Рассказы

V

Закатав рукава рубахи выше локтя, Егор Петрович чистил ружье. На полу напротив него сидел на корточках Ленька, разинув рот, и внимательно следил за каждым его движением. У дверей высокий и прямой, как сосна, несмотря на свои семьдесят лет, стоял дядя Игнат.

Промыв стволы, Егор Петрович смазал их, протер насухо тряпкой и протянул Леньке.

– Ну, теперь смотри!

– Эх, и блести-и-ит! – проговорил Ленька, щуря глаз и смотря на свет лампы то в один, то в другой ствол.

– За ружьем ухаживать надо! В порядке чтоб всегда, понял? Пришел с охоты – сейчас же чисть! Вычистил, повесил, а потом садись сам есть, пить, спать… Теперь замки будем чистить…

– Как все приспособлено ловко! – вздохнул дядя Игнат, наблюдая за Егором Петровичем, ловко и быстро вывинчивавшим замки. – До всего человек домекался!.. А у меня, вон, одноствольная была, утятница… С пистоном которая. Мученье, бывало, с ней примешь! А чтоб чистить – никогда не чистил! Двадцать лет ходил с ей и ни одного разу не прочищал… А вдарит, бывало, ну прямо тебе сказать, все одно – из орудиев!..

– Теперь таких нету, дядя Игнат!

– Нету, нету… – вздохнул Игнат, – это действительно! Похитрел человек. А что, Егор Петрович, правду сказывают – ружье теперь обдумано: стрельнет, а ничего не слыхать?

– Бесшумное, значит?.. Не зна-ю… Врут!.. Потому, что хочешь тогда делай, кого хочешь убить можно безнаказанно… Не допустят!

– Я полагаю тоже – не должно этого быть! Духу в таком ружье неоткуда быть… Вон, у Сергея Сергеича ружьев-то много было. Хоро-о-шие, аглицкие были! Ну, а без толку, потому не охотник он…

– Много у них кой-чего без толку было, – с внезапной злобой сказал Егор Петро-вич. – Дармоеды!

– Теперь хорошо, вольготно стало!.. Хошь – на коблы ступай, аль вот в озерки насупротив, – продолжал Игнат. – Присад тут хороший. А при ем бывало – упаси бог! Только услышит – стрельнет кто, сейчас Федора кличет. Федор у его вроде за приказчика состоял… "Беги, говорит, отнимай ружье! Кто без моего дозволения стрелять может?" А сам аж весь затрясется… Во-олчья порода! А до женского сословия охоч был – бе-да! Девок понапортил – те-мно! Завистной!

Дядя Игнат покрутил головой и, помолчав, добавил;

– Вон сестра-то… – Игнат кивнул на Леньку, – через это самое дело жизни решиться хотела.

Егор Петрович выпрямился. Потемневшим взглядом впился в дядю Игната.

Потом быстро взглянул на Леньку.

– Леня, добеги-ка к себе… Вот что… Добеги-ка, отверточек там, понял, маленький… Поищи у отца, для замка вот…

– Папашка в город ушел.

– Ты поищи!.. Найдешь там какой-нибудь… Ступай, ступай!

Ленька вышел.

Оставшись вдвоем с Игнатом, Егор Петрович долго молчал. Перекладывал с места на место замки, цевье. Дунул зачем-то в пустой патрон. И, не смотря на Игната, спросил:

– Про Лизу говоришь?

– Про ее самое…

Что-то пожевал беззубым ртом Игнат, сгреб бороду в кулак и потянул книзу.

Продолжал невозмутимо.

Долгая, трудная, семидесятилетняя жизнь, освобожденная от любви и гнева, глядела из слов его прозрачным глазом последнего покоя. Людские горе и радость легли в память окаменелыми пластами, и Игнат, как киркой камень, отламывал скупые слова.

– О Петров день было… Перед тем как Николая свергнули – за год будет. Отца не было о ту пору. На Петров день мельница не работала. С бабой на покос в Шевлягинскую степь уехал. Леньку с собой взяли тож… Случилось это вечером, в эту вот пору. Я в караул заступил. Слышу, с крыльца сам кричит: "Поди, говорит, Лизавету позови посуду помыть!" А стряпуха действительно на деревню ушла, и был он во всей помещении одинешенек. Знал я повадку его. Думаю – не сдобра кличет девку… Пошел, говорю: "Барин кличет, посуду помыть!" А она веселая была. "Сейчас" – говорит… Годов семнадцать, поди, было ей…

Затаился Егор Петрович.

Левая рука, лежавшая на столе, захватила и стиснула цевье от ружья. И вздрагивали напружившиеся мускулы.

Дядя Игнат неторопливо достал берестовую табакерку.

– Не отведаешь? – предложил Егору Петровичу.

Егор Петрович отрицательно мотнул головой.

– Не утерпел, я сказал ей: "Не ходи ты к нему!" А она смеется… "Он, говорит, конфеток даст". Да-а! За своим, значит, горем жизнь послала. Во-от оно что!.. Долго ли, коротко, глядь-поглядь – в саду я был, у кручи, – бежит она на кручь эту самую. И ка-ак я ее перехватил – ума не приложу?! Право-слово! Довел я, это, ее до дому, а она, как дурная… Рехнулась совсем и вся тряской трясется. Стал я тут разговор с ей вести. Так всю ночь около ей и просидел. Перво-наперво и слушать ничего не хотела. Я ее на хитрость тогда… Так и так, говорю, вытащут тебя из речки. Доктор вскрытие произведет и доподлинно все увидит, что и как… Поверила! Глупая была… С тех пор ее и не узнать! Восковая стала. И слова не услышишь, а до работы – завистней нету!

Егор Петрович долго сидел, опустив голову. Потом хрипло сказал:

– Дядя Игнат, ты…

Посмотрел на него тяжелыми глазами и, не дожидаясь ответа, ничего не сказав больше, вышел в сад, как был – в одной рубахе, не застегнув ворота.

Лиза сидела в горнице и читала Некрасова "Кому на Руси жить хорошо".

Егор Петрович вошел, не постучавшись, и она вздрогнула, когда сказал он:

– С добрым вечером, Лизавета Ивановна!

А потом смутилась и стала поправлять скатерть.

В отсутствие Ивана Федоровича никогда не заходил к ним Егор Петрович.

И вдруг зашел. Да и чудной он был.

Взлохмаченный. Глаза блестят. В одной рубахе, без пиджака; ворот нараспашку, и рукава закатаны выше локтя на волосатых руках.

От этих волос на руках и на груди стыдно стало Лизе. Не решалась взглянуть на Егора Петровича.

Опустив голову, стояла у стола и ладонью разглаживала скатерть. Егор Петрович перевел дух.

– Лизавета Ивановна! Выходите за меня замуж! – сказал он твердо и громко.

Лиза побледнела.

Исподлобья кинула растерянный взгляд на Егора Петровича, и вдруг ее губы дернулись, будто перед тем, когда человек вот-вот заплакать готов… Вздрогнувшая рука смяла угол скатерти.

– Я за этим к вам пришел. Сказать это самое… За этим именно и пришел, Лизавета Ивановна! Услышать от вас хочу. Больше ничего! Выходите замуж за меня. За этим именно пришел, Лизавета Ивановна!