Роковое наследство

– Ну да, – проговорил Эшалот, – тут я тебя понимаю.

Но ведь фамилия – это еще не все. Да, она им и впрямь ничего не скажет, наша новая фамилия, но вот твое ослепительно прекрасное лицо...

– Об этом не волнуйся, льстец ты этакий! Когда мы вызволяли Мориса из тюрьмы, грива у меня была черная как смоль. И вообще, дорогой ты мой, как вспомню я про то наше дело, так прямо готова расцеловать тебя – умница ты у меня, на тебя и вправду можно положиться»

Эшалот торопливо раскрыл объятия в ожидании обещанной награды.

– Не время сейчас заниматься глупостями, – отрезала госпожа Канада. – Мы говорим о делах. Так вот, я хочу сказать, космы мои с тех пор здорово поседели, а физиономия... пока я разъезжала по всяким жарким странам, по экватору да по тропикам, моя физиономия, и так обветренная на ярмарочных представлениях, вконец почернела. Я вот что думаю: если бы Черные Мантии стали меня разыскивать, то, само собой, никакие фамилии меня не спасли бы. Но Мантии обо мне вроде бы забыли. Почти все те, кого я встречала, когда пеклась о Морисе и Валентине, уже навсегда замолчали – в том числе и Приятель-Тулонец, и гнусный, старый таракан-полковник. Ну, а у тех, что выжили, и без меня забот хватает. Что им за корысть возиться со мной? Они обо мне и не вспомнят, если, конечно, я не буду дергать их за полы сюртуков и орать во всю глотку: «Смотрите, смотрите, вот она я!»

– Ты, конечно, права, хотя, вообще-то, всякое может случиться, – сказал Эшалот, пытаясь прикинуться полностью убежденным ее словами. – Что ж, ты мне замечательно все объяснила. Пойдем куда-нибудь пообедаем?

– Минуточку! – воскликнула Леокадия. Теперь она восседала в кресле с истинно королевским величием и в голосе ее звучали повелительные нотки. – Это еще не все. Я соблаговолила дать тебе некоторые разъяснения, хотя запросто могла бы сказать: «Отстань, ты мне надоел!» И теперь пришла твоя очередь многое мне рассказать. Будь добр, посмотри мне в глаза!

Эшалот часто заморгал, но не посмел ослушаться.

– Леокадия, – забормотал он, – глупо напускать на себя такую важность. Я пугаюсь!

– О чем мы договорились в день нашей свадьбы? – гневно спросила бывшая укротительница, не обращая внимания на робкий протест своего супруга. – Я-то, как только вернулась, свое обещание выполнила. Сказала: «Нас свяжут узы Гименея», – и от слова своего не отказалась. Да еще взяла к себе и твоего приемыша Саладена, хотя он – существо премерзкое. Только об одном тебя попросила: найти ему няньку за четыре су, которая возилась бы с ним весь день. Согласно брачному контракту ты унаследуешь все мое имущество, так что, если я, например, в скором времени помру, ты не пойдешь по миру с сумой за плечами...

– Помилуй, Леокадия! – попытался было возразить ей Эшалот, чуть не плача.

– Молчать! Я знаю, что человек ты деликатный и бес корыстный, однако же ведешь ты себя просто отвратительно. Шляешься где-то допоздна. Думаешь, я не отличу запаха твоей трубки от вони кабака? Ведь у меня отличный нюх. Ты поклялся, что ноги твоей не будет в «Срезанном колосе», что ты станешь бегать как от чумы от этого твоего любимого Симилора...

Эшалот виновато поник головой.

– Симилор – отец моего ребенка! – прошептал он. Укротительница не выдержала и расхохоталась.

– Ах ты, добрая душа! – с трудом выговорила она. – Посмотрите-ка на него: прямо юная дева, которую разлучают с коварным обольстителем! Говори, поклялся или нет? Послушай – отныне бить я тебя не буду: от этого хозяйству одни убытки. Но ты сейчас же во всем, во всем мне признаешься, облегчишь душу – и больше мы к этому никогда не вернемся. Ты слышишь? Никогда! И не смей гайкам бегать к этим своим поганым дружкам! Ишь, моду взял: стоит мне отвернуться, как он тут же за порог. У меня разговор короткий: еще раз проштрафишься...

