Шарлатан

Наконец-то он смог это выговорить.

Доктор Бринкли (возможно, желая оставаться на месте подольше) ответил, что в разные годы он испробовал множество «сывороток, лекарств и средств электротерапии», но ничто из перечисленного на данное состояние воздействия не оказывало. Излечить такое невозможно.

Последовала пауза, во время которой оба смотрели в окно.

– Мне бы яйца как у козла, – мечтательно произнес фермер, вспомнив свою скотину.

О том, что произошло затем, ведутся споры. Согласно книге «Жизнь мужчины» Клемента Вуда, фантазийному жизнеописанию, заказанному в тридцатые годы Бринкли Вуду в качестве рекламы его личности, «доктор прикрыл веки и задумался… А потом медленно покачал головой. Внушенные отцом и навсегда усвоенные этические правила запрещали ему производить что-либо, в особенности из области медицинских манипуляций, если это не было всецело честным и открытым».

Фермер умолял и грозил. Бринкли отказывался. А если что-нибудь пойдет не так? Однако пациент не желал мириться с отказом, и в конце концов доктор согласился попробовать.

Такова версия события. Впоследствии семья Ститтсворта ее оспаривала, утверждая, что это Бринкли предложил фермеру несколько сотен долларов за то, чтобы тот согласился быть подвергнутым эксперименту. Так или иначе, произошло то, что, с точки зрения Бринкли, должно было стать его билетом к взлету – в случае удачи. Он всегда подозревал, что для лелеющего амбициозные планы процент людей, страдающих, например, раковыми заболеваниями, ничтожно мал. Зато стимул к действию тут прочен и неизменен, как солнечный свет. Так не разумно ли расположить свою вывеску именно здесь, на столь же прочном столбе?

Ни тот ни другой не желали внимания публики по крайней мере на данном этапе. Поэтому через два дня поздним вечером, когда Милфорд уже уснул, Ститтсворт незаметно проскользнул в клинику. Он разделся и лег на стол в операционной. Туда же вошел Бринкли в маске, халате и резиновых перчатках. Маленький серебристый поднос он нес, держа обеими руками, торжественно, как гостью. На подносе в пеленах из ваты лежали козлиные яйца. Поставив поднос, доктор сделал укол анестезии.

Вся процедура заняла меньше пятнадцати минут. Один мужчина заплатил другому, и фермер отправился домой.

Дни шли за днями. Душа доктора стала полем битвы, где жадность боролась со страхом. По прошествии двух бесконечно долгих недель фермер явился вновь – на его лице сияла широкая улыбка.

Теперь козла можно было извлечь наружу и показать публике. Ститтсворт пустил слух, и, услышав об операции, появился и другой фермер – тридцативосьмилетний мужчина, также пожелавший испробовать это на себе. Успешно! После этого местные повалили косяком – к примеру, Чарли Тассин, парикмахер. Затем явилась миссис Ститтсворт и настояла на пересадке ей соответствующих яичников.

«Он [Бринкли] стал смутно подозревать, – писал Клемент Вуд, – что как доктор одарен сверх обычного», а человеку столь выдающемуся незачем стеснять себя правилами этики «трусливой и ревнивой» Американской медицинской ассоциации.

Несколько недель спустя Бринкли отправился в Чикаго на курсы повышения квалификации хирургов, где занятия вел доктор Макс Торек, бывший профессор Морриса Фишбейна. С курсов Бринкли прогнали, как потом пояснил профессор, «за непосещение занятий, а также за пристрастие к алкоголю. Я предупредил его, велев прекратить возлияния и сосредоточиться на учебе, прогрессируя как человек и как специалист, на что последовал ответ: «У меня есть кое-что, о чем вскоре заговорит весь мир».

Глава 6

Когда в декабре 1915 года Бринкли положил под нож фермера Ститтсворта, он стал пионером в области пересадки желез. Но он не был одиночкой. Благодаря восторгам прессы и деятельности кучки ученых, ознаменованной столь же «передовыми» достижениями, мода на омоложение половых желез начала распространяться с бешеной скоростью, охватывая мир, подобно эпидемии. Каковы бы ни были различия между их взглядами, крупнейшие специалисты сходились в одном: проложен путь к величайшему открытию, ведущий не только к сексуальному здоровью, но и к омоложению организма, возвращению молодости.

