Рассказы

– Пусти! – сдавленно глотнул выпиравшую злобу Васька.

Они стояли грудь с грудью, так близко друг к другу, что Васька слышал ровное, короткое дыхание Шевчука.

– Иди назад! – выговорил Шевчук, не шевелясь ни одним членом и не спуская с Васьки упорного взгляда.

– А тебе что? Ты старший?

– Иди в телеграф, к Бабкину!

– Я в отпуску. При тебе Лука Иваныч сказал…

– Никакого отпуска сейчас! Боевой пост… – с расстановкой, ровным голосом произнес Шевчук и прошел следом за Васькой до двери в телеграфную.

– Тут и будь пока!

* * *

Шевчук, неторопливо обойдя станцию, вышел к бугру, к пулеметчикам, и своим ровным, немного глухим голосом объяснил дистанцию прицела.

В это время глухо громыхнуло, и почти сейчас же застучал торопливый молоточек.

– Наши! – шепотом проговорил лежащий у пулемета и побледнел. Все слушали. Когда пулемет смолк, в один голос двое сказали:

– Замолчал…

– Посматривай больше туда вон! – указал Шевчук рукой на перелесок, слева от железнодорожной линии. – В случае если, то – оттуда "она". Ляжьте все, бугор видать далече… Я пойду взгляну в станцию. Может, депеша есть.

Пашка и Степка встретили Шевчука у палисадника. Лица у обоих были потные и, как у волчат, блестели глаза. Перебивая один другого, словно играя взапуски, они начали рассказывать Шевчуку, что один дяденька побежал куда-то из станции и что у него тугой мешок…

Шевчук пересек палисадник и вышел на платформу, в конец.

– Вот он! Вот он! – в один голос закричали ребятишки, вскидывая руками.

По откосу насыпи, пригнувшись, убегал Васька Стучилин.

Шевчук снял винтовку и, поудобнее уставив правую ногу, старательно прицелился. Ребятишки, жадные захватить все: и пульку, вылетающуюся из ствола, и убегавшего дяденьку, крутили белобрысыми головами от винтовки к Ваське и от Васьки опять к маленькой дырке в конце ствола. И, как у галчат в гнезде, были раскрыты их рты.

Треснуло…

Васька Стучилин широко взмахнул руками, выпрямился и покатился под откос, ворочая, как крыльями, серыми полами шинели.

Там и остался лежать неподвижно мутным пятном.

Освобожденные воды

I

Трещины изморщинили потемневший лед. Река дулась, как тесто. С каждым днем глинистая кайма обрывистого, невысокого правого берега становилась все Щже и Щже. И казалось, – опускается берег.

Весеннее солнце сгоняло последний снег и торопило сотни хлопотливых ручейков.

В мелколесье левого берега суетились птичьи голоса. Среди них особенно резок был бестолковый, скрипучий стрекот длиннохвостых сорок, снующих целые дни по голому осиннику.

С юга тянули косяки гусей. С упругим свистящим шелестом проносились стаи уток, и плыли в прозрачных сумерках медлительные журавли.

По утрам на берег Вороны приходили деревенские парни, девки и ребятишки. Толпился суетливый весенний гомон. Все было полно ожидания.

Ленька каждый день приставал к старому Игнату, караулившему бывшую барскую усадьбу:

– А когда лед тронется? А завтра тронется? А послезавтра?..

Невозмутимый Игнат, собирая в памяти многолетний опыт, раздумчиво говорил:

– Не должно быть, чтобы теперь тронулась она…

– А почему?

– Потому – ночь светлая, месяц!.. Река завсегда темной ночью трогается…

– А почему ночью, дядя Игнат?

– Завсегда ночью… На моей памяти не было, чтобы днем. Положение такое!

– Дядя Игнат, а я ноньче гусей видал! И мно-о-ого-о!!

На обожженном зноем и стужами коричнево-красном лице Игната разбегались лучики. Он улыбался Леньке беззубым черным ртом.

– Лед пройдет – самый раз вентиря ставить. Налиму тут – тысячи!.. А гусь – строгий, взять его тру-удно!

От дяди Игната Ленька мчался к полуразрушенному барскому дому, где в двух уцелевших комнатах поселился Егор Петрович, уполномоченный грачихинского кооператива, заарендовавшего у исполкома усадьбу с паровой мельницей.

Бурно врывался в комнату пахнущий весенним ветром, навозом и талой землей воздух.

– Егор Петрович!

Егор Петрович откладывал в сторону карандаш и счеты.

– Егор Петрович! А я ноньче гусей видал. И-и-х, и мно-ого-о!!

– Ну-у?

– Ей-бо-огу! Тыщу штук будет!

– Ты считал? – улыбался Егор Петрович.

– Двести… Сто штук будет, верно слово, не вру! – сбавлял Ленька.

– Вот подожди, лед пройдет, – на селезней с тобой поедем.