Бедняга Эшалот умоляюще прижал к груди руки.

– Не говори так, Леокадия, – пролепетал он. – Бей меня сколько угодно, только...

– Не буду я тебя бить.

– Не говори так – хотя бы ради нашей любви!

– Что значит «не говори», раз я так думаю?

Эшалот упал перед ней на колени. Госпожа Канада очень рассердилась и совсем запыхалась и раскраснелась. Самые яркие пионы позавидовали бы огненному оттенку се щек. В пылу гнева она, обычно столь скорая на расправу, подняла было руку, и Эшалот уже надеялся получить внушительную затрещину, какой обыкновенно заканчивались все их ссоры, как жаркий день обыкновенно заканчивается грозой, но рука опустилась, так и не нанеся удара.

– Послушаем, что ты скажешь, – проговорила госпожа Канада, на всякий случай пряча кулаки под фартук. – Ты жаждешь взбучки – но ты ее не получишь. Я придумала – ты сам выступишь своим обвинителем. Выкладывай все начистоту, не кривя душой, и, кто знает, может, и заслужишь прощение. Начинай.

Эшалот не поднялся с колен. Он только поудобнее сел на пятки и, собравшись с мыслями, начал так:

– Что и говорить, в жизни нет напасти страшнее, чем дурная компания, и влияние Симилора на меня, человека изначально вполне добродетельного, – лишнее тому доказательство. Однако, клянусь, каким бы я нынче ни стал, но обмануть, оскорбить ложью особу, в благородстве своем снизошедшую до меня, букашки, ничтожества, – я не способен. Итак, я вышел из тюрьмы Форс, где имел удовольствие служить моей повелительнице, отсиживая срок вместо Мориса, и мы с Саладеном оказались одни-одинешеньки и совершенно без денег: я ни за что не прикоснулся бы к тому, что ты оставила мне на хранение в расчете на мою честность. Я был в отчаянии от того, что порвал с Симилором: ведь он все же имел некоторое отношение к ребенку, что плакал теперь у меня на руках. Конечно, со стороны Симилора довольно подло было пытаться пырнуть меня ножом во время французского бокса, но все равно я был к нему так привязан... И, кроме всего прочего, мне страшно недоставало общения с ним, ибо я высоко ценю его ум... Впрочем, в Париже человеку с головой и одному прожить несложно. Чтобы подбодрить себя, я все время твердил: «Леокадия посулила мне блаженство. Леокадия поклялась мне в верности». Но тогда это казалось сном. К тому же в Новом Свете тебе могли сделать предложение куда более заманчивое, чем мое.

– Что правда, то правда, – перебила его госпожа Канада. – Многие моряки и торговцы домогались моего расположения. Только устала я жить вдовьей разгульной жизнью, надоело мне быть этакой Клеопатрой... да и ты мне уже был вроде как законный супруг.

Эшалот поднес к губам ее полную руку.

– Скажу больше: я никогда не пожалею о том, что вышла за тебя, если, конечно, ты исправишься. У тебя теперь обхождение приятное и манеры... Но ты смотри – не зазнавайся! Ладно, это мы отвлеклись. Давай рассказывай!

– Я скорее бы умер с голоду, – продолжал Эшалот, – чем покусился на твое имущество. Я отказывал себе буквально во всем, лишь бы выкормить и выходить Саладена, но доверенные мне деньги держал под спудом, точнее сказать – под половицей у нас на чердаке. Мы безропотно сносили любые лишения, но их не трогали. Я опять сделался натурщиком, но работа выпадала редко, поскольку со мной не было Симилора, чьи стройные ноги дополняли красоту моего торса. Я остался в полном одиночестве, вот тут-то и заработало вовсю мое воображение, изобретая различные хитрости, причем такие, которые позволили бы и на кусок хлеба заработать, и не поступиться при этом совестью. Мне всегда хотелось быть мошенником, но мошенником достойным и всеми уважаемым.