Прощай, йогурт и простокваша! Сколько лет лауреат Нобелевской премии 1908 года в области физиологии и медицины Илья Мечников пропагандировал употребление их как профилактику против старости, пропагандировал столь успешно, что «на совете директоров, – как вспоминал один манхэттенский бизнесмен, – было самым обычным делом видеть, как тот или иной из собравшихся вынимает из кармана припасенную бутылочку и прикладывается к ней в надежде, что продлевает этим жизнь». Футбольный тренер из Йеля Уолтер Кемп также уверял, что включил питье йогурта в обязательную программу своих тренировок. Но тот факт, что оба, и Мечников, и Кемп, умерли, не дожив и до семидесяти, несколько смутил их последователей и подтолкнул к поискам иного чудодейственного средства, находящегося вне круга религиозных чудес.

Для наступившего после ужасов войны «века джаза», когда мужчины и женщины бросились в погоню за эфемерными, как крылья бабочки, наслаждениями, естественно было позаботиться о расширении своих половых возможностей. И люди с жадностью набросились на такие сомнительные вещи, как маточное молочко или вино из растения, называемого живокостью. Для многих на кону стояло нечто большее, чем удачное завершение праздника. Война погубила цвет поколения – миллионы молодых людей. Западному обществу (в особенности европейскому) надо было как-то заполнить бреши – поколению людей постарше предстояло на какое-то время заменить молодежь. Вместо того чтобы уйти на покой, пожилые должны были действовать и по мере возможности размножаться. Некоторые почитали это даже своим долгом по отношению к собственному классу, дабы обеспечить будущность белой расы, которой угрожает вырождение. Короче говоря, дух времени требовал открытия средства возвращать молодость, и прежде всего средства сохранения мужской потенции.

Новостью тут являлась лишь острота проблемы, сама же мечта о вечной молодости была стара как мир. С тех пор как человек поднялся с четверенек и стал прямоходящим, его волновала проблема пениса, подчас ему изменявшего, и он искал способ решить эту проблему.

Древнейший из медицинских трактатов, египетский «папирус Эдвина Смита», датируемый 1600 годом до нашей эры, содержит не только весьма изощренную и продвинутую систему взглядов на лечение травм и увечий, но и «магическое заклинание для преображения старика в юношу». В Древней Греции растение сатирион[6 - Теофраст уверял, что это растение даст возможность мужчине совершать по семьдесят половых актов подряд. – Примеч. авт.], в 320 году до нашей эры рекомендованное философом Теофрастом для соответствующего лечения, стало применяться так активно, что вскоре полностью исчезло. В последующие века входили в моду то гвоздика, то имбирь, то втирание в гениталии молока ослицы. Около 1000 года нашей эры английские мужчины ели «любовный хлеб» (голые девственницы играли в пшеничном поле, а потом собирали колосья против часовой стрелки). В Средние века очень ценилось смазывание больного полового органа растопленным жиром, взятым из горба верблюда.

Но довольно глупостей! Человечество наконец поумнело. Наука! Технология! Вот чему стали поклоняться. К черту ветхого Адама и подражание старинным обычаям! Править бал стали разум и рациональность. Разум поднял в воздух аэропланы, сделал возможным растворимый кофе. Лишь немногие догадывались, что разум с его обилием новых открытий открывает широкую дорогу и всевозможным шарлатанам.

Потому что, как выяснилось, наплыв технологических новинок сделал людей более легковерными. Электричество, по крайней мере, производило свет, что было видно, но двадцатые годы принесли с собой и такую непонятную штуку, как квантовая физика и еще какие-то там сонары. Благодаря потрясающему изобретению термоэлектрического преобразователя профессора Пети и Николсон в обсерватории Маунт-Вилсон в Пасадене смогли доказать пригодность Марса для обитания на нем человека. Отбойные молотки! Расщепление атома! В этом безумном мире чудес все казалось возможным, и это делало обывателя доверчивым и подобным вытащенной из воды рыбе, способной лишь открывать рот на являвшиеся ее глазу чудеса. Всю меру доверчивости ученых той поры доказывает количество мифических животных, объявленных тогда существующими. В период между двумя мировыми войнами было зафиксировано обнаружение или же организованы поиски таких существ, как снолигостус, огопого, австралийский буньип, волчковый вимпас, рабберадо, ракабора и поперечноперый сни.

