Верховье

Тина села напротив него.

– Я уже собралась уходить, подумала, что-то перепутала. В том зале все занято.

– Ты заказала себе что-то? – спросил Виктор Николаевич. Перед ним стояли открытый ноутбук и чашка черного кофе.

– Еще нет.

– Я закажу. Что будешь?

– Латте, пожалуйста. Сейчас, – Тина потянулась к сумке.

– Не надо, – отмахнулся Виктор Николаевич и ушел к кассе в переполненный студентами зал.

Тина запереживала, неловко было пить кофе за счет научника. Она ведь еще даже не начала диссертацию. Тина была уверена, что пока не заслужила, чтобы он угощал ее кофе. Вот если бы у нее уже была хотя бы одна опубликованная статья, как у ее одногруппника Вадима…

Когда Виктор Николаевич вернулся, он закрыл свой ноутбук, который разделял их с Тиной.

– Ну, расскажи мне про пинежский фольклор.

Спустя четыре чашки кофе на двоих, у них уже был готов план параграфа диссертации и целой научной статьи. Тина увидела в Викторе Николаевиче того азартного ученого, о котором слышала на факультете. Говорили, он так увлекается исследованиями, что может позвонить своему аспиранту в субботу поздно вечером, чтобы поспорить о каком-нибудь термине, порекомендовать книгу или обсудить свои свежие правки. Если аспирант брал трубку, то прервать Виктора Николаевича было невозможно, приходилось садиться за ноутбук, открывать текст диссертации, делать пометки, и так до самой ночи. Студенты знали, что Виктор Николаевич нарушает личные границы, поэтому старались не выбирать его своим научником. Тина же была новенькая, никто ей об этом не сказал, а писать у Виктора Николаевича ей посоветовал руководитель аспирантуры. Только потом в разговорах с другими аспирантами Тина не раз слышала:

– У тебя Балдин? Правда, что он звонит по ночам и заставляет болтать с ним?

И обязательно кто-нибудь комментировал:

– По ночам? Это что, секс по телефону?

А дальше – взрыв грубого, какого-то подросткового смеха.

Нет, по ночам Балдин ей пока не звонил. Но теперь точно будет, думала Тина. Виктора Николаевича взбудоражила ее тема. Тина тоже завелась из-за кофеина, обсуждений и самого Виктора Николаевича. Она почувствовала влечение к научному руководителю и постаралась прогнать эти мысли. Но поздних звонков от него она стала ждать уже тогда, в октябре. Вечером, сидя за ноутбуком, она так часто поглядывала на телефон, что стала одергивать себя, убирать мобильник подальше, играть перед собой моноспектакль – не ждет она никаких звонков. А на самом деле Тина сидела в напряженном ожидании, прислушиваясь, как кошка, когда ее, придавленную тяжелой тишиной, наконец спасет тот самый поздний звонок.

Но весь осенний семестр, пока Тина работала над своей первой статьей, он не звонил. Она искала предлог, чтобы написать ему самой, но не находила. Повод появился только перед самым Новым годом – она закончила статью и отправила ему текст. Виктор Николаевич ответил, что статья получилась отличная, сказал, можно отправлять в научный журнал. Но Тина была не рада. Короткого ответа, какой-то жалкой отписки ей было недостаточно. Никаких правок, никаких звонков – она явно сделала что-то не так, у Виктора Николаевича пропал к ней интерес. Интерес к ее теме. Надо было что-то написать ему еще, завязать разговор. Только что? Они давно не виделись, его лекции у ее группы закончились в ноябре. Тина думала поздравить научного руководителя с наступающим, но не решилась.

Новый год она встретила одна в своей крошечной студии на Парнасе. С утра выпила полбутылки шампанского, потом поспала, вторую половину прикончила около полуночи. Открыла еще одну бутылку. Из окна смотрела, как в соседнем жилом комплексе «Северная долина» пускают салюты на еще не застроенном пустыре через трассу. Разноцветные бусины рассыпались на уровне ее окна. Первого и второго января она провалялась в постели, пила и смотрела кино. А третьего числа Виктор Николаевич написал.

Глава 5

Аля

К нам в плацкарт больше никто так и не подсел, только женщина с сыном лет четырех устроилась на боковушке. За окном мелькали панельки, мы проехали здание моего факультета, где каждый день, сидя на парах, мы слышали, как мимо грохочут поезда. Еще раз по вагону прошел проводник: «Документики к проверочке готовим». Когда с проверкой было покончено, я получила постельное белье и застелила свою полку, хотелось скорее лечь читать. Старушка тем временем накрывала свою половинку стола.

– Я сама с Суры-то, – заговорила она, очищая яйцо. – Слыхала?

– Нет, – ответила я. – Это тоже на Пинеге?

– А как же! Родина Иоанна Кронштадтского. А бабка твоя, напомни-ка, откуль?

– Из Лавелы, – сказала я.

– Тоже из верхушек, кабыть. Бывала там ужо?

– Когда мне было два года, мы жили там какое-то время. Больше не была.

Старуха дочистила яйцо и откусила. Показался посеревший желток, запах быстро накрыл плацкарт и забился в нос. Свободной рукой она подцепила половинку помидора и надкусила свежий плод. Красный сок побежал по морщинистой руке.