Время от времени мне случалось встретить Амедея – так зовут Симилора, – сытого и вполне довольного, но он и пальцем не желал пошевелить ради Саладена, подозревал, что в моей любви к ребенку кроется что-то гнусное, что, должно быть, я состоял в преступной связи с его матерью, хотя, клянусь, этого и в помине не было! С помощью всяких ухищрений я выведал-таки, каков источник его доходов: он промышлял вместе с теми, кто спрашивает «Будет ли завтра день?».

– Вот мерзавец! – вскричала госпожа Канада. – И ты не натравил на него полицию?!

Эшалот глядел на нее с искренним изумлением.

– Само собой, нет, – сказал он. – Мне бы и голову не пришло заниматься доносительством. Что мне полиция, я в полиции не служу и никогда в жизни не предам лучшего друга моей юности. К тому же тебе прекрасно известно, что власти, начиная с инспекторов и кончая комиссарами, глохнут на оба уха, когда речь заходит о Черных Мантиях.

– Верно, верно, – прошептала укротительница. – По этой причине и погиб несчастный господин Реми д'Аркс. Продолжай.

Эшалот помедлил какое-то время и в задумчивости отер тыльной стороной ладони пот, струившийся по его вискам.

– Странное дело, – проговорил он, – я искренне хочу рассказать тебе всю эту историю, но слова отчего-то нейдут у меня с языка, и я с трудом заставляю себя возвращаться в прошлое. Мне кажется, будто ты и вправду мой исповедник.

Госпожа Канада грозно сдвинула брови, уподобившись в этот момент Юпитеру.

– Если хочешь, Леокадия, побей меня, – еле слышно прошептал бедняга Эшалот, – но только не прогоняй: я этого не переживу!

Огненные щеки укротительницы слегка побледнели. Она испугалась, что откроется и в самом деле нечто ужасное.

– Ах, вот как? – произнесла она угрожающе. – Ты, выходит, и впрямь вляпался в какую-то мерзкую историю? Ты, такая чистая душа!

Эшалот вскинул голову.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Клянусь, я не губил своей души!

Но затем он снова понурился.

– Видишь ли, Леокадия, – голос его дрожал, – я уж и не знаю, как сказать... Я повержен тобой в прах, я словно предстал перед Вечным Судией! Я пытался прожить плутовством, но, видимо, я недостаточно ловок. Я расскажу тебе без утайки, как все было на самом деле, и ты увидишь, что вообще-то я страшно наивен, несмотря на все мои хитрости. Начнем с того, что Черных Мантий больше не существует... Во всяком случае, они еще долго никого не потревожат, потому что слишком заняты поисками сокровищ.

– Каких сокровищ? – спросила госпожа Канада.

– Десятков, сотен миллионов, спрятанных где-то Отцом-Благодетелем. Они даже и называют себя теперь не иначе, как «Охотниками за Сокровищами». Амедей тоже в этой компании, и тут нет ничего предосудительного, ведь правда, Леокадия?

– Как знать...

– Да, ты права. Как знать? Из-за этих сокровищ совершено уже немало злодейств. Вот, например, господин Винсент Карпантье, да ты его знаешь, исчез, как сквозь землю провалился. Говорят, это он устроил тот тайник, куда полковник спрятал деньги. И бедный господин Ренье, молодой художник, его ты тоже знаешь, – мы с Симилором столько раз ему позировали! – бесследно пропал. А Фаншетту, я имею в виду графиню Франческу Корона, прикончили ударом итальянского стилета лишь потому, что она последняя говорила с полковником в день его смерти. Убийцы наверняка подозревали, что она знает тайну.

– Тайну сокровищ?

– Именно! Величайшую тайну, священную тайну – как они говорят. Ты не знакома ни с Карпантье, ни с Ренье, но зато ты не раз говорила с дочерью первого, бывшей некогда невестой второго...

– Так, значит, Ирен?.. – воскликнула укротительница.