Разведенка

Что-то, блеснув, упало вниз, Антон наклонился и, глянув на нее с обидой и горечью, выбежал из калитки прочь.

Через час он вернулся крайне расстроенным и потерянным, посмотрел вниз, по ноги и вздохнул.

– Что? – Спросила она, успев за это время порядком испереживаться.

– Там было кольцо! То есть перстень с камушком! Серебряный. Я хотел тебе подарить! А ты руку убрала.

– Перстень?

–Да, маленький, красивый.

– И куда он делся?

– Выпал. Я его поднял, сунул в карман штанов, психанул, что ты не оценила, ушел… Пошел бродить на поле и думать. Долго ходил… А потом пошарил в кармане – а колечка там нет, оказалась дырка, и оно через нее проскользнуло видимо…

Люба слушала, широко раскрыв глаза, – теперь и ей было невероятно обидно.

– Обязательно психануть нужно было?! – Выпалила она и, наклонившись, внимательно осмотрела траву у террасы, а потом побежала на поле, пока не стемнело. То поле в направлении речки, куда ходил грустить парень, протянулось вдоль деревни. До реки от дома, в котором жил Антон, находящегося на противоположной, ближайшей в ту сторону, линии построек, было примерно полкилометра. Люба ходила поперек поля, начав с самого края, рядом медленно шагал крайне удрученный Антон. Кольца не было. Отчасти виноваты были оба и даже извинились друг перед другом, но перстенек не находился. Уже начало темнеть, когда они ушли с поля. «Если потерялся, то и нам не судьба быть вместе» – грустно расценила этот знак девушка.

Потом она, конечно, забыла об этой своей мысли. Все-таки Антон, так быстро ворвавшийся в ее жизнь, очень много для нее значил, умудрившись стать близким почти мгновенно. Выросшей без рано ушедшего отца, с постоянно работающими взрослыми, ей еще с тех давних пор очень хотелось тепла, определенности, душевной нераздельности с человеком – чтоб и любовь, и дружба вместе.

В розовой дымке нахлынувшего счастья она не замечала, что парень переигрывает… Видимо Антону хотелось обострить чувства девушки, и в эту прекрасную безмятежность радость он понемногу подсыпал перчинки сомнения и тревоги. Однажды в пятницу вечером он зашел к ней домой, сел на углу кровати, проникновенно вздохнул:

– Завтра приезжает мать Сереги с Сашкой. Нас заберут в Калугу. Насовсем. И мы с тобой больше не увидимся…

Люба не спала ночь, писала стихи, не в силах представить, как она сможет теперь жить без него, а на следующий день он появился как ни в чем не бывало, словно и не было вчерашнего разговора. На следующие выходные повторилось то же самое – «я уезжаю навсегда», вздох, влажный взгляд. Люба поджала губы, пытаясь скрыть улыбку. Когда в третьи выходные Антон проделал ту же шутку, Люба, опустив смеющийся взгляд, тоже тяжело вздохнула:

– Приехал мой дядя… ведь уже август… он заберет нас всех завтра в Москву… я уезжаю навсегда…

Антон вскинул на нее испуганный взгляд больших черных глаз. Люба не лгала – дядя, и правда, приехал, чтобы увезти в город и бабушку, и ее. Но днем был серьезный разговор.

– Я не поеду! – твердо сказала она дяде. – Я люблю его и хочу остаться. До института еще три недели. Мне нечего делать в Москве.

– Мы не оставим тебя тут одну! – был ответ.

– Мне девятнадцать лет, я уже большая девочка и имею право выбора!

– Тебя в мешок посадить что ли и насильно увезти?

– Сажайте – вырвусь! Я не по-е-ду! – В принципиальных вопросах добрая м довольно мягкая Люба проявляла поразительное упорство.

– Ты что в Москве не можешь найти себе, с кем любовь покрутить?

– Мне не надо в Москве. Мне не нужен другой. Я хочу быть с ним! Дядя посмотрел в ее решительные, колючие глаза и махнул рукой:

– Ладно, оставайся.