Чудеса в медицине вызывали не меньший энтузиазм. Крепили ремнями какую-то металлическую штуковину, якобы освобождающую нос от заложенности. Пили радий как лекарство от рака. Все это было в духе времени. Ученых меньше всего можно было счесть скептиками. Значительные успехи пластической хирургии и ортопедии (во многом как результат войны) позволили британскому ученому Джулиану Гексли предсказать наступление дня, когда «знание биологии вооружит нас возможностью влиять на процессы, происходящие в человеческом организме, придавая им большее соответствие тому, что кажется нам желательным», и многие из коллег Гексли решили, что этот день близок, вот-вот наступит – через год, а может быть, и через неделю. Успехи медицины и здравоохранения увеличили среднюю продолжительность жизни с сорока одного года в 1870 году до более пятидесяти пяти к началу двадцатых годов. Теперь возможности казались неограниченными – некоторые исследователи утверждали, что и сроки жизни библейских патриархов благодаря такой простой вещи, как гонада, и такой прорывной новой науке, как эндокринология, – становятся вполне достижимыми.

Современная наука о гормонах, производимых эндокринными железами, потрясла сознание Шарля Эдуара Броуна-Секара, физиолога с бачками, бывшего гарвардского профессора, который после долгой и выдающейся международной карьеры в конце 1880-х годов вдруг бросает привычную сферу деятельности. Будучи в возрасте семидесяти с лишним лет, «раздражительный импотент, страдающий гастритом, колитом и простатитом», как писал о нем один из его коллег, организует в Париже маленькую частную лабораторию и исчезает из виду. Но 1 июня 1889 года он появляется и выступает перед Биологическим обществом с сенсационной речью, в которой заявляет, что одержал победу над Стариком Время, делая себе уколы эмульсии, приготовленной на основе секрета половых желез собаки и морской свинки. «Все переменилось, – провозгласил он, – я вернул себе былую мужскую силу». При этом имелась в виду не только мужская сила, но и способность к дефекации, к тому времени в значительной степени им утерянная.

Аудитория, как это передавалось в репортажах, ответила на сообщение «гулом недоверия и даже гнева». Но окружающий мир оказался более восприимчивым. Парижская газета «Ле матен» моментально объявила подписку, собирая средства на создание Института омоложения, где клиенты смогли бы получать уколы чудодейственной liquide testiculaire[7 - Семенная жидкость (фр.).]. Не прошло и нескольких недель, как сообщество аптекарей стало рекламировать изготовленное ими снадобье, так называемый спермин, в состав которого входили «семенная жидкость и сердце теленка, телячья печень и бычье семя» с добавлением неидентифицированных выделений «поверхностных слоев ткани анатомических образцов, помещенных в спиртовой раствор». Эта смесь, как утверждалось, «обладала стимулирующим эффектом и приносила клиентам результат, описанный доктором Броуном-Секаром». Другие производители также принялись за изготовление похожих продуктов, но после того, как ученым не удалось достигнуть полученных профессором результатов, рынок временно сник.

Несмотря на то что его труд при тщательном изучении оказался несостоятельным, усилия Броуна-Секара не пропали даром. Помимо армии шарлатанов, которых они породили в последующие десятилетия, они дали импульс и серьезным исследованиям ученых, совершенно справедливо поверивших, что в интуитивной догадке Броуна-Секара есть рациональное зерно и ключ к повышению потенции и увеличению мышечной массы таится в выделениях половых желез – нужно лишь найти способ воздействовать на них. Таким образом, заблуждения профессора послужили началом многих исследований в области изучения половых желез, приведших к таким фундаментальным открытиям, как получение и синтез тестостерона в тридцатые годы, вызвавшим, в частности, увлечение гормональной терапией вплоть до применения анаболиков. Из желудя, брошенного в почву Броуном-Секаром, вырос могучий дуб.

