Верховье

– Дело не в этом. Ты, наверное, боишься публичных выступлений?

– Да, наверное. Я сильно волновалась.

– Я тебя умоляю. Это же так, лягушатник, студенческая конференция. А ты аспирантка. Тебе уже надо выступать со взрослыми.

Они выпили по третьему шоту и вышли подышать. Виктор Николаевич предложил Тине сигарету. Она взяла ее, желая его одобрения во всем. Вечер был такой же противный, как и весь день, они стояли у дороги, мимо проезжали машины, рассекая мокрый грязный снег. Виктор Николаевич говорил что-то о Японии, о каком-то празднике, про демонов и фасоль-адзуки. Тина молча слушала, она мало знала о Японии, а он учился там целый семестр и потом еще бывал не раз. Он докурил. Она пыталась за ним угнаться, вдыхала так быстро, что закружилась голова. Ей это понравилось, но не нравилось, как обжигало и горчило горло. Тина в последний раз глубоко затянулась и качнулась, Виктор Николаевич ее подхватил. Она закрыла глаза.

Потом она будет уверена, что именно она его поцеловала. Это ведь она пошатнулась, она упала в его объятия и уткнулась в него своими губами, это не он обхватил ее, не он прижал к себе, наклоняясь к ее рту.

Пошел снег. Тина посмотрела наверх, хлопья быстро таяли на ее лице, которое горело от выпитых настоек. Тина снова чуть не упала, устояла, зацепившись за грязную урну, проржавевшую и всю в плевках. Виктор Николаевич исчез. Тина выкинула сигарету, но в ресторан не возвращалась, тянула время, не знала, как себя вести и что говорить. Она замерзла и все еще хотела есть. Наверное, остатки ее ягненка совсем остыли.

Когда Тина наконец села за столик, на нем уже стояли бутерброды и новый сет настоек. Виктор Николаевич жевал хлеб с паштетом.

– Просто для ясности хочу отметить, что это ты начала, – сказал он.

– Да, я знаю, – сказала Тина, не поднимая глаз.

Виктор Николаевич передвинул свой стул поближе к ней. Он взял два шота, один поставил перед Тиной.

– Еще по одной?

– Думаю, достаточно.

– Но разве это не то, чего ты хочешь? Забыть все, что сегодня произошло. Я вот точно хочу, – усмехнулся он, пытаясь поймать взгляд Тины.

– Да, наверное, – пробормотала она.

Они чокнулись и выпили. Виктор Николаевич пытался разговорить Тину. Рассказывал ей о том, как жил в Токио целый семестр, как хотел бы снова туда вернуться. А куда бы хотела поехать Тина? Она не знала. Может быть, в Италию? Виктор Николаевич сказал, что был там со своей бывшей женой.

Пока Виктор Николаевич платил за ужин, Тина пошла в туалет и разделить счет даже не предложила – знала, что не потянет. В полумраке дорогого интерьера Тине показалось, что выглядела она шикарно, сексуально, именно так ей хотелось бы выглядеть в ресторане со своим любимым мужчиной. Ее глаза блестели, лицо раскраснелось, волосы растрепались, но не плохо, а так, как надо. Тина улыбнулась себе пьяной улыбкой.

Виктор Николаевич ждал у гардероба с ее пальто в руках. Рядом одевалась еще одна пара. Было заметно, что мужчине хорошо знакомы все движения женщины. Он помог ей надеть шубу – ее руки легко нырнули в норковые рукава. Тине хотелось, чтобы кто-то так же хорошо знал ее.

В отель они вошли под руку. Интерьер в холле был старомодным, Тина только сейчас заметила, как угнетающе выглядит все вокруг: сутенерско-бордового цвета стены, картины с пейзажами Великого Новгорода, искусственные цветы в горшках рядом с оливковыми тяжеловесными креслами, а на них приплюснутые, отсиженные декоративные подушки с вензелем гостиницы. Они поднялись на второй этаж и пошли по коридору к своим номерам. Первым был номер Виктора Николаевича. Но они оба прошли мимо, даже не взглянув на дверь. Может быть, Тина остановилась бы, попрощалась бы, но Виктор Николаевич шел чуть впереди, это он прошел мимо своего номера, а Тина просто следовала за ним. А может быть, и нет. Может быть, это Тина шла впереди? В конце концов, она ведь его поцеловала, а до этого на протяжении нескольких месяцев ждала его звонков.

