Рыжая 4. Тупиковое звено

– Что вы говорите!

– Да-да! Не представляете, сколь корю себя за это. Увы, подчас в суете мы упускаем главное. – Он выдержал печальную паузу. – Возможно, по происхождению я и француз, но если бы вы знали, мой друг, как порой мне хочется полной грудью вдохнуть морозный дух России, страны далекой, неведомой, но столь желанной!

И опять Даша не нашла, что ответить. Но одно она знала точно: воспитанник баронессы определенно не походил на тот образ, который все это время она рисовала в своем воображении. Зато становилось понятным, что имел в виду метр Дюпри, говоря, что есть особенные люди, чуждые всему мирскому. Возможно, Филипп Кервель даже не подозревает о существовании материальных благ. Интересно, как же он будет жить, когда его отсюда выселят?

И тут же устыдилась своим мыслям. Если замок перейдет к ним, ей придется о нем заботиться вместо бабушки.

– Жаль, что вы никогда не были в России. – Чтобы не смотреть в одухотворенно-возвышенные глаза хозяина, она снова перевела взгляд на Ренуара, – Там есть на что посмотреть, в плане живописи.

– Думаю, теперь у меня такая возможность появится. – Филипп доверительно склонился к Дашиному плечу и многозначительно подмигнул.

– Приятно слышать.

Интересно, что могли означать эти слова? Простую констатацию факта или…

– Вы планируете в ближайшее время посетить Россию?

– Да. – Несмотря на то, что в комнате они были одни, Филипп продолжал говорить громким шепотом. – Все дело в самочувствии maman. С тех пор как я обнаружил фото Николая Андреевича, ее как будто подменили. Она просто сама не своя.

– Да, девяносто лет не шутка, – невпопад согласилась Даша.

– Что вы, что вы! – замахал розовыми лапками Кервель. – Я совсем не то имел в виду. Maman прекрасно себя чувствует. Она все так же поет в хоре и продолжает ходить на танцы…

Даша оторвалась от Ренуара и вопросительно глянула на Кервеля. Хорошенькие дела творятся в этом предальпийском регионе, если и девяностолетние старушки отплясывают здесь кадриль.

Заметив недоумение на конопатом лице, Филипп поспешил разъяснить:

– Нет, сама она, конечно, не танцует, ну если только изредка вальсирует. Мария Андреевна обожает посмотреть, как танцуют другие, выпить бокал-другой вина…

Еще лучше!

– А последнее время она так разнервничалась, что даже прихворала. Посему я готов бросить все, лишь бы вернуть ей утраченную некогда семью, а, главное, покой. Вы понимаете меня?

Даша не понимала его абсолютно. Только сумасшедший решится ради стабилизации давления ровесницы века лишиться дома, состояния и Бог его знает чего еще. Включая Ренуара. Пусть даже не подходящего к обоям.

– Ну как вам сказать… – без особого энтузиазма пробормотала она.

Она не знала, о чем говорить дальше, она даже не знала, стоит ли (а если стоит, то как) обсуждать тему, которая привела ее сюда. Бабуля спит, а ее крашеный пасынок кажется не от мира сего. Единственное, в чем теперь она была совершенно уверена, что мсье Кервель точно ее не отравит.

– Простите, с моей стороны не будет слишком… Через чур некуртуазно… – Она не могла подобрать подходящий оборот, – Понимаете, я со вчерашнего вечера ничего не ела.

– Какой кошмар! – непритворно ужаснулся Кервель. – Как я сам не догадался. Бедняжечка, идемте скорее, могу представить, с какой неприязнью вы слушали мои пространные рассуждения…

3

Даша и впрямь ощущала себя не лучшим образом. У нее разболелась голова, к тому же она никак не могла понять, какой стиль поведения ей выбрать в общении с новоявленным родственником. Она даже не могла определить, сколько ему лет. Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Нет, пятьдесят вряд ли. Где-то около сорока. Хотя с расстояния десяти шагов его можно было принять и за двадцатилетнего юношу.

