Вышедший из строя. Серия «Конец пути». Книга ІІ

Той ночью я вернулся в камеру с засевшим во мне страхом, от которого всё сжималось. Слышал ли кто из заключённых, как парень назвал меня Бэтменом? Все знали только, что я коп, а не то, что я жилищный коп по имени Бэтмен. Если бы слухи об этом дошли до местных, на мою голову, без сомнения, уже бы заключили контракт. Какой-нибудь член банды специально бы сдался властям, чтобы до меня добраться. Я превратил в ад жизнь многих преступников из «Домов Линкольна». Теперь, когда парень открыл рот и сказал «Бэтмен», мне нужно быть готовым ко всему.

Сначала я решил поговорить с пацаном наедине, заставить его понять, что ему следует забыть о нашем разговоре. Я не хотел угрожать ему, но если бы пришлось… Но я лёг спать, решив подождать пару дней и посмотреть, что будет.

Через неделю я уже понял, что Дешон распускать язык не станет. Я даже решил подружиться с ним, вспомнив Сунь-цзы: «Держите друзей близко, а врагов – ещё ближе». Раз парень из «Бладс», мне нужно быть особенно осторожным, пока он в нашей тюрьме.

Как-то вечером после ужина я сказал ему:

– Малыш, смотри не ошибись, попытавшись сделать здесь себе имя. Если захочешь за счёт меня снискать благосклонность своих из банды, это будет твоим плохим решением. Тебе всё понятно?

– Пит, я просто хочу выйти отсюда живым.

– Хорошо, это всё, что я хотел услышать.

К счастью, через неделю его перевели в учреждение на севере штата. Я так и не узнал куда. Да и знать, собственно, не хотел.

Глава 3

Государственные тюрьмы, помимо всего прочего, обязаны следовать и Восьмой поправке к Конституции. Скажу не понаслышке, что некоторые тюрьмы ей следуют. Они сделают всё, чтобы остаться при своём как можно дольше. В моём случае право на освобождение от чрезмерного залога[4 - Восьмая поправка к Биллю о правах даёт осуждённому шанс, что «наказания за преступления не будут чрезмерными, жестокими или необычными». – Прим. пер.], конечно, ко мне не применимо.

Поскольку я был офицером полиции, ко мне применялись более высокие требования. Мой залог установили в нелепые сто тысяч долларов. Я всё гадал, что же в офисе окружного прокурора думают насчёт того, что в молодости у меня никогда не было серьёзных проблем и я был очень порядочным ребёнком. Но, может, они выяснили, что, когда мне было шестнадцать, меня посадили за купание нагишом в общественном бассейне в нерабочее время. Это единственное моё преступление, больше меня ни на чём никогда не ловили.

Находиться в тюрьме день изо дня было чистым кошмаром. Я не только пытался пережить все испытания и остаться невредимым. Я ужасно мучился, думая о том, как же подвёл семью и что пришлось пережить моей матери, братьям, сёстрам и детям. Кроме того, я знал, что по всем статьям подвёл мать своих детей. Она тоже работала в полиции, и отдел внутренних дел глаз с неё не спускал. И я ни черта не мог сделать в заключении. Я был совершенно беспомощен. Это – бремя, которое мне нести вечно. Это один из многих грехов, в которых я виновен и за которые мне придётся ответить, когда придёт время встретиться с Создателем. Часто, лёжа на койке или сидя в комнате отдыха, я понимал, что перестаю чувствовать себя человеком. Тюрьма тебя меняет. Человек в маленькой камере неизбежно становится МОНСТРОМ. Я просто не мог этого избежать.

Я тщетно пытался сохранить в себе доброе начало, глубоко пряча его в самое безопасное место – сердце и душу, где оно оставалось незаметным для других заключённых. Временами это было сложно: вокруг меня царили только чистое зло и насилие.

Хотя эти парни, сидя в тюрьме, тупеют на глазах, они становятся умными, когда захотят. Заключённые могли, взяв любой предмет, превратить его в смертельное оружие для всех вокруг, в том числе и для меня.