Однако в годы, непосредственно последовавшие за открытием Броуна-Секара, ученые, несмотря на весь свой энтузиазм, не знали, как подступиться к этой области знания и терялись в догадках. Согласно одной гипотезе, ошибкой Броуна-Секара считалось применение им эмульсии – якобы слишком слабой. Может быть, стоит использовать сами железы. Опыты шли один за другим, наращивая обороты, соперничество лучших умов становилось все ожесточеннее, вызвав перед мировой войной настоящий шквал открытий.

Вскоре после начала работы в редакции журнала Американской медицинской ассоциации Моррис Фишбейн столкнулся на одной из чикагских улиц с профессором Иллинойского университета, специалистом в области генитальной хирургии и урологии Лидстоном. Лидстон был известен широтой своих интересов и огромным количеством написанных им книг самого разного содержания: от узкоспециальных научных работ до романов, таких как «Покер Джим» и «За кальяном». «Мы немного поболтали, – вспоминал Фишбейн, – а затем он сказал: – Протяни руку и пощупай меня здесь». Он распахнул пальто, расстегнул рубашку и прижал мою руку к своим ребрам с одного и другого боков. С каждой стороны я нащупал по шесть и более желваков. Я спросил его, что это такое. «Яички», – ответил он. Стремясь помолодеть, он трансплантировал себе под кожу ткань, взятую из человеческих тестикул».

Начиная с эксперимента Броуна-Секара, многие занялись пересадкой желез животных – одного низшего вида другому. Но Лидстон совершил скачок: он первым трансплантировал тестикулы человека человеку. «Без всякой мысли о героизме, – писал он, – но побуждаемый всего лишь практическими соображениями: во-первых, уверенностью в несправедливости подвергать кого-либо возможным опасностям, сопряженным с подобным экспериментом; во-вторых, не желая уступить коллегам пальму первенства в этой области, я принял решение сделать операцию на себе». Таким образом, он выступил, по выражению «Нью-Йорк таймс», «необычным триединством, став хирургом, пациентом и клиническим наблюдателем в одном лице».

Найти донора, что многие посчитали бы затруднительным, оказалось просто благодаря содействию доктора Лео Стенли, главного врача тюрьмы Сан-Квентин в Калифорнии. Три-четыре казни через повешение в год давали отличную возможность свободного изъятия у сравнительно молодых мужчин их органов. После первой операции на себе Лидстон продолжил свои эксперименты с заключенными. Обработанные солевым раствором тестикулы казненных преступников пересаживались другим заключенным, обычно приговоренным на большие сроки без права на условно-досрочное освобождение. По сведениям доктора Стенли, многие из оперированных продемонстрировали улучшение. Семидесятидвухлетний Марк Уильямс, до пересадки страдавший старческим слабоумием, через пять дней после операции воспрянул духом до такой степени, что смог понимать шутки.

Действенность прорывного изобретения, по уверениям Лидстона, простиралась за сферу сексуального омоложения. Не только его волосы, как он говорил, из седых опять стали черными, но и опыты с преступниками доказали: имплантация тестикул не просто замедляет старение мозга, а запускает процесс в обратном направлении. Научная пресса, включая журнал Медицинской ассоциации, широко и одобрительно освещала его достижения. Вдохновленный Лидстоном, доктор Стенли начал собственные эксперименты и в последующие годы пересадил или ввел при помощи инъекции тестикулярный материал, взятый как у животных, так и у людей, шестистам сорока трем заключенным и тринадцати врачам. О своих головокружительных открытиях он подробно рассказал в журнале «Эндокринология». (Стенли принадлежит и еще одна самостоятельная теория о том, что склонностью к преступлениям чаще обладают люди, физически непривлекательные, и их преступления являются своеобразным способом мести этому миру. Выдвинув свою теорию, Стенли предложил программу пластических операций по исправлению дефектов носа у заключенных.)

Несмотря на громкие голоса многочисленных разоблачителей, уверения, подобные вышеизложенным, на время зажигали радостью и энтузиазмом сердца сообщества. Доктор Макс Торек, часто общавшийся в Чикаго с Лидстоном, говорил, что тот «пылал огнем увлеченности, в которой уже было что-то от фанатизма», и то же самое можно было наблюдать и у двоих крупнейших последователей омоложения посредством половых желез, которые выступили тогда на авансцену.