Ожидая, пока принесут еду, она осматривала интерьер трапезной. Столовой этот помпезный зал язык не поворачивался назвать. Как ни странно, но стены украшали полотна британской школы живописи. В основном охотничьи сцены: лошади, собаки и прочие атрибуты кровавой забавы. Из стройного ряда старинных полотен, выбивался портрет пожилого мужчины в окружении пышного сада. Никаких собак, коней и английских рожков. Да и сама картина выглядела современной.

– Это ваш родственник? – спросила Даша, обращаясь к хозяину.

К обеду Филипп Кервель сменил сливочную фланель на легкий бежевый лен. Костюм был сшит таким образом, что в нем не было ни грамма официальности, но в то же время присутствовала необходимая дневной трапезе подтянутость.

Услышав вопрос, он рассмеялся:

– Нет, нет, что вы! Это старинный знакомый нашей семьи. Но почему вы спросили?

– Мне показалось, что картина несколько не вписываются в общую концепцию.

– О! Вы такой тонкий знаток живописи? – восхитился француз. – Как я счастлив буду беседовать с вами на эти темы! Вы окажете мне большую честь, если найдете время немножко рассказать о русском искусстве.

Даша смутилась. Не такой уж она и подвиг совершила: отличить двадцатый век от девятнадцатого смог бы даже школьник.

– Вы мне льстите. Эта картина очень отличается по стилю и по времени написания.

Теперь настал черед француза смущаться.

– Видите ли… дело не в самой картине. А в том, что на ней изображено.

Даша вгляделась. Лицо мужчины ей никого не напоминало и ни о чем не говорило.

– Это какой-то известный человек?

– Нет, нет, мсье Белов вряд ли известен широкой публике. – Француз вдохнул поглубже. – Признаюсь честно, я упросил maman повесить ее здесь из-за сада, изображенного на ней, – после чего покраснел.

– Из-за сада? – удивилась Даша. – Но при чем тут сад?

– Я его создатель.

Фраза прозвучала так неожиданно и высокопарно, что на секунду возникло ощущение, будто мсье Кервель кроме вышеупомянутого сада создал еще небо и землю.

– Вы создали сад?

– Да. Я флорист. Создаю композиции из цветов, украшаю интерьеры, но ни разу меня не приглашали для создания целого сада! – мсье Кервель выглядел взволнованным, он явно гордился этим опытом. – Признаться, до последнего не верил, что смогу, и вот! – Нежные щечки зарделись румянцем. – В журналах писали, что некоторые дамы даже плакали от восхищения. Наверное, это литературное преувеличение, – голубые глаза смущенно опустились, – но все же когда мсье Белов подарил мне эту картину, я упросил maman повесить ее здесь. Вы, наверное, в душе смеетесь надо мной?

– Боже упаси! – искренне запротестовала Даша. – Вы поступили абсолютно верно. Вы заслужили это. Я видела ваш кабинет, он меня просто восхитил. А сад, судя по картине и отзывам в прессе, еще великолепнее. Безусловно, его стоило увековечить.

Мсье Кервель обрадовался, как ребенок.

– Как я счастлив слышать эти слова! Maman очень долго не соглашалась оставить картину здесь. Она считает, что искусству, как и хорошему вину, требуется выдержка. Только старинная живопись имеет право услаждать наш взор. Она не признает современных художников. Не потому, что их работы плохи, а просто потому, что они еще не прошли испытание временем.

– Резонно. – Даша улыбнулась. – Расскажите мне о Марии Андреевне. Я ведь о ней совершенно ничего не знаю. Как давно вы вместе?

– С рожденья. Моего, разумеется. – Каждый раз при упоминании о приемной матери, Филипп оживал, кроткие глаза лучились теплотой. – Вы не представляете, какая необыкновенная душа у этой женщины! Она святая. Она взяла меня из приюта. Ведь я круглый сирота…

– Ваши родители умерли?

Француз легко оперся гладким подбородком о согнутый указательный палец.