Рассказы

– Сразу поедем? Только-только пройдет, и поедем? – загорался Ленька. – А когда лодку шмолить? Давайте ноньче шмолить?!

– Отец где сейчас?

– В машинном… А я папаньку спрашивал: можно, говорю, с Егором Петровичем на охоту? А он говорит "можно". Верно слово! Сами спросите! Я и Лизе сказал…

При имени Лизы лицо Егора Петровича оживилось. Подтянув к себе Леньку за руки, он спросил:

– Ну, а она что?

– Ни-чего! Ба-аба…

Обидные слова сестры о необсохшем молоке на губах Ленька повторять не хотел.

* * *

Из окна комнаты Егора Петровича был виден обрыв.

В закатный час, когда косые, негреющие лучи протягивали розовые длинные тени, на берег приходила Лиза…

Она приходила всегда одна и, если кто-нибудь появлялся, сейчас же уходила плывучей, медленной походкой.

"Тоскует", – думал Егор Петрович у окна, и ему хотелось потихонечку прокрасться к ней через сад, взять ее крепко за плечи да тряхнуть, да зыкнуть так, чтобы лед на реке треснул, чтобы тоска, как пробка из бутылки с шипучим квасом, в потолок хлопнула.

Силищи в Егоре Петровиче много было.

Хотелось, чтоб кругом все ходуном ходило…

II

Первой и главной заботой Егора Петровича был сорокасильный дизель на мельнице.

Дизель был мертв.

Второй месяц хлопотал около него старый Иван Федорович. Подгонял, нарезал, сваривал, чистил. И десять раз на день в машинное забегал Егор Петрович.

– Ну, как?

– Стучим, Егор Петрович!

Иван Федорович размазывал по лицу копоть, нефть и пот и сверкал ослепительными зубами. Егор Петрович ходил вокруг дизеля, щупал, похлопывал и вздыхал:

– Э-эх, кабы пошел!

– Пойдет, Егор Петрович!

– Пойдет?

– Должен пойти.

– Не пойдет – живьем съест меня общество!.. Моя ведь затея-то! Я ведь уговорил кооператив заарендовать усадьбу с мельницей. Я обнадежил!..

– Пойдет! Все в исправность приведем, – уверенно говорил старый машинист. – Вот с шатуном закончил. Теперь пусковой клапан, проверку должен сделать…

– А что, правда, сказывают, с умыслом попорчено? – спрашивал Егор Петрович. – Говорят, Сергей Сергеич-то всю ночь портил перед тем, как уйти отсюда?

Иван Федорович стаскивал кожаный картуз и скреб в лохматой голове.

– Порча, действительно, есть, которая с умыслом… Коромысло, скажем, у насоса или вот тоже впускной клапан… А только скажу, – без понятия все сделано! Ежели кто с понятием – подними нефтяной насос на три мильметра, ну и… нипочем не узнать! Пришлось бы снимать картер и рамы проверять… Позавчера в город я ходил, в милицию… Да-а! Иду, смотрю – он сам, Сергей Сергеич. "Ну что, говорит, пустили мельницу, что ль?" Спрашивает, а сам эдак посмеивается. Хотел сказать ему: нехорошо, мол, так, Сергей Сергеич, образованным людям достояние народное портить! Да сдержался… Вот он какой!

– Ни себе, ни людям! – сплюнул Егор Петрович. – Откуда в них злобы этой?

– Темной души человек, – покрутил головой Иван Федорович, – и очки на нем желтые… Ничего не видать за ними… Глаз свой хоронит… Я примечал, Егор Петрович, который человек глаз хоронит – обязательно нутро в нем темное!

– Черт с ним! – отмахнулся Егор Петрович. – Как только наладим дизеля, заработаем, тогда пусть приходит злобиться… Сита новые поставим, мужики повезут на свою мельницу. Каждый для себя стараться будет.

– Это непреме-енно так! – убежденно согласился Иван Федорович. – Своя, общественная мельница – сила!

– Пусть приходит тогда!

– Он и то собирается… Приду, говорит, посмотрю, как новые хозяева хозяйничают на чужом добре…

III

Потомственный дворянин Сергей Сергеевич Королев очень любил живописные виды и усадьбу свою поставил на обрыве высокого берега Вороны, на самом острие треугольника, образованного крутым изгибом реки.

С обрыва открывался просторный вид на левый берег, поросший чернолесьем. За чернолесьем – город. На первом плане – казарма из красного кирпича. Из-за них – пять золоченых глав собора.

Сидя на обрыве, Сергей Сергеевич часто мечтал о любимом проекте своем: перекинуть воздушный мост с обрыва в город. Над чернолесьем, озерами, болотами – к собору. По прямой линии версты четыре.

Мечтательность была в роду у Королевых.

Дед Сергея Сергеевича, Артемий Королев, всю свою жизнь о белом цвете мечтал. В его имении все было белое. Лошади, коровы, быки, овцы, куры, собаки, кошки – белые, без единой отметинки. Все другого цвета безжалостно уничтожалось. Все постройки, экипажи были выкрашены в белый цвет; и дворовые люди, и управляющий – все белобрысые; и когда родился сын у него, будущий отец Сергея Сергеевича, с черными, как у негра, кудряшками, Артемий Королев в колыбели лишил его наследства…

Младший брат Сергея Сергеевича – Андрей, умерший от чрезмерного пристрастия к алкоголю, тоже мечтал до самой преждевременной смерти своей. Его мечта была скромная: взобраться на кочетыгах на телеграфный столб против губернаторского дома и там "стебнуть", как говорил он, полбутылку.

Достройка паровой мельницы в имении, где протекала великолепная река, явилась результатом четырех роберов винта, за которыми прогоревший сосед развил мысль об американизации хозяйства… Сергей Сергеевич всегда тяготел к американской культуре… И мельница была построена.

Когда над порогами Вороны запыхтел сорокасильный дизель, Сергей Сергеевич устроил торжественный обед.

На этом обеде самой замечательной была речь полицмейстера.

– В наш век машин и паров, – полицмейстер говорил так же зычно, как на пожаре, – я приветствую в лице этого грандиозного произведения первую победу над косностью слепой природы и темной невежественностью народа, утопающего в лености и водке до потери сознанья и сыновних чувств, ведших государство наше к расширительным завоеваниям… Урра-а!!!

Обед продолжался четыре дня.

На четвертый день, когда пили уже не в доме, не за столом, а в саду, под яблонями, кто-то сказал:

– Хорошо бы теперь выпить под жареного чирка!