Как и Лидстон, современному миру они неизвестны, не столько будучи забытыми, сколько вычеркнутыми, вырезанными из истории, сброшенными в пропасть оруэлловской беспамятной дыры. Имена других передовых ученых того времени, таких как Пастер или мадам Кюри, сохранились в истории и памяти поколений. Окруженные ореолом святости, они получили признание как первопроходцы, родоначальники в своих областях науки. Но ни один из современных экспериментаторов в области омоложения (продления жизни, достижения практического бессмертия – в наши дни это называется по-разному) не желает украсить свою приемную портретами основоположников, поскольку заблуждения последних были столь велики, что даже простое упоминание их имен способно лишь отвратить потенциального клиента, исторгнув из его груди крик ужаса. И тем не менее они тоже имеют право занять свое место в истории науки. Ошибаясь, они проложили путь тем, кто оказался прав. За свою ошибку они боролись с храбростью, не меньшей, чем проявляли пророки более удачливые, борясь за свою правду. А в науке, как и в любви, очень трудно порой провести четкую грань между верой и сумасбродством.

Русский по происхождению доктор Серж Воронофф стал гражданином Франции, обосновавшись в Париже, где возглавил лабораторию физиологии в «Коллеж де Франс». Человек, обладавший, как выразился один из его приятелей, «магнетическим обаянием», Воронофф был шести футов и четырех дюймов роста, отличался неуемным воображением, а его интерес к деятельности желез и долголетию появился еще в 1898 году. Во время практики в Египте его часто приглашали ко двору хедива Аббаса II, где он оказывал медицинскую помощь и некоторым евнухам гарема властителя. Это были люди толстые и нездоровые. «Они рано седели, – писал Воронофф, – и редко доживали до старости… Не являлось ли это катастрофическим следствием утраты ими тестикул?» Если так, рассуждал он, то не разумно ли видеть причину так называемого нормального старения в угасании деятельности и изношенности половых желез, то есть локальном процессе, который может оказаться обратимым?

Он принялся за опыты. Для начала он пересадил тестикулы ягненка престарелому барану и обнаружил, по его словам, что шерсть животного стала гуще, а половой инстинкт пробудился вновь. Изыскания Вороноффа были прерваны Первой мировой войной. Доктор много ездил, леча раненых, изобретая способы подсадки собственной ткани (примененная им техника подсадки пациенту собственной кости использовалась впоследствии не один десяток лет) и заменяя обгоревшие куски кожи кусками околоплодного пузыря. Но вскоре его, как сирена, поманил к себе мир животных, и на этот раз вовсе не овец.

«Смею утверждать, – заявил он после ряда экспериментов, – что обезьяна превосходит человека по части крепости тела, совершенства органов и отсутствия в них дефектов, наследственных и приобретенных, от которых страдает большая часть человечества».

Путь представлялся ясным. В 1914 году он, впервые использовав в качестве донора обезьяну, пересадил ее щитовидную железу «мальчику, страдавшему идиотизмом». Операция, как сообщалось, оказалась столь успешной, что «мальчик вскоре стал нормальным и был признан годным к армейской службе». Теперь Воронофф не сомневался в том, что именно железы низших приматов таят в себе ключ к обретению, если не вечной молодости, то чего-то весьма ей близкого. По его расчетам, обезьяньи яйца должны были обеспечить мужчине здоровье и активность на срок в полторы сотни лет, после чего организм попросту ломался бы, как одноконная повозка. Оставалось только закрепить успех доказательствами.

В то же самое время другая звезда в области омоложения, доктор Эйген Штейнах из Вены, в поисках заветной чаши святого Грааля, выбрал для себя иную дорогу. Будучи профессором Института биологии, Штейнах наряду с Фрейдом, Малером, Райхом и Витгенштейном вращался в кругу самых уважаемых членов венского общества. Обладая, по словам одного из его коллег, «внешностью Юпитера, он выделялся роскошной бородой неподражаемо тициановского отлива». Эгоистичный, раздражительный, горевший огнем паранойи, с годами все усиливавшейся, он увлекался верховой ездой, любил одежду ярких тонов и знал, как обратить на себя внимание, по крайней мере по мнению многих, отмечавших его заслуги и рукоплескавших при виде его.

