Рассказы

– Кормильцы, да сжалобьтесь! Третью неделю сесть не могу, допустите! Семь человек мал мала меньше ждут. Третью неделю…

– Валяй в конец, там свободно!

– Там прицепка!

– Не пущают, был! Примите, касатики!..

– Лети грачом! Сказывают – некуда!

Проходивший по платформе Яков Шевчук остановился и прислушался. Потом решительно подошел к вагону, перед которым клянчил Ефим Кауров.

– Эй, там, открой!

– На энтой неделе приходи! – отозвался насмешливый голос из-за двери.

Шевчук ударил прикладом в дверь.

– Открой, говорю!

Дверь чуть приоткрылась. Кто-то выглянул в щель и, увидев винтовку, испуганным, сдавленным голосом бросил назад:

– Ребята, заградительный!..

– Лезь! – скомандовал Ефиму Шевчук. – Живо!

– Сичас, один секунд, товарищ… – захлебнулся неожиданным счастьем Ефим Кауров. Проворно, как обезьяна, зацепился за поручни и тиснулся в приоткрытую дверь. – Спасибо, соколик, выручил из беды неминучей! Я с краешку… Вот тута, не обеспокою… мне вершочек один и надоть-то! Я, товарищ…

Из глубины вагона завозилось, зашипело, зацыкало потревоженное живое.

– Молчу, молчу, почтенные, молчу! – забормотал Ефим Кауров, устраиваясь на мешке у двери…

* * *

"Всем надо… – думал Шевчук, медленно направляясь дальше по платформе мимо глухо гудевших, как ульи, вагонов, – сейчас его не пущают, а доедет до следующей станции, он не будет пущать. Так и едут: к себе жалостливые, а к другому лютые. Время такое – человек потерялся, один другого не видит".

У одного из вагонов стоял Васька Стучилин. Дверь в вагон была полуоткрыта. В то время как во всех других вагонах было темно, в этом тускло горел фонарь, и было просторно. Человек в железнодорожной форме спрыгнул оттуда и торопливо стал отсчитывать деньги Ваське. Васька, заметив приближавшуюся фигуру Шевчука, что-то тихо сказал железнодорожнику, и оба они отошли в конец платформы, в тень от багажного лабаза.

Шевчук подошел к вагону и заглянул в дверь.

Вагон наполовину был завален мешками и узлами. Несколько человек сидели на нарах и пили чай.

– Свои, товарищ! Организация! – подскочил один из них к двери, увидев голову Шевчука, всунувшуюся в дверь.

Шевчук ответил ему тяжелым взглядом. Не сказал ничего.

Вдали на полотне метнулось что-то живое, серое. Шевчук сощурил глаза и перехватил винтовку. Вышедший на смену Фомичев подошел сзади и тоже стал всматриваться, зевая и ежась, со сна. Уже можно было различить человеческую фигуру. Кто-то быстро бежал по полотну, спотыкаясь и припадая к земле. Фомичев разглядел первый.

– Бабкин, с моста… – проговорил он и вдруг забеспокоился.

– Чего это он? Кричит что-то! Слышь!

– Подожди! – остановил его Шевчук, пристально всматриваясь.

– Банда! – крикнул вдруг Фомичев, расслышав, и стремглав бросился к караульному помещению…

Через минуту, окруженный плотным кольцом охранников, Бабкин рассказал, что к мосту на седьмой версте подступают банды, а через полчаса две платформы с паровозом уже готовились выехать к мосту. На платформах были навалены шпалы и мешки с песком, образуя прикрытие, поставлены два пулемета и разместились двадцать вооруженных людей.

– Смотри за телеграфистом! Сволочи они! – приказывал Шевчуку Лука Иваныч, влезая на паровоз. – Приставь к нему Бабкина!.. Кольт за бугром приладь, в случае… Ежели "она" пойдет – оттуда, больше неоткуда!

Перепуганный машинист трясся и слезливо просил Луку Иваныча:

– Семейство у меня… Освободите!

Лука Иваныч, вытаскивая наган, сказал:

– Я вот те освобожу!

И упер ствол нагана в небритую щеку машиниста.

– Ежели да ты… Понял? Чхну – и нет! Трогай!

Машинист с отчаянием повернул рычаг, и, когда паровоз уже тронулся, он высунул голову и крикнул двоим ребятишкам, крутившимся все время около паровоза:

– Паша, детки мои, Степа, скажите матери – не ждала… проп…

Шум колес и пара заглушил слова.

Ребятишки пробежали некоторое время рядом с уходившей летучкой, потом остановились, посмотрели друг на друга с плаксивыми лицами, как бы спрашивая один другого: "Нешто зареветь?"

– Побегем в караулку, пулемет смотреть! – неожиданно предложил Степка, почесав под коленкой. Посмотрели вслед уплывавшей в поворот платформе и разом оба стремглав понеслись к станции.

Обежав все закоулки станции, заглянули в фонарную. Там Васька Стучилин напихивал в мешок торопливыми и трясущимися руками непроданные катушки, камешки для зажигалок, цветные платки…

– А к нам банда идет! – в спину ему крикнул Пашка. Крикнул звонко, весело, будто с праздником поздравил.

– Убирайтесь отсюда, пархачи! – свирепо цыкнул Васька. Он тискал мешок и торопливо думал: "Успеть бы! Если Тишка с ними – ничего! А то… В Ржаксе двух своих исковыряли… эх, мать… До села лугом три версты, больше не будет! В присадник – и гайда!"

Затянул туго вещевой мешок, поддернул голенища хромовых франтоватых сапог, где были николаевские и керенки, и проворно, оглядываясь, скользнул на крыльцо.

– Куда?

Голубые глаза – как стенка, о которую с разбегу стукнулся лбом, – откинули Ваську назад. У крыльца стоял Шевчук. Шинель – застегнутая наглухо; через плечо – пулеметная лента и на поясе – пара гранат.

Васька вспыхнул, потом побледнел. Перевел дух и, набирая злобу, грудью надвинулся на Шевчука.

– Отойди!

Голубые неморгающие глаза в упор смотрели на него. Как каменный врытый столб, тяжело стоял Шевчук перед крыльцом, расставив ноги и уперев приклад винтовки в нижнюю ступеньку.