Верховье

Двадцать два этажа на лифте – слишком много от такси до постели. Успеваешь задуматься, что происходит и стоит ли этому происходить. Поэтому когда вошли в квартиру-студию, все было уже совсем не так, как в ресторане. Голова отяжелела, больше не была воздушным шариком, стала шаром для боулинга, в который кто-то пихает свои толстые пальцы.

– Ну вот. Моя квартира. Точнее, съемная квартира.

– Это не квартира, это комната.

– Это студия.

– Это суррогат. Не кровать, а диван-кровать, не стол, а барная стойка.

– Хотите чего-нибудь выпить? У меня есть вино.

Тина побежала к холодильнику, достала вино, побежала к шкафчику, достала стаканы из толстого стекла.

– Будете?

– Давай.

Тина плеснула вина где-то на треть стакана. Протянула своему научному руководителю. Надо догнаться, чтобы вернуть прежнее состояние, потому что назад пути не было. Они были в заточении на самой вершине башни без окон и дверей.

Виктор Николаевич выпил залпом и поморщился. Тина тоже выпила залпом, но не морщилась, потому что привыкла к дешевому вину. Виктор Николаевич тем временем подкрался тихо, как хищник на охоте. Тина, неуклюжая антилопа, хотела отпрыгнуть, но в студии, особенно на ее кухонном островке, особенно не распрыгаться. Снова замирать, как в Великом Новгороде, было бы очень глупо, тем более всего час назад она совершенно точно целовала его снова. Сама пересела на его сторону стола, прижалась, пока он гладил ее ногу выше колена под юбкой-колокольчиком. Теплые колготки притупляли ощущения от прикосновений, но все равно было хорошо. Пахло сладкими булочками и лосьоном для бритья с сандаловым, что ли, маслом.

Запахи родной квартиры не дурманили, отрезвляли. Тина прервала поцелуи и налила себе еще. Виктор Николаевич смотрел на нее строго, не хотел повторения Великого Новгорода. Повторения Великого Новгорода не случилось. Случилось все, что не случилось в Великом Новгороде.

Встречаться они стали регулярно, ходили в кино, иногда в театр, где Анна Каренина в зеленом балахоне странно ползала на стуле, а Алекс из «Заводного апельсина» в черной кожаной куртке садился на колени зрительницам на первом ряду и делал вид, что облизывает их, а может, и в самом деле облизывал. Им с девятого ряда видно было плохо. Во время спектаклей Тина уже знала, что вечером у себя на Парнасе повторит перед Виктором странные ерзания Карениной на стуле и будет, сидя у Виктора на коленях, облизывать его, как Алекс зрительницу. Только бы его рассмешить. Ходили они в рестораны, иногда встречались в том кафе на Среднем проспекте, но по делу. Это был сигнал. Если Виктор Николаевич зовет на Средний проспект, то будут обсуждать диссертацию, если куда-либо за пределы Васильевского острова, то напиваться и целоваться. Он говорил, что Тина делает из него подростка.

Весной, когда их роман только расцветал, как и все вокруг, Тина ходила в университет с удовольствием. Впервые за два года в аспирантуре. Просыпаться рано стало не так трудно, а вот путь на учебу был мучительно долгим. Поезд бежал вроде бы быстро, но толку в этом мало, если время стоит на месте. Пространство без времени ничего не значит. В метро Тина всегда читала и теперь пыталась, но получалось плохо. Собственная жизнь ей казалась интереснее книг.

Многое изменилось за три месяца их романа, но вечера в ожидании его звонков остались. Виктор редко звонит Тине, может прийти без предупреждения, может написать, что придет, и не прийти. Каждый вечер после восьми Тина начинает свой ритуал – неприкаянная, бродит по своей съемной квартирке, как тигрица по клетке, с телефоном, будто пришитым к руке. Звонить сама Тина не решается. Не хочет быть навязчивой, боится отпугнуть Виктора. Не смог прийти, ничего страшного, завтра будет новый день.