– Ух, все запатрала, – сказала старуха, вытирая руку о салфетку. – В Лавеле бывала, как не бывать, все рядом. Как деревня-то появилась, слыхала?

– Нет.

– Жил там народ – чудь. Была у них девица, Ла звать. Ковды князь новгородский пришел чудь гнать, Ла собрала отряд и повела на князя с евонна воинами. Ударило войско князя по чуди и перебило всех. Уж после битвы идет Ла к крёжу у самой реки, смотрит вниз и видит, как по реке покойников несет, и крови столь, что воды не видать. Прибило покойников к самому крёжу, где стояла Ла. Там шибко крутой поворот река делат, а течение слабое-слабое, что покойников не унести дале, остались они у самого подножья. Ла смотрела на свой отряд мертвецов да кляла князя с евонна воинами. А князю по нраву пришлась своеносная чудская девица, пошто в честь Ла, что вела, и назвали местечко Лавела.

– Я думала, Лавела – это что-то с одного из финно-угорских языков, нет? Мы в универе учим финский. Там все ударения на первый слог, как у Лавелы.

Старушка молчала, снова набивая рот. Может, не расслышала, может, не поняла мой вопрос, а может, просто есть так хотела. Я раскрыла книгу Айрис Мердок и начала читать, но сосредоточиться не могла, смысл повествования ускользал от меня. Лавела, Лавела. Конечно, я ничего не помнила о нашей жизни в деревне. Мама почти о ней не говорила, только сказки какие-то рассказывала, я не понимала, что из этого правда, а что нет. В интернете о Лавеле информации тоже почти не было. Из Википедии я узнала, что Лавела – это умирающая деревня с населением всего сорок шесть человек. Кроме Википедии Лавелу описал Пришвин, который побывал в ней сто лет назад, – дом к дому у самой воды, на домах деревянные коньки, пахнет дымом, но звуков нет совсем, даже собаки не лают. Видимо, никогда там много народу и не жило.

За окном как в быстрой перемотке мелькали смазанные кадры лесов и деревень. Мы мчались все дальше от Белого моря, в глубь области, к самой границе с Коми.

– А что такое верхушки? – спросила я старушку. – Вы сказали, что моя бабушка из верхушек.

– С верховья Пинеги.

– Сура тоже в верховье?

– Да-а… – протянула она. – Река-то у нас длинная. Много ведь она повидала. Да мы много на ней повидали. Мужа моего его собственный батя водяному чертику посулил. Должен он был в жонки чертикову дочь взять, а он меня выбрал. Потом долго ишо долг отдавали.

Она пожевала, бросила на меня хитрый взгляд, будто проверяя мою реакцию, и продолжила:

– Пошла я купаться на реку. Не знала ишо тогда, что волосье надо лентой подвязывать, чтобы не волочились по воде. А были они у меня длинны, вон, как у тебя. Так этот чертик схватил меня за волосьё-то. Я еле выскочила, чуть не утащил. Другой раз ишо пошла на реку белье полоскать. Ужо последню тряпку полощу, как чертик тряпку-то потянул, я за ней – и в воду. Опеть еле выскочила, околела вся, чуть не утащил. Опасно мне на реке-то было. Но невдолге кончилось все.

Старуха, видимо насытившись, стала заворачивать оставшуюся еду. Я следила за тем, как она шелестела пакетами, как быстро и привычно работали ее пальцы.

– Вот с мужем ездили невод ставить, поможала я ему. На реке тихо было. Вдруг слышу всплеск за спиной. Муж говорит, что-то огромное, черное, все в тине выпрыгнуло, из самих из глубин поднялось, да обратно унырнуло. Мы сразу к берегу. Опосле идем домой, неспокойно на душе. Оказалось не зря. Подходим к избе и видим – свет горит. Помню точно, что тушили свечку-то, откуль свет-то. Припужались. Заглянули в окна. Все мерцат-мерцат, не видать ничего. Подошли к двери, она заперта, а изнутри звук будто прыгает хто, роняет что-то, колотит в стенку. Сели на крыльцо да перекрестились три раза. Воротца отворились, свет погас. Заходим в передызье, в избу – никого будто и не было. Через три дня муж слег, да и помер. Тепереча меня река не трогает. Увела, что нать ей.

Поезд плавно тормозил. Я посмотрела в окно: кругом лес – не видно, что за станция.

– Паленьга, – тихо сказала старушка, тоже глядя в окно. – К самой реке уж подъехали, девонька.

Пока мы были на станции, я решила выйти в тамбур и позвонить маме. Она сразу же взяла трубку.

– Ну как ты там? Два часа прошло, три осталось. Не скучаешь?

– Старуха в плацкарте скучать не дает.

– Все болтает?

– Да сказки какие-то рассказывает.

– Ну, привыкай, – засмеялась мама. – Таисья Степановна тоже любит вечером чаек заварить, свечи зажечь, сесть за стол и начать байки травить. Людям в селах делать нечего, особенно по вечерам. Выдумывают про домовых и русалок, пугают друг друга нечистью.