Рассказы

А Туся мучительно думала: "Зачем он рассматривает? Зачем я не убрала все эти карточки?" В первый раз, словно крупная дождевая капля, упала откуда-то мысль о жизни, прожитой не так. Туся умоляющими глазами потянулась к Василию Петровичу, как бы говоря: не надо, не надо об этом!

В одиннадцать Василий Петрович, отодвинув пустой стакан, потянулся к портфелю. В движении его руки, отставившей стакан, было невысказанное:

– Ну-с, поговорили? Теперь не мешайте мне!

И у Туси было такое ощущение, будто и ее куда-то в сторону отодвинула эта рука. Так освобождают рабочий стол от ненужных бумаг, перед тем как приняться за работу.

Вытащив из портфеля бумаги, Василий Петрович чему-то улыбнулся и засвистел. Из-за ширмочек Туся долго с тоской смотрела на его четкий профиль.

IV

Так прошло какое-то количество дней.

Как воры, крадущиеся в темноте, в город вползли тайные слухи о наступлении белых. Полковница стала чаще наведываться в комнату к Тусе и спрашивала:

– Сбежал аль тут еще?

Василий Петрович исчез накануне той ночи, когда на город в сырую предрассветную тьму прыгнул первый тяжелый вздох орудия, а наутро в покинутый красными город вошли белые.

В комнате после него осталось две книги и постель. В одной из книг Туся нашла недописанное письмо. Письмо начиналось словами: "Моя родная Катерина…"

Василий Петрович писал о своей жизни в новом для него городе, о товарищах по работе и о многом еще. Туся жадно глотала слово за словом и от каждой строчки возвращалась к первым словам: "Моя родная Катерина…" Образ незнакомой женщины вставал из письма – властно и неотвязно. С ней говорил Василий Петрович как равный с равным. Каждое слово его было простым и мужественным. Не "Кити", не "Каток", не "Катюша"…

Туся, подняв голову от письма, лежавшего перед ней на подушке, и куда-то всматриваясь заострившимися глазами, шепотом, раздельно произнесла:

– Ка-те-ри-на…

И слушала каждую букву.

"…а живу я в одной комнате с Тусей, – писал в конце Василий Петрович, – это разновидность существ в коротеньких платьицах, в тридцать лет выглядящих девочками, с уменьшительными именами; вмещающих в себя – так мне думается – уйму коротеньких любвишек; в двух словах – коротенькая женщина…"

Исступленно впилась Туся в каждую букву. Запомнила покривившееся "любвишек"; запомнила каждую запятую. И, оторвавшись от письма, стукнула туфельками по дивану и замотала головой, как лошадь, которую неожиданно и больно ударили.

"разно-видность существ…" – пыталась она еще раз перечитать, но крупные строчки выступили из берегов, и капля за каплей мокрое, неодолимое размазывалось по письму фиолетовыми кляксами.

По-щенячьи, тоненько заскулила Туся, уткнувшись в письмо.

День, пустой, длинный, странный, наливался и налился горечью. Время не существовало. Задерживая всхлипы, Туся поднимала голову, режущими глазами всматривалась перед собой и видела Катерину. Катерина прочитала уже это письмо. Катерина смотрела на Тусю оттуда, из прочитанного. Так смотрит снисходительно сильный на уродца. И был мал день, и не хватало ночи, чтобы вместить пять коротких строк недописанного Василием Петровичем письма.

Туся не знала – утро было ли, полдень ли или уход дня. Чужие руки бросили в комнату резко и настойчиво стук.

– Откройте!

Было странно, непонятно, и было страшно, что стучат, когда весь мир притаился и был как пропасть – бездонно тихий.

– Откройте!

Вооруженные, подозрительные вошли люди. Не было ни одной вещи в комнате, к которой бы не бросился настороженный глаз. Чернобородый офицер – на груди Георгий, в руке браунинг – посмотрел удивленно на встрепанную, с припухшим носиком девочку.

– А вы кто?

Туся ответила не сразу. Припоминала что-то и собрала на лбу складки.

– Наталия Андреевна Круглопольская.

Офицер смотрел на нее, она – куда-то.

– Вы одна здесь живете?

– Одна.

– Гм… А тут жил один… то-ва-ри-щ? Где он?

– Тут, тут был! – просыпалась злобно в разговор крысья полковница и даже вперед тиснулась, – тут вот и постель его, и диван его, и чемоданишко вот…

Офицер сгреб в кулак бороду и потянул далеко в сторону стрелковидный ус.

– Вы не знаете, куда он улизнул? – спросил он Тусю.

Туся посмотрела в ту сторону, где был деревянный диван, служивший постелью Василию Петровичу. Василий Петрович, когда читал, близко придвигал к дивану большой круглый стол и садился так, что Тусе из-за ширм всегда был виден его четкий профиль.

Выпрямляясь, прямо в глаза Туся посмотрела офицеру, чувствуя, как всю ее заполняет незнакомое доселе, огромное, новое ощущение; будто вдруг выросла она, выросла в Катерину, написанную крупными, каждый слог отдельно, буквами, твердо и величаво: Ка-те-ри-на.

– Если бы и знала, я не сказала бы вам! – ответила она громко, не отрывая взгляда от лица офицера.

Офицер чуть наклонился и сощуренно всмотрелся в Тусю.

– Почему же вы не сказали бы? Вы тоже красная?

Туся кивнула головой.

– Да.

Полковница всплеснула руками:

– Господи Иисусе! Она с ума спятила?! Не верьте, не верьте ей, оговаривает себя, не в уме!..

– Во-от оно что-о?! – протянул офицер, кому-то весело подмигивая. – Кра-асная?! Но тогда я вас арестую.

А Туся, выпрямленная, уносилась в растущем восторге к неведомому новому; видела себя иной, видела себя Катериной, и Василий Петрович уже ей, равной, писал письма.

– Арестуйте! Я не боюсь!

– О-о, какая же вы храбрая! – улыбнулся офицер. – Обязательно арестую, на весь вечер… Поужинаем вместе, а?

Он сделал движение взять Тусю за подбородок.

Туся растерянно отодвинулась. Широко раскрытыми глазами посмотрела на офицера, на полковницу и на других… Все улыбались.