Каждые две недели, например, нам выдавали одноразовую бритву и зубную щётку. И при правильном соединении они становились настоящим орудием уничтожения.

Одноразовую бритву заключённые отделяли от держателя, а зубную щётку – плавили, пока пластик не становился настолько мягким, чтобы превратиться в рукоятку будущего ножа. Затем вставляли бритву в расплавленную пластиковую ручку зубной щётки, ждали, пока она остынет, и точили о бетонный пол или стену, пока та не «сядет» точно по руке. Ручка зубной щётки могла стать и холодным оружием, если её конец опилить до треугольной формы. Ещё лезвия делали из спрессованных и сплавленных фильтров сигарет. Когда заключённый набирал достаточно окурков, он выковыривал фильтры и нагревал их до состояния твёрдого пластика, который затем тоже обтачивал о бетон. Вы не поверите, но «сигаретное лезвие» похоже на стекло. Уверяю, оно такое же острое, как стекло, и режет так же, как лезвие бритвы. Однажды я видел, как «сигаретное лезвие» моментально вскрыло лицо одному парню, сделав его щёку похожей на вагину проститутки. Садясь в конце стола, я всегда прикрывал лицо с той стороны, где его можно было порезать.

Когда заключённые создавали проблемы, их помещали в одиночку, где сидят по двадцать три часа в сутки. В оставшийся час их выпускают в ограждённую клеть размером метр на два, где они ходят вперёд-назад, разминаясь. Ничего не напоминает? Клеть с заключёнными располагалась прямо перед тем пятачком двора, где я обычно тренировался и гулял. Знаю, что многие осуждённые вполне заслуживали попасть в одиночку. Я смотрел на них, как на львов или тигров. Постоянное хождение вперёд и назад. Единственная разница в том, что это были не животные из зоопарка, а люди. Мне нужно здесь пояснить: я стал копом по конкретной причине. Я был частью системы, которая защищала закон, и если вы нарушили его, то заплатите, отправившись за решётку. Я гордился, что убирал с улиц торговцев наркотиками. И всегда думал, что если ты ведёшь себя как животное, то с тобой можно обращаться как с животным.

Однако одиночное заключение больше похоже на пытку, психологическую и физическую. Арестовывая преступников, я не думал, что с ними случится, когда они попадут в тюрьму. Но я увидел, испытал на собственной шкуре, каково это на самом деле – попасть в тюрьму по обвинению в проступке, менее тяжком, чем убийство или изнасилование. Эти ребята ничем не отличались от меня и просто пытались выжить, а если хотите уцелеть, то придётся заниматься выживанием двадцать четыре часа в сутки. Парням – и я был не исключением – приходилось сохранять бдительность, чтобы остаться в живых. Если они защищали себя, то только потому, что у них не оказывалось выбора. К сожалению, за это им тоже приходилось платить, что означало готовность отсидеть в одиночке. На мой взгляд, когда вы насилуете или убиваете, то поступаете не как человек и заслуживаете всего того, что с вами было или только будет, вы должны пострадать от последствий. Но те, кто, возможно, совершил меньшее зло или действительно невиновен в преступлении, в котором его обвиняют, тоже иногда оказывались в клетке.

Когда сажают в камеру без окон, только с четырьмя бетонными стенами, наказание начинает изнашивать. Заключённый может поддерживать относительно здоровую форму, если захочет. Но его мозг постепенно теряет способность сосредотачиваться. Находясь в камере столько дней и часов, заключённый перестаёт воспринимать время и всё окружение. Некоторые, теряя рассудок, начинают разговаривать сами с собой. Помещённый в одиночку заключённый очень мало контактирует с другими, что, несомненно, плохо сказывается на его общем состоянии здоровья и работе мозга. Возможно, заключённый будет страдать от страха и беспокойства, попав в камеру на двадцать три часа в сутки. Одиночное заключение – самая закрытая известная форма психологической пытки, которая всерьёз и надолго меняет заключённого.