В доме номер восемь на улице Федора Абрамова слышимость невероятная, можно разобрать, как вверх и вниз ходит кабина лифта. Когда Виктор пишет, что выезжает, Тина может точно рассчитать, когда на лифте будет подниматься именно он. Еще на старте она понимает, что это Виктор. Она тихо прислушивается, ее сердце начинает биться так сильно, что ощущается в горле. Кажется, если открыть рот, Тину вывернет собственным сердцем. Когда стук родных шагов приближается к двери, не дожидаясь звонка, она бежит открывать.

Тине двадцать шесть, Виктору тридцать семь, и между ними целая пропасть. Виктор не понимает, почему Тина не копит на собственную квартиру, пусть такую же маленькую, пусть в таких же каменных джунглях с этим удручающим частоколом двадцатипятиэтажек, зато свою собственную. А еще Тина не стремится к карьере. Она пишет глупые рекламные слоганы на фрилансе, не имея стабильного заработка. Ее доход зависит от того, сколько текстов в день она отбарабанит на клавиатуре своего старенького, зависающего в самый неподходящий момент ноутбука. Виктор думал, Тина попросит устроить ее к нему на кафедру. Но Тина никогда не говорит о кафедре.

Чего еще не понимает Виктор, так это тягу Тины к саморазрушению. Она не занимается спортом и ест всякую дрянь. Сам он выходит на пробежку каждое утро – готовится к летнему марафону. Даже ночуя у Тины на Парнасе, он спускается с двадцать второго этажа и пропадает на сорок минут в каменных джунглях, где легко можно заблудиться, в этом лабиринте высоток, стоящих дом к дому, будто размноженных в компьютерной программе с помощью горячих клавиш copy-paste. Однажды он действительно заплутал и так надолго пропал, что Тина вышла его искать. Видимо, сильно перепугалась, ведь обычно ее не вытащить из постели до полудня. Нашлись они где-то на окраине Северной долины. Тина и правда испугалась. Она сказала Виктору, что в районе выросла преступность, а ближайший полицейский участок – в поселке за чертой города. Все это она прочитала в объявлении в лифте, которое предлагало жителям Парнаса вступить в народный патруль. Тина решила, что Виктора ограбили или избили, но он всего лишь не взял с собой телефон с навигатором. После Тина несколько раз выходила с Виктором на пробежку, тащилась позади, тяжело дышала и раздраженно стонала, а потом успокоилась и вернулась к своему кошачьему образу жизни.

Поначалу Тина сама не раз терялась, не могла запомнить, в каком из домов теперь живет. Каменные джунгли, рассчитанные на восемьдесят тысяч человек, казались приехавшей из маленького города Тине чем-то невероятным. Она не понимала, почему снять квартиру в этом районе небоскребов стоит так дешево, что даже она может себе это позволить. И о минусах района она особо не задумывалась. Красть у Тины нечего, да и полиции она не доверяет, поэтому в участок все равно не стала бы обращаться. О том, что здесь нет ни одной больницы, Тина даже не знала. Не волнует ее и недостаток детских садов и школ, замуж она не хочет, как и не хочет заводить детей. Однажды Виктор сказал Тине, что на Парнасе совсем нет зеленых насаждений, сама она бы и этого не заметила. Ей нравятся ее каменные джунгли. Ей нравится, что у нее в доме есть круглосуточный магазин, а курьер в любое время может доставить пиццу. Ей нравится, что хозяин квартиры не заявляется к ней без предупреждения, только ждет перевод на карточку без задержек каждый месяц девятого числа. И Тина не задерживает. Раньше было трудно, приходилось сидеть на гречке, но когда появился Виктор, стало полегче. Сперва Тина сопротивлялась, отказывалась от денег, которые предлагал Виктор. Но в конце второго курса аспирантуры ей предстояло сдать два кандидатских минимума, по английскому и философии, из-за чего она отказалась от нескольких крупных рекламных заказов, сидела и зубрила из Декарта и Поппера. Пришлось просить Виктора взять оплату ее аренды на себя. Он с радостью помог. Вопрос денег вставал между ними часто и неизбежно. Виктор привык жить хорошо, Тина привыкла себя ограничивать. Она хотела обеспечивать себя сама, Виктор же считал, что это его обязанность как мужчины. Для Тины это было дикостью, пропахшей нафталином, но если продолжать стоять на своей независимости, придется искать квартиру подешевле и снова переезжать, все дальше и дальше от центра города и факультета, вставать еще раньше, тратить на дорогу еще больше времени. Тина боролась с самой собой, но в конце концов стала брать деньги у Виктора.