Люба улыбнулась и вздохнула – полдела было сделано, теперь оставалось проучить одного человека…

Он дружно носили в машину вещи, соседские дети крутились под ногами.

– Ой! – Неожиданно воскликнула Аля. – Колечко. Какое красивое!

– Покажи. – Остановилась Люба. И, не видевшая его прежде, девушка сразу узнала перстенек всей силой женского чутья. – Это то самое, которое мне Антон подарил, а я потеряла.

– А я хотела себе взять. – Вздохнула Алька.

– У тебя пальчики еще маленькие. – Нашлась девушка. – Вырастешь – тебе тоже любимый парень подарит.

Теперь на Любином тонком безымянном пальце красовался узкий серебряный перстенек, в центре которого, словно бутон, обрамленный лепестками, красовался небольшой фианит.

Наконец, все собрались, загрузили машину, сели: дядя, бабушка, Люба, Варька, которая вызвалась ее проводить до совхозной деревни, где ей теперь очень нравился один невысокий веселый парнишка и к которому она намеревалась зайти, и белый кот Катанька (названный еще папой в честь легендарного комиссара из итальянского сериала). Антон стоял у машины растерянный, с опущенными плечами, изредка поднимая от земли очень длинные густые ресницы. Люба подошла, чмокнула его, помахала рукой. Машина тронулась. Обернувшаяся Люба долго смотрела на одинокую фигуру, с тоскливым видом смотревшую вслед… Теперь она уехала «насовсем». За поворотом они с Варькой расхохотались. В совхозной деревне девчонки быстро выскочили из машины и радостно, почувствовав опьяняющий дух свободы, побежали к подругам, где и провели весь день. Обратно возвращались уже в сумерках, пешком – так, чтобы никто не заметил. Варька сразу направилась к ребятам.

– Я замок не буду снимать, зайду через заднюю террасу. Свет тоже зажигать не буду. Перекушу – и к вам. Только не выдай меня!.. – прошептала Люба.

Варька, усмехнувшись, кивнула. Через полчаса Люба стояла на пороге у друзей. Тихонько постучала. Дверь открылась – на пороге стоял Антон. Он побледнел и отшатнулся, а потом кинулся к ней, прижался, как ребенок, зашептал что-то невразумительное… Все молчали, наблюдая. На следующий день его друзья – Серега и Сашка уехали в Калугу. Антон остался. Теперь они были вдвоем и счастье захлестывало их с головой.

Потом Люба все же уехала учиться, но и в Москве бредила им, думала, писала письма. И он писал – признания, стихи. Однажды, когда Люба лежала в больнице, Катькина мама, тетя Таня, передала ей конверт от Антона. Письма тогда были бумажные – длинные, красивые, с рисунками, рифмами и песнями, засушенными цветами между страничек, и на нескольких листках нужно было уместить все события и свои чувства… Люба перечитывала и вздыхала – Антон оставался в деревне сторожить картошку, когда его заберут в город – неизвестно. В мае он потерял отца, с матерью не общался, колледж окончил – сам себе хозяин и сам себе семья.

Потом, когда завершился сезон и Антон вновь оказался в Калуге, то начал приезжать к ней в Москву – каждые выходные. Даже живя в разных городах, они не разлучались – Антон был рядом, он не отпускал ее, окружил собой, не позволял даже подумать о чем-то или ком-то другом. Он строился посменно в пельменный цех, но однажды, уже зимой, приехал расстроенный, сказал, что его уволили за драку с начальником. Люба, растерявшись, позвонила Кате – в Москве они тоже постоянно общались и доужили. В тот же день для Антона была найдена работа на фирме добродушной тети Тани. Больше он не уезжал. Семейная жизнь началась как-то сама собой, ее никто не планировал, даже не ожидал. Но в восемнадцать – девятнадцать лет, вдобавок при наличии влюбленности и страсти, при отсутствии четко сложившихся стереотипов, которые мешают наладить личные отношения людям более старшего возраста, все складывалось естественно, как само собой разумеющееся. Бурные ссоры, страстные примирения, эйфория сумасшедшей нежности… Люба даже не замечала, что ее чувства в разы сильнее.