Надеюсь, когда-нибудь тюремные чиновники, юристы, судьи и законодатели соберутся вместе, чтобы по-настоящему взглянуть на пенитенциарную систему в целом. Им нужно попытаться понять, что не всех нужно стричь под одну гребёнку, не все подпадают под однотипные обвинения, не все ситуации должны рассматриваться как преступные. Я никогда бы этого не понял, если бы не побывал частью обеих систем. У человека порой не остаётся выбора, кроме как убить, чтобы защититься и остаться в живых. Сажая его в клеть, чиновники не учитывают эмоциональные травмы так же, как физические последствия одиночного заключения. Все элементы системы должны работать вместе, чтобы полностью понять последствия того, если посадить в одиночку заключённого, который не совершал серьёзного преступления.

Настоящие жестокие преступники не останавливаются, и их нужно отделить от тех, кто совершил ненасильственное правонарушение. Повторюсь: я действительно считаю, что для некоторых нужен режим одиночного заключения, если ситуация того требует. Но что может случиться – и на самом деле происходит, – так это то, что система превратит ненасильственного правонарушителя в преступника настоящего, а затем, по сути, опустит на самое дно.

Глава 4

Пока я сидел в Даунстейте, помимо основных тренировок, превращавших моё тело в кусок железа, я ежедневно тысячу раз в день отжимался, делал сотни упражнений на пресс и ещё триста отжиманий от края стальной койки. Больше заниматься было нечем. Такая тренировка позволяла мне оставаться в отличной форме. Единственное, чем я ещё занимался, – играл в гандбол. Скажу честно, игры были жестокими и очень соревновательными. Мы играли, чтобы самоутвердиться и, конечно же, разжиться сигаретами. В любую секунду могла вспыхнуть драка.

Лучше всех играли парень по имени Джерри, который состоял в банде Бронкса и на обеих щеках которого красовались шрамы, и бывший армейский солдат, которого звали Джон. Он был хорошим человеком, но служба в армии сильно его подкосила. Он как-то рассказал, почему оказался за решёткой. Его обвинили в злоупотреблении правами на допуск к оружию. Что-то такое, что связывало его со старыми армейскими приятелями, которые всё ещё гуляли на свободе. Я так и не понял, почему его дело не передали военному трибуналу. Помню, как он сказал, что ушёл из армии с отличием, но потом сделал что-то не то в отношении к начальству. В итоге его привлекли к ответственности по законам штата. Предполагаю, он просто держал рот на замке и не стучал на коллег-офицеров.

После Джерри и Джона шли Мак-полицейский, Робо и я. Остальные заключённые, допускавшиеся на гандбольную площадку, играли просто отвратительно. Нас с Робо и Маком прозвали «тройной угрозой». Игры проходили напряжённо. Торрес и Галлен делали даже ставки между собой. Если позволяла погода, мы играли по два часа каждый день. И не имело значения, на улице жара или холод. Игра убивала хоть какое-то время, отвлекая меня от мыслей о том ужасном положении, в котором я оказался.

Ночью я читал в камере. Моим любимым писателем был Роберт Ладлэм, а из его книг мне нравилась серия о Джейсоне Борне. Я читал ещё книги Патрисии Корнуэлл о докторе Кей Скарпетта и книжную серию Энн Райс о вампирах. Временами мне казалось, что я попал в вечно повторяющийся кошмар. Я просто смотрел на зернистый потолок, гадая, когда же проснусь, и думая о том, как беспомощно ощущала себя моя семья и через что я их заставил пройти. По сей день чувствую, что обесчестил своё имя. Моя семья уверяет, что это не так, но правда в том, что я всё же запятнал её. Я поклялся, что сделаю всё возможное, чтобы восстановить имя семьи.

Много ночей я, лёжа на койке, гадал, чем занимаются сейчас мои дети: что они ели на ужин? какие мультики смотрели? Я представлял, как они смеются и играют с двумя нашими колли…

По правде говоря, в тюрьме некогда было об этом особо думать. Всегда приходилось быть начеку. Есть важное правило, которому, попав за решётку, нужно следовать и которое нужно постоянно держать в голове: в любую секунду лучший друг может стать злейшим врагом. В тюрьме царят звериные законы. Я бывший полицейский, севший в тюрьму, поэтому у меня на спине висела мишень. Каждый день мог стать для меня последним. Это походило на то, будто я опять полицейский, только работа стала в сто раз опаснее.