За это ей стыдно еще и потому, что Виктору уже есть кого обеспечивать – свою жену. Виктор женат, и Тина об этом знает. Виктор обещает развестись сразу, как только его жена вернется с Бали, где живет уже почти год. Там они разошлись, но пока не официально.

Жена Виктора, Саша, хипповатая блондинка с татуировкой на ключице. Тина решила, что это лотосы. Чего еще ожидать от женщины, которая любит йогу и Южную Азию? Но от Виктора Тина узнала, что это цветы из Сашиного свадебного букета. Самой долговечной оказалась именно татуировка. Сначала завял букет, затем воспоминания о свадебном дне стали стираться под воздействием духовных практик по очищению разума, а затем Виктор с Сашей совсем позабыли, что свело их вместе, и брак распался. Последний отпуск они провели на Бали. Виктор вернулся, а его жена осталась, устроив себе какой-то ешь-молись-люби ретрит.

Тина не строит никаких планов, поэтому Виктора о разводе не просит. Она живет одним днем и своей диссертацией, которая застопорилась после первой же статьи.

Тогда было куда проще, после обсуждения с Виктором своей темы в кафе Тина сразу же села писать. Она решила собрать воедино все, что узнала об икоте из пинежских мифов и быличек. Статья получилась обзорная, но в этом было ее преимущество. Тина составила что-то вроде анамнеза икоты, что стало (могло бы стать) отличной отправной точкой.

Сейчас Тина сидит и перечитывает свою статью, ищет зацепку для новой. Она читает вслух, чтобы ничего не упустить, хоть и дико устала. Мозг уже не воспринимает информацию на глаз, может быть, на слух он сможет за что-то ухватиться.

Тина читает вслух, и в самом деле язык цепляется за одно слово, на которое она почему-то раньше не обращала внимания. Эпидемия. Она читает в своей статье: «Икота склонна к эпидемическому распространению».

В поисковой строке базы данных научных статей Тина пишет «эпидемия икоты», и ей выпадает несколько публикаций, в которых описывается один и тот же случай, произошедший в семидесятые годы двадцатого века в селе Суре. Самый известный, самый масштабный и самый последний случай эпидемии икоты на Пинеге.

Началось с того, что во время сенокоса одна из женщин проглотила мушку. Наученная старшими, она сразу же догадалась, что это была насланная на нее икота. Вдруг она начала истерически смеяться и кричать не своим голосом. Сразу же за ней еще несколько женщин почувствовали, что икота залетела и к ним, они все хором заревели, их рев пронесся по полям, лесам и накрыл все верховье реки. Он заставил мужчин, которые тоже находились на сенокосе, побросать свою работу, а всех остальных запереться в своих домах. Тогда эпидемия охватила почти все женское население Суры, на улице стоял гвалт голосов, которых до этого никто не слышал.

В колдовстве обвинили одну из жительниц соседней деревни, чье имя выкрикивали икотницы. Считается, что каждая икота знает, кто ее создал и наслал. Жители села решили сначала самостоятельно расправиться с колдуньей, они попытались ее задушить, а затем подожгли дом несчастной женщины.

Как Хемингуэй, Тина решает остановить работу на самом интересном месте, чтобы знать, с чего начинать завтра. Она, счастливая, ложится в постель, но не может заснуть, слишком возбуждена от своей находки. Надо же, икота может быть заразной, как вирус. Может быть, это и есть какой-то вирус? Надо рассказать об этом Виктору. Наконец-то у нее есть чем с ним поделиться.