И сейчас у идущей по погрустневшей улице Любы вновь всплыли воспоминания, всколыхнулись те чувства, овевавшие счастьем их первый совместный год. В глазах предательски защипало. Она остановилась.

– Послушай! – Мысленно выкрикнула она себе. – Ты не помнишь, как он на следующий день после росписи превратился в резкого и хамоватого парня? Ты забыла, что когда пришли с ним разбираться местные, деревенские, во главе с Женькой, который не мог поверить, что ты вышла замуж за другого, хоть и не встречались давно, ты, уже беременная, глупая соплячка, закрывала его собой! Ты, а не он – спасал тебя и ребенка! И благо, когда по ошибке ударили тебя и ты закричала «Живот!», нападавшие поняли, что ты ждешь ребенка, и ушли. А потом… сколько ты плакала, нуждаясь в поддержке, а от тебя отмахивались, называя «слоном» (удивительно – почему беременные жены так раздражают мужчин?). А как он сокрушался, что ты на год старше и когда ему будет только 39, тебе исполнится целых сорок? Это ему таджик на работе сказал. А когда первую машину угоняли, ты рванула к двери: «Пойдем!», а он сказал: «Иди, а я не побегу». А Наташу? Как он влюбился, когда у тебя был грудничок на руках и сначала – выпускной курс универа, а потом работа посменно с мамой, потому что денег постоянно не хватало. И похабные сообщения от этой Наташи, которын он тнбе для чего-то зачитывал… А как однажды утром, он разбудил утром и начал что-то выговаривать, уходя на работу (даже непонятно, зачем растолкал – ты и так разрывалась между работой и домом с малышом и без стиральной машинки), стал говорить, какая Наташа замечательная, а ты… А ты – в этот момент поняла, что больше его не любишь, словно выключатель щелкнул в душе. Да, глупенькая, ты прожила с ним еще довольно долго, пытаясь сохранить сыну видимость полной семьи. И что? Твоя молодость, проведенная не с тем человеком, две попытки уйти и увенчавшиеся старания Антона вернуть тебя «Я без тебя, как одинокий орел на вершине горы», «Я как одинокое облако, плывущее по бескрайнему небу», а ты добрая, доверчивая… И что ты получила теперь? – Люба стояла посреди улицы, и перед глазами мелькали те картинки прошлого, которые и привели к разводу. Слезы уже высохли, она смотрела вдаль, будто видя перед собой не дома и дорогу, а свой ошибочный путь. – Ты всегда расстраивалась, когда подружки в выходные гуляют с детьми вместе с мужьями, а твой находил отговорки и, бродя с ребенком одна, ты наблюдала за отцами других детей – какими они могут быть заботливыми и любящими… А вы оставались одни, без отца и мужчины, который был так нужен вам. Вот объективно, посуди сама, – продолжала размышлять она, – парень из комнаты в общаге в провинциальном городе. А тут москвичка. Суперприз, если объективно. Вот если б тебе так? Если б мне так… – ответила своим мыслям Люба, я бы была благодарна и ценила, даже если бы не любила. Но – мне не нужно было от него благодарности, достаточно хорошего отношения ко мне, семье, любви к нашему ребенку. Я просто хотела счастья – обычного, человеческого, женского. Ведь я выходила замуж навсегда! – И, вдохнув свежего апрельского воздуха, она шагнула вперед, словно переступив сейчас и через неудавшийся брак, который она столько лет боялась оборвать, и через развод – даже если многие потом будут корить за него, бередя душу. Не все люди имеют чувство такта, к сожалению… А сейчас молодая красивая девушка с белокурыми кудрями на плечах просто шла, щуря большие карие глаза от яркого солнца, и вновь улыбалась.