По сравнению с экзотичным замыслом Вороноффа или множественными пересадками тестикул Лидстона, метод Штейнаха был прост. Опыты на крысах убедили австрийца в том, что юность можно вернуть «наложением лигатур на протоки» – вазэктомией. Тогда, согласно теории Штейнаха, «выделяющийся при эякуляции секрет, не находя себе выхода, хлынет обратно, мощно воздействуя на мужской организм чем-то наподобие парникового эффекта». (Спустя годы выяснилось, что неиспользованная семенная жидкость растворяется в моче.) Как и его соперники, Штейнах предъявил доказательства («Пациент чувствует себя молодым, энергичным, веселым и уже на закате лет полнится той же свежестью, что и в начале пути»), включая свидетельства о росте волос, улучшении зрения и излечении от многих недугов. И, о да, в проблемных случаях это «поднимало уровень мужской потенции». После триумфа в Европе имя Штейнаха вскоре после войны приобрело известность и в Штатах, у специалистов, когда в «Нью-Йорк медикал джорнал» его работа была названа большим достижением в борьбе со старческой дряхлостью.

Вечная юность! С начала двадцатых и до конца тридцатых годов продолжался этот хоровод – танцы восторженной толпы вокруг майского дерева половых желез. Воронофф выступал представителем целого движения, когда в своей книге, названной просто «Жизнь», писал: «Не подлежит сомнению, что медицина будущего, так или иначе, будет в значительной степени посвящена поддержанию деятельности и, если понадобится, пересадке желез, необходимых для сохранения жизни, силы и здоровья…

Существует ли в медицине другое открытие, столь же важное для индивидов и человечества в целом?»[8 - Как пишет Джон Хоберман, помимо Бринкли, и другие светила трансплантологии желез были всецело уверены в правильности своих действий: «Несмотря на то, что подобные процедуры в наши дни могут показаться странными, тот факт, что и Воронофф, и Штейнах сообщали о случаях исцеления, а прогресс медицинской науки впоследствии отверг их методы, еще не говорит о них, как о шарлатанах. Напротив, их способы лечения, как и способы лечения, применявшиеся Брауном-Секвардом, лишь показывают, как трудноразличима грань между заблуждением и сознательным обманом». – Примеч. авт.]

Глава 7

В августе 1918 года Джон Бринкли открыл в Милфорде, Канзас, свою клинику. Названная им Институтом здоровья, эта клиника разместилась в шестнадцати зданиях и включала в себя (согласно рекламному проспекту) Больницу Бринкли – Джонса, Адъюнктуру Бринкли – Джонса, Исследовательские лаборатории Бринкли – Джонса и Школу медсестер Бринкли – Джонса. Внутри клиника походила не столько на больницу, сколько на грандиозный кемпинг, предоставляющий ночлег и завтраки. Стены в номерах были обшиты панелями из красного и орехового дерева, а обои были небесно-голубыми и радовали горожан не меньше, чем радовался электрик, заключивший с Бринкли договор на обслуживание и уверявший, что «платят здесь лучше, чем где бы то ни было в округе».

Популярность Бринкли взметнулась до небес. Он прослыл не только щедрым хозяином, чей легендарный, признанный образцовым брак послужил процветанию Восточного Канзаса, но и в ту зиму, когда сокрушительная пандемия испанки с ее еще невиданным в истории размахом разразилась и здесь, доктор Бринкли заслужил всеобщее уважение и благодарность своими заметными усилиями. Доктор «словно владел каким-то волшебным средством и знал, чем справиться с болезнью, – вспоминал один из его ассистентов. – Может быть, это было что-то, усвоенное им еще в детстве, – он мальчишкой бегал в горах Северной Каролины. Не знаю, что это было, но это помогало». Когда неподалеку в Форт-Райли испанку подхватили больше тысячи человек, Бринкли (в отличие от вымышленных им подвигов времен войны) действительно оставался на своем посту, леча людей. Он ездил с фермы на ферму, месил грязь по дорогам на своем стареньком, 1914 года выпуска, «Форде». Его водитель Том Вудбери вспоминал: «Он был замечательным доктором. За время эпидемии у него не погиб ни один больной, и он оказывал помощь всем». Одна местная домохозяйка сказала так: «Он нас спасал. Его называют шарлатаном, и это разрывает мне сердце. Никакой он не шарлатан! Поверьте мне!»