Они вошла в ее номер. Виктор Николаевич направился к мини-бару, Тина завернула в ванную. Она снова смотрела на себя, но уже совершенно иную. Пряди волос прилипли к лицу, мокрые из-за снега, в глаза бросались отросшие корни, лицо было таким же бледно-оливковым, как кресла в холле, зубы окрасились от настойки из черной смородины. Она расстроилась, снова замкнулась, стала приходить в себя, осознавать, что происходит, но почистила зубы, причесалась и вышла.

Виктор Николаевич рассматривал меню ресторана при отеле на журнальном столике. Он сказал, что утром они обязательно закажут еду в номер. Тину подташнивало, она не могла думать о завтраке и о завтрашнем дне. Она села на краешек кровати, будто это был не ее номер, а его территория.

Он достал маленькие бутылочки с вином и предложил выпить на сон грядущий. Тина отказалась, сказала, что уже почистила зубы. Он усмехнулся, она согласилась выпить.

Он сел рядом с ней, хрустнула крышка, он протянул ей бутылочку. Она сделала глоток и сморщилась. Вино смешалось со вкусом ее клубничной зубной пасты. Он положил руку ей на колено и задрал платье. Неожиданно для себя она рассмеялась. Смешки выскакивали из нее один за другим, и она не в силах была это остановить, а потом в горле стало горячо, и вместе с последним смешком изо рта вышел ягненок с картофелем, паштет и разноцветные настойки.

– Мать твою… Тина!

Тина упала на кровать. Она закрыла глаза, и все закружилось, она открыла глаза, и стало получше. Так она и лежала с открытыми глазами, пока Виктор Николаевич долго возился в ванне. Тина поняла, что выблевала ужин ему на костюм. Ей снова стало смешно, но свой смех она подавила, только молча улыбалась, лежа на боку. Виктор Николаевич устроился рядом прямо в одежде. Тина заснула.

Утром, открыв глаза, Тина лежала не двигаясь, пыталась вспомнить, что было вчера и почему это продолжается сегодня. Прозвенел будильник. Виктор Николаевич хотел заказать им завтрак, но Тина сказала, что не голодна. Он отправился в свой номер подготовиться ко второму дню конференции. А она быстро приняла душ и взяла такси до автовокзала. Тина купила билет на ближайший автобус до Петербурга, выпила дешевый латте из автомата, с сахаром и пушистой пенкой, а через четыре часа – три на автобусе и почти час на метро – была у себя дома на самом севере города, на станции метро «Парнас».

Следующие две недели она не ездила на учебу. Но потом все-таки пришлось сдать зачет на факультете. Виктора Николаевича она не встретила и, вспомнив, что его довольно трудно даже целенаправленно найти, решила больше не пропускать занятия.

В начале марта он прислал ей на почту ссылки на сайты научных журналов. Может быть, все-таки увидел ее на факультете и вспомнил? Она поблагодарила его и спросила, надо ли что-то поправить в статье, прежде чем ее отправлять. В ответном письме он назначил встречу в той же кофейне на Среднем проспекте. Перед встречей Тина плохо спала, ворочалась всю ночь, а с утра у нее началась дикая мигрень. Голова раскалывалась, вся Тина раскалывалась, думала, не сможет добраться до кафе.

Виктор Николаевич вел себя отстраненно и холодно. Он заранее распечатал статью Тины и пометил на листах ошибки. Следы ручки были в каждом абзаце. Он сказал, что все это Тина может посмотреть потом сама, а пока он хотел бы обсудить концепцию статьи в целом и в итоге предложил почти полностью ее переделать.

– Вы уже не студентка, чтобы писать такие поверхностные статьи. Выводы не следуют из аргументов, слабая актуальность и список источников оформлен неверно.

Тина не понимала, зачем тогда все эти исправления, если статью все равно придется переписывать, но сказать это не решилась, как и не стала спрашивать, почему до этого он говорил, что статья отличная. Она знала, что просто все переделает.

И она все переделала. Она написала по-настоящему отличную статью и отправила ее в журнал. А уже через неделю ей пришел ответ от редакции, что статью опубликуют в следующем номере. Она переслала это письмо Виктору Николаевичу, он ответил, что не сомневался в том, что у нее все получится. Тина воспарила. Поэтому когда он позвал отметить их достижение, она согласилась.

Глава 8

Аля

Утром бабушка Тая встала рано. Я слышала, как она недолго покружила по избе, мелкими шагами пересчитала половицы, а затем шаги стихли, легонько стукнула входная дверь, и я осталась одна. Тишина нежно коснулась кожи, не то что ночью, когда она, тяжело навалившись, вдавила в матрас – было страшно двинуться, перевернуться с боку на бок, чтобы не нарушить безмолвие старого дома, случайно не подслушать странный шорох или скрип. Утром все проще, утром всем звукам доверяешь.