Помню, как мои мама и сестра приезжали в тюрьму повидать меня. Несколько раз приходили мои двоюродные братья и сёстры, чтобы составить мне компанию на пару часов. Моя сестра даже привела ко мне в гости двух её дочерей. Каждое второе воскресенье я готовился к встрече с семьёй. Приходилось от них скрывать, что внутри я по-прежнему несчастен. Поэтому, смотря в глаза матери, я говорил ей и остальным членам семьи: «Всё в порядке. Я в безопасности, не беспокойтесь обо мне». Что, чёрт возьми, я мог им ещё сказать? Я знал: они понимали, что я безбожно врал. Мать и сестра закупали мне продукты в нашем тюремном магазине при каждом посещении. Для этого они ехали четыре часа в каждую сторону. Хуже всего было то, что меня ещё даже не перевели на постоянное место заключения. Я понятия не имел, куда меня отправят дальше. Если бы судья Аллен и шеф полиции Кин могли, то отправили бы меня в самое дальнее место, недоступное для моей семьи.

Когда посещение заканчивалось, меня раздевали и обыскивали на незаконную контрабанду. Эти несколько минут были очень унизительными. Я возвращался в камеру и рассматривал всё, что принесла моя семья. Я радовался, как ребёнок в рождественское утро. У меня хватало еды, сигарет для себя и для обмена с другими заключёнными.

Помню, как меня назначили проверять, нужна ли заключённым туалетная бумага и прочие санитарные принадлежности. Был один испанский парень по имени Хавьер. Он был настоящей шпаной, косящей под гангстера. Как-то он обратился ко мне с просьбой:

– Привет, Портер. Дай-ка огоньку, чтобы я мог выкурить сигарету.

– Извини, приятель, ничем не могу помочь. У меня нет спичек.

– Дай мне грёбаную зажигалку, братан.

– Давай договоримся сразу: я ни хрена тебе не братан.

Тут меня позвал Галлен:

– Заканчивай, Пит. Через десять минут погасят свет.

– Да, сэр, сейчас.

Хавьер предпринял последнюю попытку:

– Давай, Портер. Помоги мне.

– Серьёзно, парень, я не собираюсь ночевать в одиночке из-за зажигалки.

Я завалился в койку и начал раскладывать пасьянс. Через пару минут я услышал крик Торреса:

– Отключаем свет через пять минут, осуждённые.

Я ненавидел, когда произносили это слово – «осуждённые». Оно меня чертовски злило. Я всё время успокаивал себя, что я не осуждённый. Но опять же мне приходилось всегда думать как осуждённый, пока я находился в заключении. У меня действительно не было другого выбора. Я часто думал о следующих словах: «Человеком управляет не насилие, а дистанция, которую он готов пройти». Во время полицейской карьеры и позже в тюрьме я научился контролировать свой страх. Он мог меня убить. Но я превратил его в оружие и поэтому остался в живых. Это не значит, что в тюрьме я не боялся. Боялся. Но я должен был сдерживать страх и никогда никому его не показывать. Или, по крайней мере, умереть, пытаясь его спрятать.

Прямо перед тем, как Торрес собирался погасить свет, – бац! – раздался резкий звук, похожий на выстрел. Я подошёл к двери. Мак уже был у своей.

– Что, чёрт возьми, это было, Мак?

– Понятия не имею, братан.

Свет во всём блоке погас. Мы погрузились в полную темноту. Тут издалека донёсся крик: «Помогите! Я сейчас сгорю!» Галлен и Торрес бросились к одной из камер. Это был Хавьер. У него были сильные ожоги лица и шеи. Офицеры не смогли сразу до него добраться, так как замки всех камер были заперты. Я слышал, как Галлен спросил Хавьера:

– Что, чёрт возьми, с тобой случилось?

Хавьер громко плакал.