Когда страдания пациентов той зимой усугубила еще и нехватка угля, Бринкли направил губернатору петицию с требованием выделить жертвам пандемии экстренную финансовую помощь. Его деятельность в тот период представляла собой яркий контраст со всей его предыдущей карьерой – контраст столь разительный, что в это было трудно поверить. Возможно, им двигала жажда известности. Возможно, ему не оставалось выбора. Но каковы бы ни были мотивы, заставившие Бринкли отступить от кодекса морали шарлатана, помощь, которую он оказывал больным все эти месяцы, остается самым похвальным достижением всей его жизни.

Но вскоре он опомнился и, когда послевоенную прессу накрыла первая волна сообщений о чудодейственных случаях омоложения, тут же вернулся к своим козлам. Хотя газеты первого ряда поначалу решительно его игнорировали, в то же время превознося Вороноффа, Штейнаха и Лидстона, он не унывал, занятый тем, как лучше использовать завоеванную им популярность.

Отверженный или нет, но доктор Бринкли имел преимущества, о которых его соперники даже и не догадывались: коварство, талант торговца и широкий доступ к животным. Большинству его клиентов, фермеров из американской глубинки, были прекрасно известны сексуальные аппетиты козлов. Проявления этих аппетитов они наблюдали всю жизнь. Это был архетип, закрепившийся в языке: козлиный (рогатый, горячий, похотливый). Древние греки изображали своего Пана, получеловека-полукозла, скачущим по лесам и лугам и лишающим девственности нимф. Если же углубиться в историю и вспомнить первый из дошедших до нас рецептов афродизиаков, как он изложен в древнеиндийском тексте восьмого века до нашей эры, то желающий «совокупиться с сотней женщин» должен отведать «козлиных яичек, либо отварив их в молоке с добавлением семян сезама и черепашьего жира, либо смешав их с солью, истолченной перечной рыбой и очищенным маслом». Это глубинное, таившееся в подкорке знание и несли пациенты в канзасскую клинику Бринкли вместе с жертвенными животными и семьюстами пятьюдесятью долларами (без скидок и кредита).

Вскоре после открытия клиники Бринкли ждал успех, достаточный для того, чтобы журналисты со всего города повалили к его дверям: миссис Ститтсворт, жена первого пациента Бринкли, которому были пересажены железы козла, родила резвого младенца – мальчика, которого назвали Билли, возможно, в честь того козла. Фотография улыбающихся на камеру доктора и младенца была помещена под таким заголовком: «Доктор Джон Р. Бринкли, хирург, поразивший научный мир подсадками половых желез козла мужчинам и женщинам, пожелавшим восстановить утерянное ими природное свойство». Когда слух об этом распространился, город наводнила новая толпа клиентов-женщин, разбивших лагерь в рощах и лугах Милфорда. Благодаря неустрашимой миссис Ститтсворт и ее козьим яичникам Бринкли основал новую отрасль своего предприятия, обещая клиентам увеличение детородной способности и бюста, а также сокращение морщин.

Что же касается козлиных яичек, то их преимущества, как он уверял, не поддаются перечислению. Письма бывших пациентов свидетельствовали о «поразительной сексуальной мощи», а описываемые ими детали «говорили сами за себя». К тому же поступали и новые обнадеживающие сведения, в частности о случае с помешанным юношей, который

был, в конце концов, признан неизлечимым и обреченным на умственную неполноценность. Он решил свести счеты с жизнью, если я не сумею улучшить его состояние.

Через 36 часов после пересадки ему козлиных желез температура пациента поднялась выше 103 градусов по Фаренгейту[9 - Около 39,4 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.], но еще через 24 часа она опустилась до нормальной и больше не поднималась. Его сознание постепенно прояснилось, он выглядит и чувствует себя моложе и подумывает о женитьбе. Безобразные сновидения и кошмары, всю жизнь преследовавшие его по ночам, улетучились…