Я выглянула из-за полога – солнечный свет чертил квадраты на полу, на краске, исцарапанной ножками табурета. Часы показывали семь утра. Я свалилась на рыхлую, комковатую подушку и проспала еще до десяти, после чего наконец показалась бабушке Тае.

Она возилась с цветами прямо под нашими окнами.

– Бабушка, доброе утро. Тебе помочь?

Она провела рукой по блестящему от пота лбу и сдвинула платок повыше.

– Да чего тут? Я управлюсь. Ты в баньку иди, я как раз затопила. А то ведь скоро выезжать. Полотенце твое я уже туда отнесла. На скамейке лежит. Ты только голову береги, баня совсем осела. Я уже сама потолка касаюсь, тебе-то и не выпрямиться.

Бабушка Тая стянула перчатки в пупырышках, кинула их вместе с тяпкой на землю и проводила меня до бани. Мы спустились вниз по холму, перешли дорогу, по которой ехали вчера, и направились к маленькому покосившемуся домику. Я думала, это амбар, но это была бабушкина баня. Амбары бабушка Тая тоже мне показала – они выглядели как избушки на курьих ножках, стояли сразу за баней. Теперь уже заколоченные, ненужные. Того и гляди, встанут и побегут, как курица по двору.

В крошечном помещении стояла духота, горячий воздух вперемешку с ароматом мяты, видимо, от веника, трудно было вдыхать. Тело сразу стало мокрым, по шее потекли струйки пота. Я брызнула прохладной водой на деревянные доски себе под ноги, чтобы стало полегче. Из щели между половицами вылез большой черный муравей, я плеснула еще немного воды, чтобы его смыть. Длинные волосы промывала так долго, что спина устала, а голова закружилась.

Выйдя из бани, я наконец-то смогла разогнуться. За тесными, пышущими жаром стенами стоял чудный день. От реки тянуло прохладой, и прямо с полотенцем, закрученным на мокрой голове, я отправилась к обрыву по вытоптанной от нашей избы тропинке. Я пришла на то же место, где ночью видела женщину. Ни людей, ни звуков, только скрипели кузнечики. На берегу под кустами голубела перевернутая лодка. Напротив – обездвиженная река, оцепенелый лес. Вдруг сзади зашелестела трава, и моей ладони коснулось что-то влажное. Белая лайка с туго закрученным в баранку хвостом тыкалась в мою руку своим мокрым носом.

– Откуда ты взялась? – спросила я и почесала ей голову.

Вместе мы пошли обратно к дому. Собака не отставала, я смотрела в окна нашей избы, но видно было только отражение неба и ничего из того, что происходило внутри. В какой-то момент за нами увязалась оса, я побежала, собака припустила за мной. Оставить лайку за дверью у меня не получилось, поэтому вместе мы прошли в комнату. Бабушка Тая засмеялась, сказала, что это соседская псинка, которую она иногда кормит, потому что Алексей с Антониной про нее забывают.

Она понесла собачью еду на улицу, я села за стол. Порцию для домового бабушка Тая так и не убрала. Завтракали мы молча, я ела вчерашние калитки, бабушка постукивала ложкой о дно тарелки с жидкой кашей, сидя вполоборота, вполуха обращенная ко мне, вполуха – к сериалу по телевизору.

После завтрака мы спустились по угору к поленнице, где вчера нас высадил автобус. У выцветшей красной «Нивы» курил мужчина. Светлые джинсы и куртка болтались на тощем теле, небритое загорелое лицо выглядело помятым, будто на него наступили грязным башмаком.

– Алексей, уж виделись, так не здороваюсь. Это внучка моя – Аля. Помнишь ее? Смотри, как выросла, – сказала бабушка Тая, улыбаясь, щуря на солнце глаза.

– Доброе утро, – сказала я.

– Да какое утро! День на дворе. Вы, городские, вечно спите до обеда, – криво улыбнувшись только половиной рта, захрипел Алексей. – А что выросла – не то слово. Мать красавица была, помню. Ты вся в нее значит?

Он подмигнул, я зачем-то улыбнулась, вслед за бабушкой Таей залезла на заднее сиденье. Она пристегнулась, я повторила за ней. В салоне пахло куревом и бензином, повсюду налипла белая собачья шерсть. На приборной панели стояли три иконки.