часы и ужасно хотелось ему подтолкнуть черную медленную стрелку.

Его одолевали сомнения.

"А вдруг Егор Петрович передумает?"

"А вдруг дождик?"

"А вдруг отец придет из города и скажет: нельзя?.."

Когда перед самым обедом к Егору Петровичу пришли из грачихинского кооператива члены правления, Ленька упал духом. С ненавистью глядел он, как, раскуривая махорку, они сидели с Егором Петровичем на бревнах и не торопились уходить.

А Егор Петрович словно забыл об охоте. Неторопливо рассказывал о совсем неинтересных вещах: о вальцах, о ситах, раструбах. Особенно сердился Ленька на Акима Иваныча за то, что тот переспрашивал каждое слово, а когда говорил, – расставлял слова так, что в их прогалах можно было поставить роту солдат.

– Леня, поди-ка принеси ключи от машинного! – позвал его Егор Петрович.

– Я не знаю где…

– Спроси у Лизаветы Ивановны!

– А она почем знает! Их папашка с собой, должно, унес.

– Поди, поди! Живо!

Ленька долго не возвращался, хотя ключи сразу дала ему Лиза. Подсматривал в окошко в надежде, что не дождутся и уйдут.

В машинном долго ходили вокруг двигателя, щупали и вздыхали… Аким Иваныч расставлял редкие, неторопливые слова. Ленька сверкал глазами и думал:

"И чего они тут! Понимают, тоже…"

VII

Когда отвалили от берега и Егор Петрович сильными ударами выровнял лодку, на косогоре показалась человеческая фигура. Она быстро сбегала вниз, размахивая руками.

Егор Петрович пригляделся и в несколько взмахов опять пристал к берегу.

– Ку-чум! – улыбнулся он, узнав.

– Вот грех-то! Чуть не опоздал! – засипел, спустившись к лодке, Кучум. – Один момент, и уехали бы…

За плечом у него болтались двустволка и корзинка с кряквой. Просаленный, в заплатах пиджак был перетянут веревкой; на веревке – жестяная фляжка и узелок с хлебом.

– Мне Игнат сказывает – в обед едут… А у меня, государь, никакого, то есть, припасу нету. Туды-сюды, насилу дроби достал, государь… А лодки самостоятельной – ни!.. На каблы, что ль?

– Садись, там видно будет! – сказал Егор Петрович.

Под дружными ударами весел лодка выкинулась на середину и, увлекаемая течением, ходко пошла по бурливой мутной реке к синеющему вдали дымному лесу.

– У моста, государь, настоящая выхуль, – сипел Кучум… – В городе по четыре рубля скупают.

– Выхухоль у нас бить запрещено!

– Какой нам запрет, государь?! – отвечал Кучум и зорко шарил глазами по залитым водою кустам.

* * *

Коротконогий, низкорослый Кучум был похож на обезьяну. На маленьком лице, заросшем шерстью, тесно были собраны глазки, вздернутый ноздрястый нос и оттопыренные губы. Длинные руки были угловаты и жилисты.

Ловко работая топором, Кучум заострял жерди для шалашей и сипел:

– Селезень должен тут быть. Градские сюда не доходют… На этом самом месте, государь, я шесть штук сшиб! Воды тогда много было. Разлилась морем к самому городу. Исправник наказывал селезней обязательно доставить. Как сейчас помню, государь, шесть материковых. Жи-ирные! Ну, скажи, ба-ра-ны!!! Только это я причал сделал, вылез, он – Сергей Сергеич – собственной персоной тут и есть. И городовой с ним… Туда-сюда… "В моих, говорит, дачах без дозволенья моего убил!" Отобрал, государь, ружье, да-а!.. А идешь, бывало, – шея с оглядков болит.

– Кучум, а как это ты скворцом пел? – с улыбкой спросил Егор Петрович, завязывая верхушки жердей, натыканных полукругом в землю.

В крохотных глазах Кучума вспыхнули злобные точки.

– Ишь, припомнил чего! – сказал он и замолчал надолго.

Достраивали третий шалаш.

– Веришь, Петрович, думал – кончусь… – засипел неожиданно Кучум. – Все одно как на голгофине разбойник. Принимай дух мой – да и шабаш! Ты думал, легко это, государь? А этот ирод очкастый нет-нет да снизу-то:

"Кучум, а Ку-чум!.." Мягко эдак, будто поп… "А по-соловьиному можешь?" Ему хорошо!.. Не стерпел я под конец, к-ээк в очки-то ему харкну! Провалиться – не вру!

– А он что?

– "Ах, говорит, скверный ты хам! Из ружья, говорит, тебя сейчас из поганого…" Обдумал тоже! С той самой поры голос утерял, государь! От натуги это.

Кучум помолчал, сплюнул и в ухо Егору Петровичу просипел:

– Осенью я ему, очкастому, ригу спалил.

– Ну?

– Именно. Дом хотел запалить, да…

Стайка материков со свистом пронеслась над разговаривавшими. Ленька схватился за ружье, растерянно смотря то на Егора Петровича, то на Кучума.

– Скоро и заря зачнет, – сказал Кучум, – ты, Петрович, в этот шалаш залазь, тут самое место. Ленька – туды, на край, а я посередке. Сидеть до темного…

Когда стали расходиться по шалашам, Кучум задержался у шалаша Егора Петровича, раздумчиво посмотрел вверх и вздохнул:

– Эх, кабы однова главным самым комиссаром побыть!

Егор Петрович улыбнулся.

– Ну?..

– На денек бы один!