Тина берет телефон и пишет:

Завтра, завтра, завтра, – А дни ползут…

Придешь ли ты ко мне?

Тина умывается, возвращается в кровать, которая так и не заправлялась ни сегодня утром, ни вчера, возможно всю неделю, может, и больше.

Тина убирает телефон, но оставляет звук включенным. Она засыпает, уже почти четыре. Сообщение от Виктора будит ее около семи утра:

В ней много слов и страсти, нет лишь смысла.

Куда деваться мне? Конечно, я приду.

Тина улыбается и снова засыпает.

Глава 11

Аля

В Суру мы ехали вдвоем с Алексеем. До нее около двадцати минут езды от Лавелы сначала вверх по Пинеге, затем через реку. В противоположную сторону от Карпогор, но в разы ближе. Бабушка Тая сказала, что мосты в этой части реки не строят – все равно сорвет половодьем. Поэтому летом здесь работает переправа.

Катерок тащил привязанный к нему паром по реке. Волны ладошками неровно толкали нас вперед. Завтрак – пшеничная каша с творогом – болтался в желудке. Я старалась отвлечься от неприятных ощущений качки и разглядывала берег Суры, сравнивая его с Лавелой. Лес упрямо прятал Суру, обнимал ее мохнатыми лапами, скрывал от посторонних глаз, будто хотел уберечь от чего-то. Лавела же была вся на виду – возвышалась над рекой, ничем не прикрытая, уязвимая. Бабушкина деревня начиналась с заброшенных амбаров, Сура – с заправки. Резервуары с бензином, втиснутые за дырявый забор, как толстый язык в рот с гнилыми зубами, упирались в лес. Надпись «Огнеопасно» пугала – лес стоял так близко.

До храма мы добирались по главной улице Суры – Иоанна Кронштадтского. У спуска к лохматому лугу, исполосованному тропами, которые делали его похожим на теннисный мячик, улица заканчивалась тем самым храмом. За лугом снова плотно поджимали деревья. Хотя Алексей сказал, что где-то там изгибается приток Пинеги и торчат крыши деревни Засурье, но я видела только холстину леса.

Алексей высадил меня у главного входа в храм. Пообещал забрать через два часа и уехал. Я осталась одна, вокруг не было никого. Только колокола стояли на досках – как матрешки в ряд от большого к самому маленькому. Я запнулась об одну из досок, из входной арки рассыпалась горстка птиц. С другой стороны храма что-то мычали мужские голоса. Я направилась на шум. Трое рабочих курили, сидя на траве.

– Добрый день. Я из газеты. Среди вас есть Матвей? – спросила я. – Студент из Питера.

Мужчины переглянулись, заулыбались – тридцать два зуба на троих. Тот, что с желтыми и на вид жесткими, как солома, усами, кивнул куда-то вправо, сказал, Матвей в кафе пошел. Это на улице Иоанна Кронштадтского. Найти его будет просто.

И все-таки кафе я чуть не пропустила: вывеску загородил распушивший свой хвост куст черемухи. Внутри пахло квашеной капустой. Я остановилась у барной стойки и пробежалась глазами по витрине: пиво, водка и коньяк. В меню только пара супов, вторых блюд и чай с кофе. Я заказала черный кофе и вошла в зал. Занят был только один столик. Значит, Матвей.

– Здравствуйте. Я так понимаю, вы Матвей. Меня Аля зовут. Я из местной газеты, мне дали задание взять у вас интервью, – начала я. – Можно к вам присесть?

– М-м, да, конечно. – Он вытер руки об джинсы и поднял голову. – Только можно на «ты»?

Глаза у Матвея были болотные, но ближе к зрачку карие. Я села напротив. Матвей продолжил доедать свой обед, глядя в тарелку. Подошла официантка, поставила между нами мою чашку. Я сделала глоток. В кофе добавили сахар.

– Включу запись разговора? Ты же не против? – уточнила я и нажала на красную кнопку в приложении. Побежали секунды.