Время после развода полетело незаметно. Люба ушла с головой в работу, а еще больше – в школьную жизнь сына, заканчивающего первый класс. Учеба давалась нелегко – в первую очередь потому, что сын не хотел идти в школу. Некоторые дети живут по принципу «как родители скажут», хотя таких все меньше в новых поколениях. И ее Богдан, конечно не из таких. У сына с младенчества проявлялся твердый мужской характер – еще до переезда к бабушке после смерти деда, на старой квартире в «хрущевке» соседка удивленно смеялась: «У нас подъезде несколько грудничков. Почему слышно только твоего?». Он не плакал, а требовал, настаивал на своем, придерживался определенного мнения с самого детства и старался не делать то, что ему претило. И в то же время он думал серьезнее и воспринимал все глубже, чем большинство его сверстников. К тому же – наверное это была их общая черта характера – первое отношение к человеку было доброе и доверительное, а потом исходя из поступков – взаимное. Есть люди, которые считают добро слабостью и пользуются по мере сил, есть те, которые вообще не лезут в дебри размышлений и относятся проще… Таким наверное живется легче, им можно даже по-доброму позавидовать. Но они вдвоем были не из таких.

Сколько раз Люба вспоминала, как ее Богдан вечером 31 августа накануне утренней линейки, открывавшей двери в школьную жизнь, долго не мог уснуть – вспоминал, как было хорошо в садике, волновался, что ждет его в школе. Люба, смеясь, успокаивала впечатлительного мальчишку:

– Так же и будет хорошо. Новые друзья и учительница хорошая.

Молодая и эффектная учительница, и правда, столько раз говорила о том, какой у нее опыт и как замечательно она ладит с детьми… Но Богдан словно почувствовал заранее и был прав в своих беспокойствах – его она невзлюбила с первого взгляда, то ли за некоторую мальчишескую расхлябанность, то ли за привычку витать в облаках.

Школьный психолог, вызвавшая к себе немного напуганную Любу, с улыбкой успокоила растерянную мать:

– Знаете, у нас в институте был преподаватель – волосы торчком, галстук на спине. Но какой умнейший и творческий человек! Ему просто не до этих мелочей. Вот и у Вас ребенок такой же – одухотворенный, интересный, но он не постоянно внимателен на уроках, а часто пребывает в своих мыслях и мечтах.

Учительница же на высказывание Любы, что сын замкнулся, резко ответила:

– Вы совершенно не знаете своего ребенка! Он абсолютно не общительный, дикий, весь в себе.

Хорошо, что этот разговор слышала мама девочки, с которой Богданчик был в детском саду, она тут же вступила в спор:

– Моя Лена тоже говорит, что Богдан сам на себя не похож стал. В садике всегда был веселый, радостный, а теперь ходит мрачный, понурый, ни с кем не разговаривает.

Учительница только пожала плечами. Позже, правда, она говорила Любе, что та была права, что Богдан – и правда, открытый, добрый, веселый. Люба только усмехнулась уголками губ. Но было уже поздно. Нелюбовь к ее ребенку крепко проросла в сердце учительницы. Участие Любы в жизни класса, в родительском комитете – уже ничем не могло помочь. И сейчас, после развода, главным для матери было поддержать сына, подбодрить его, ведь в школу он шел, как на каторгу, точно зная, что ничего хорошего его там ожидать не может. По мере нахождения в родительском комитете и общения с учительницей Люба начала понимать, какую ошибку она совершила, записав сына в класс этой рекламирующей себя дамы…У Любы тоже было педагогическое образование, но преподавать она не хотела, потому что искренне считала, что учителя и врачи – это профессии, в которые приходят по призванию, и лучше не работать по этим специальностям, чем делать это плохо, без любви. Учителя, если вы равнодушны к детям, а тем более – если они вас раздражают и злят, зачем вы идете в школу? Можно прекрасно перебирать бумажки в офисе за такую же зарплату и ненавидеть взрослых коллег, а не детей, лишь открывающих для себя этот мир. Если уж так хочется кого-то ненавидеть…

Однажды Оксана Вадимовна вызвала Любу по какому-то организационному вопросу как члена родительского комитета. Другие активные мамы из совета класса уже спешно переводили от нее детей в другие школы, и комитет заметно поредел, заниматься делами класса становилось некому. После нескольких фраз по сути дела учительница неожиданно всплеснула руками: