Шарлатан

Второй случай помешательства [вызванный на этот раз неумеренной мастурбацией] произошел с молодым банковским служащим, доставленным в мою клинику из государственной лечебницы. После операции по пересадке его сознание прояснилось, и в настоящее время он возглавляет большое финансовое учреждение.

Лечение сексуальных расстройств и деменции явилось лишь прологом. Канзасский Понсе де Леон[10 - Понсе де Леон (1474–1521) – испанский конкистадор, основавший первое европейское поселение в Пуэрто-Рико. В поисках источника вечной молодости открыл Флориду.] вскоре обнаружил, что с помощью трансплантации желез можно творить чудеса, излечивая двадцать семь различных болезней: от неопасных до серьезных, начиная с эмфиземы и вплоть до метеоризма. Бринкли предупреждал, что гарантировать результат не может – операция оказывалась успешной лишь в 95 процентах случаев. Он находчиво добавлял, что «интеллектуальная недостаточность» пациента может сделать операцию неэффективной.

Впервые его деятельность побудила АМА к расследованиям. Типичная настороженность по отношению к неумеренным гарантиям заставила медиков отправить в клинику Бринкли тайного частного сыщика. Там он познакомился с частично парализованной женщиной шестидесяти с лишним лет. Бринкли лечил ее от опухоли позвоночника пересадкой козьих яичников. «Она ковыляла, с трудом переставляя ноги, – докладывал сыщик. – Я помог пожилой леди перебраться из комнаты в комнату, когда она пожелала продемонстрировать мне, как ходит. Шла она очень медленно, но, по ее уверениям, силы в ее ногах прибавилось».

Однако хлебом с маслом для Бринкли по-прежнему оставались импотенты-мужчины, и с расширением своего дела он приобрел собственный транспорт, организовав встречу пациентов на вокзале. К прибытию поезда – обычно это происходило по понедельникам днем – водитель автобуса Гарри был уже тут как тут. Он приветствовал пациентов в шоферской фуражке и с веселой искоркой в глазах. Те были уже предупреждены, зная о Гарри из официальных писем, направленных на их имя Бринкли. Знали они и о Минни: «Если миссис Бринкли проживает недалеко от вас, она поделится с вами замечательными произведениями садового искусства, лучшими цветами из ее сада и чудеснейшими початками молодой кукурузы. По воскресеньям она будет навещать вас с большим ведерком мороженого собственного изготовления, которое, как она считает, ей особенно удается». По приезде в дверях клиники их встречала Минни со сладчайшей улыбкой и словами: «Сюда, мои мужчины».

Затем в «отстойнике» следовала первая беседа с самим доктором, еще сильнее укреплявшая в них веру в излечение. На фотографии той поры Бринкли предстает небольшого роста джентльменом в круглых очках в каучуковой оправе и с бородкой, напоминающей козлиную. Наклонив голову набок, он походил на человека, готовящегося к интеллектуальному пинг-понгу (пусть даже и с самой Европой). Добавить к тому его широкоизвестные фразы: «Всякая энергия есть энергия сексуальная», «Мужчина стареет, когда стареют его половые железы», и в путь-дорогу, Фрейд для бедных! Однако не все в нем было сплошным надувательством. Необыкновенное знание психологии как индивида, так и толпы, существенно облегчало ему путь к успеху. Он знал, что отношения с партнершей часто заботят мужчину меньше, нежели отношения с собственным его половым органом, и мастерство, с каким Бринкли эксплуатировал это знание, следует причислить к важнейшим из его талантов.

Конечно, случались и досадные осечки. Однажды к нему явилась пара авантюрных бонвиванов, прибывших из Калифорнии, чтобы заполучить новые половые железы. Бринкли решил взять последние у козлов тоггенбургской породы, но они настояли на породе ангорской, как более стильной. Слишком поздно выяснилось, что источником жуткого запаха, который стал исходить от них после операции, являются их обновленные гениталии. Но в целом триумфы следовали один за другим. Младенец родился у второй пары оперированных – бизнесмена из Милфорда и его супруги. Младенца назвали Чарлз Дарвин Меллинджер, признав тем торжество науки. В дни рождественских праздников мистер и миссис Бринкли, взобравшись на крышу своей клиники, бросали оттуда подарки – индеек, гусей и уток – в протянутые руки соседей.

Такое радушие, такое искреннее благожелательство… Возможно ли, что подобно Вороноффу, Штейнаху и Лидстону, Бринкли верил в то, чем занимался?

Ответ могут подсказать кое-какие мелочи: например, будучи в подпитии, Бринкли обзывал пациентов старыми олухами, или же проступки посерьезнее: изменчивость его представлений о том, как следует проводить операцию. Иногда он расщеплял железу животного на подобные зубчикам чеснока отдельные дольки, иногда соединял маленькую железу с той, что побольше, уподобляя процесс «внедрению частички стекла в яблочную мякоть». Иной раз ход операции был проще бросания в мешок рождественского подарка. Вопросы вызывало не мастерство Бринкли – строго говоря, как хирург он был вполне компетентен и при желании мог заблистать. Но он мало заботился о тщательности производимых действий, и качество операций оставалось весьма сомнительным. Он оперировал и до и после «часа коктейля», а с расширением его предприятия все чаще и чаще перепоручал работу ассистентам с дипломами, полученными подчас в учреждениях даже менее солидных, чем у него. В результате за годы деятельности Бринкли умерли десятки пациентов – либо в операционной, либо вскорости после возвращения домой. Множество других оказались навсегда изувеченными. И все же прошло много времени, прежде чем клинику Бринкли стали прочно ассоциировать с убийством. А пока, каков бы ни был исход, ему платили и платили.

К двадцатому году поползли слухи: когда Бринкли не хватает животных, он крадет их с соседних ферм. Бринкли же, надеясь раскрутиться еще сильнее, обратился за помощью к профессионалам рекламы. Что привело к его порогу Г. Роя Мосната из Канзас-Сити. Как ни странно, Моснат приехал, ничего не слышав об опытах Бринкли, – так, по крайней мере, оба вспоминали, но, едва узнав о них, он буквально подпрыгнул от восторга: «Ей-богу, мы поймали быка за рога! Миллион долларов у вас в кармане, доктор Бринкли!»

По пути на ферму Ститтсворта Моснат окидывал окрестности восторженным взглядом влюбленного. («Там кучерявые облака…») После беседы со Ститтсвортом у водокачки он вернулся в Канзас-Сити с карманами, полными купюрами, и планами развернуть кампанию.

Момент был поистине судьбоносный, так как конфронтацию АМА вызвал даже не столько шум по поводу операций с пересадками желез, сколько настойчивое желание доктора организовать рекламу. Ассоциация запрещала своим членам (к которым принадлежал и Бринкли) прибегать к услугам рекламы даже и до появления статей Самюэля Гопкинса Адамса в «Кольерс», а после «Кольерс» запрет стал еще строже. Одним из открытий Адамса явился тот факт, что добрую половину своей прибыли американские газетчики получали, печатая рекламу патентованных лекарств, то есть существовала и действовала коррупционная схема огромных масштабов. Для большей живости рекламе обычно придавали вид новостей. Но даже и в иной форме реклама бывала глупой и назойливой – начиная с ксилографических портретов самоубийц («вот что бывает, если не лечить свои нервы») и вплоть до трескучих призывов к патриотизму (полосный рисунок дяди Сэма, клятвенно заверяющего об употреблении им ста коробочек «экслакса» ежемесячно). Союз «здравоохранения» с рынком был настолько тесным, что порядочные эскулапы бежали от него как черт от ладана.

Прибегнув к услугам рекламы, Бринкли превратил АМА в своего врага. При том, что работой Мосната он был не вполне доволен, находя его действия слишком робкими. Это стало очевидно, как решил он, когда лишь два журналиста во всей стране посвятили ему, Бринкли, новые очерки.

Но хватило и этого.

Глава 8

В июне 1920 года главный хирург Американского госпиталя в Чикаго, доктор Макс Торек, столкнулся в лифте с доктором Фрэнком Лидстоном. Офис последнего располагался в том же здании.

– Можете уделить мне минутку, Макс? – спросил Лидстон. И вот как описывал Торек то, что произошло потом:

«Мы вошли к нему, и, едва оказались за закрытой дверью, как он принялся раздеваться. Я был смущен и озадачен. Он резко повернулся ко мне лицом – обнаженный, как статуя Аполлона.

– Взгляните!

Врач привычен ко всему, и удивить его трудно, но это зрелище поразило меня до глубины души: у Лидстона было три яйца!»

Не остановившись на имплантах, которые иллинойский профессор прикрепил к брюшной стенке, он поднял планку своих экспериментов, добавив половую железу казненного преступника к своим собственным. Три яйца, как заявлял он, пока демонстрируют отличный результат. Они не только подхлестнули его сексуальные аппетиты, но и благотворно повлияли на мышление, увеличив скорость и ясность мысли – и, о нет, использование органа преступника не придало ему преступных наклонностей. Торек, суровый скептик, более увлеченный любительской фотографией, нежели деятельностью желез, слушая Лидстона, наблюдая его мессианский энтузиазм, начал верить. Он очарованно внимал Лидстону, а тот распинался перед ним целых три часа.

Но в ходе этого представления венгр ощутил и нечто иное – в возбуждении Лидстона чувствовался кипевший в нем подспудный гнев. Всего лишь за несколько дней до этого, 12 июня, доктор Серж Воронофф стал темой прозвучавшей на весь мир сенсации, впервые пересадив половую железу от обезьяны человеку[11 - Не прошло и двух лет, как Воронофф стал уверять, что вполне возможна «пересадка всех органов шимпанзе человеку». – Примеч. авт.]. Лидстон считал, что Воронофф украл его открытие (о котором стало известно из публикации АМА) и наслаждается славой, которой по праву должен был бы удостоиться он, при том, что Воронофф пошел по более легкому пути, обратившись к органам обезьяны. Что и заставило Торека усомниться в научности достижения Вороноффа, свидетельствовавшего, как ему показалось, скорее об умении доктора использовать любые средства для получения преимущества перед соперником.

Торек сочувствовал взглядам Лидстона и склонен был разделить его точку зрения. Но еще важнее, как ему казалось, было выяснить истину. Не теряя время, он поехал в Нью-Йорк, где планировалось первое американское выступление Вороноффа. Там на факультете медицины и хирургии Колумбийского университета, говоря по-английски с забавным французским акцентом, этот выходец из России торжественно раскрыл собранию достойнейших научных мужей технику проводимых им операций. И Торек, убедившись, что не Лидстон, а именно Воронофф находится на правильном пути, пригласил последнего в Чикаго – продемонстрировать свое искусство.

Воронофф, обладая известным великодушием, не желал делить мир на победителей и побежденных – качество, так раздражающее нас в победителях. Едва прибыв в Чикаго, он тут же нанес визит вежливости доктору Лидстону, посетив его лабораторию. Выяснив, чем занимался доктор в последнее время, он, как рассказывают, воскликнул: «О-о, это замечательно! Ваши операции – для бедных людей, мои же – для богатых!»

Лидстон был вне себя от негодования. Этот похититель его славы не только проник в его лабораторию и рыскал по ней, разглядывая таблички и роясь в ящиках, но благодаря вероломству Торека получил право на выступление перед публикой! Как и опасался Лидстон, это выступление привлекло всеобщее внимание, став одним из главных событий года. «Что это был за день для всех нас, для всей чикагской профессуры, – писал Торек. – Весь амфитеатр был заполнен до отказа. Среди публики – знаменитости, видные горожане». Выступая, словно цирковой фокусник с ассистенткой, своей молодой и красивой американской женой, Воронофф ошеломил публику как лекцией, так и наглядными опытами с собаками. В зале не хватало только двух знаменитостей. Одним был Лидстон, который до самой своей смерти, последовавшей в шестьдесят пять с лишним лет, так и не простил Вороноффу кражу приоритета. Вторым был Джон Бринкли, который пытался ворваться в зал и тем нарушить всю степенность собрания. Однако доктор Торек, увидев его, запретил впускать этого «скользкого типа».

Но поездка, предпринятая Бринкли, не прошла даром. Рекламщик Моснат приложил все усилия, и ему удалось добыть трансплантологу желез важное приглашение в больницу на Парк-авеню, чтобы продемонстрировать там свое искусство. Таким образом, пути трех первопроходцев и трех звезд омоложения летом 1920 года пересеклись, накалив атмосферу и взметнув волну ажиотажа еще выше, тем самым подготовив сцену для «милфордского мессии» и превращению его в ярчайшую из звезд.

К тому времени доктор успел отточить и несколько видоизменить программу. Начиная с появления на свет Билли Ститтсворта, Бринкли называл своей миссией помощь женщинам, отчаявшимся зачать ребенка («Доктор Дж. Р. Бринкли тонет в ворохах писем от женщин, мечтающих о благословенном даре материнства»). Отвечая на эти горы посланий («Я отдала бы жизнь за счастье принести в этот мир ребенка», – писала Бринкли одна из женщин), он «был потрясен слезными мольбами» и стал считать своим священным долгом помощь женщинам в их несчастье, особенно после его открытия, когда гистэректомия[12 - Ампутация матки.] перестала быть приговором, а женщинам стала доступна операция по пересадке им козьих яичников.

Однако к середине 1920 года Бринкли постепенно отступил от этих притязаний – как и от притязаний на увеличение бюста и уменьшение количества морщин посредством операций, сконцентрировавшись на мужчинах, – возможно, потому, что заподозрил женщин в большей зоркости по отношению к результатам. С тех пор рождение наследников происходило редко и являлось уже эффектом побочным, главным же было превратить слабака в настоящего самца, готового «покрыть всех самок, сколько ему ни дай», согласно принятому на ура рекламному обещанию Бринкли. На мужчин эффект плацебо действовал безотказно, и Бринкли мог полностью на него положиться. Мужчины, как выяснилось, верили всему, как верил всему клиент, написавший ему однажды, чтобы узнать, наладится ли его сексуальная жизнь после трансплантации козлиного органа, если он дважды подвергался удару молнии.

Появление в Чикаго тем летом Бринкли вместе с соперниками добавило ему блеска респектабельности. Он словно втерся в их компанию, потому что, пока они отдавались выступлениям, демонстрировали свои эксперименты и готовили обоснования и публикации в научных журналах, он, не тратя время на эту ерунду и засучив рукава, помогал страждущему человечеству.

Пациенты, толпившиеся в его приемной, происходили из разных слоев общества – это были не только фермеры и рабочие. Размышляя на тему неизбывной человеческой доверчивости, британский медик писал: «Принято считать, что образованные люди не могут стать жертвами шарлатанства и всевозможных странных поветрий. Я совершенно не согласен с подобным утверждением. По моим наблюдениям, чем выше положение человека на социальной лестнице, тем большее влияние на него оказывают мода и его отношение к своему здоровью. Так называемая интеллигенция проявляет тут особую доверчивость».

Это мнение подтверждает и то, что происходило тем летом в чикагском госпитале на Парк-авеню, где Бринкли успел сделать тридцать четыре операции по пересадке козлиных желез (тридцать одну из которых – мужчинам, причем среди оперированных были судья, член совета округа и почтенная дама из общества), часто прерывая работу для общения с журналистами. Ему доставлял удовольствие, по его словам, факт «принятия» его метода европейцами, хотя, если говорить по совести, выработанная им техника операции, когда половая железа козла «очеловечивается» в мошонке, «значительно превосходит то, что предлагают эксперты Старого Света». В то время как Лидстон рвал и метал, журналисты с энтузиазмом принялись популяризировать другую, не столь экзотичную, звезду на американском небосклоне. Его первые чикагские пациенты еще не успели оправиться после операции, а хор восторженных приветствий уже звучал в полную мощь: «Операции по возвращению молодости и силы пожилым пациентам были произведены доктором Дж. Р. Бринкли. Успех этих операций вызвал сенсацию в деловых кругах». Благодаря провидческому гению чудо-хирурга из Канзаса чикагцы «обрели Источник вечной молодости».

Особую славу милфордскому мессии принесло свидетельство семидесятиоднолетнего декана юридического факультета Университета Чикаго Дж. Дж. Тобиаса, которого газета «Сиракуз геральд» описывала как «маленького, худого, но стойкого, с крепким рукопожатием мужчину, невероятно живого и энергичного». Почувствовал он себя моложе после операции?

«Я как будто скинул с себя лет двадцать пять! – вскричал декан. – Я теперь другой человек, я полон сил, я здоров и готов продолжать свои труды. Раньше я чувствовал, что стар, болен и вышел в тираж, но операция вернула меня к жизни!»

И он встал в боксерскую стойку.

«Каково это, – спросил его интервьюер, – быть старым и вдруг вновь помолодеть?

«Это потрясающе… Чувство непередаваемое, невероятное… Никакими словами не описать всю значимость таких операций. К новостям о трансплантации желез относились с известной ироничностью. Ее должны сменить уважение и восхищение».

Эти дифирамбы видного юриста сопровождались газетным фото, изображавшим нашего старца в прыжке – убедительность такого доказательства вызвала его перепечатку в газетах как на Западе, так и на Востоке Америки.

Но работа Бринкли вызывала подобный восторг не у всех. В августе Департамент здравоохранения выразил неудовольствие по поводу содержания в госпитале пятнадцати животных: известие об этом вызвало и бурю негодования со стороны Чикагской федерации труда. На летнем совещании Федерация осудила деятельность Бринкли как противоречащую интересам рабочих: «Эти операции увеличат рождаемость в Штатах, а это на руку капиталистам и во вред организованным рабочим, борющимся за более высокую оплату труда».

В то же время Макс Торек громил Бринкли на всех углах. Называя пересадку козлиных желез делом не только «святотатственным, непристойным и граничащим с порнографией», венгр объявил ее практикой «невозможной как физически, так и физиологически, используемой людьми морально нечистоплотными, паразитирующими на человеческой доверчивости».

В противовес этому существовали обезьяны. После того как Воронофф уехал из города, Торек основал зоопарк подопытных животных, которых разместил на крыше Американского госпиталя. Белые мыши, морские свинки, кролики, собаки, макаки-резус, павианы и два шимпанзе содержались в клетках среди корзин моркови, турнепса, бананов, картофеля, апельсинов, кокосов и свежего сена. Оставив на время свою медицинскую практику, Торек практически переселился в зоопарк: «Мои инвестиции туда все росли, пока уже целые тысячи долларов не стали идти на обезьян…»

«Неужели двадцатому веку суждено проникнуть в занимавшую умы с глубокой древности тайну вечной молодости? Я знал, что в погоне за блуждающим огоньком омоложения многие ученые сбивались с пути».

Глава 9

Смелость, еще раз смелость, и только смелость.

После успеха в Чикаго Бринкли удалось разворошить костер известности, и в некоторых областях страны его имя осветилось поистине ослепительным пламенем. Во время своего тура по Новой Англии, который он совершал в июне 1921 года, он рассказывал о других своих опытах, суливших захватывающие перспективы, как, например, успешных пересадках глаз от одного вида другому. «В настоящий момент я не могу еще [вылечить от слепоты], – говорил он собранию докторов в Коннектикуте, – но месяцев через шесть, думаю, мне удастся и это». Свидетельств, что он проводил подобные опыты, не существует, и он никогда больше об этом не упоминал, но такое утверждение само по себе производило должный эффект. Поползли слухи, что скоро он сможет оживлять мертвецов.

Между тем в Милфорде бизнес шел как по маслу. Хаосу пациентов, прибывавших с собственными животными, был положен конец. Теперь торговец из Арканзаса регулярно поставлял козлов партиями из сорока особей. Доктор содержал их в загоне за клиникой. Каждому пациенту предлагалось осмотреть стадо и выбрать себе приглянувшегося ему козла. Сотрудники Бринкли, даже приближенные, затруднялись определить характер доктора. Он мог вести себя вызывающе, картинно, как ковбой, размахивать шестизарядным кольтом, в следующую минуту превратиться в скромного интеллектуала-ученого, уверенного в своей теории и дотошного. То и дело он принимал вид неприступный и непроницаемый и мог казаться даже застенчивым. (Один из его сотрудников, много лет проработавший рядом с ним, уверял, что Бринкли, «знакомясь с новыми людьми, всегда чувствовал неловкость».) Бывало трудно дозвониться до него. Иногда, находясь в клинике, он вдруг исчезал на несколько часов – либо, как объяснял он своему ассистенту доктору Осборну, для того, чтобы успеть побольше сделать, либо для поддержания своей репутации как человека, окруженного некой тайной. «Надо так все обставить, чтобы людям трудно было тебя найти и поговорить с тобой», – советовал он. К тому же он был уверен, что «разговорами болезнь не лечится»[13 - Арфи Кордрей, домработница доктора, вспоминала, что Минни Бринкли «была горазда поболтать», в то время как доктор обычно сидел, «погрузившись в книгу или что-нибудь в этом роде». – Примеч. авт.].

Кипевшую в нем бешеную энергию он чаще всего держал под контролем. Но однажды вечером он, выпив, изрубил топором соседскую машину. А в другой раз видели, как пациент, выбежав из клиники, несется на задний двор от пьяного Бринкли, догоняющего его с мясницким ножом в руке.

В марте 1921 года житель Милфорда, некто Джесс Уилсон, попросил, чтобы закон защитил его, оградив от действий Бринкли. Сам Бринкли объяснил это следующим образом: «Я позволил себе ряд замечаний относительно него, так что парень, видимо, испугался, и меня задержали, в результате чего потребовался залог. Не знаю, грозил ли мне арест, но пришлось выложить кругленькую сумму (в тысячу долларов) в качестве доказательства, что не пристрелю его».

В городе упорно поговаривали, что он откусил ухо бедняге Осборну.

И все же большинство местных жителей предпочитали видеть в такого рода поступках всего лишь эксцентричные проявления гениальности человека, благодаря которому Милфорд купался в деньгах. Наряду с новой большой больницей Бринкли финансировал работы по укладке новых тротуарных плит, обновлению системы городской канализации, строительство нового здания почты и пошив новой формы юношеской сборной города, бейсболисты которой с тех пор стали называться «Козлами Бринкли». Он подарил городу электрические фонари на улицах и новое здание банка. Он замостил две мили дороги, ведущей к железнодорожной станции, и приобрел медведя в ходе неудачной попытки основать зоопарк. (Медведь своим ревом не давал ему спать по ночам, и Бринкли в конце концов пристрелил его.)

Лишь однажды горожане не позволили Бринкли проявить щедрость, когда тот захотел, чтобы новая церковь была названа в его честь. Одному из местных жителей запомнились слова Бринкли: «Методистскую церковь в Милфорде построил не Христос, так что незачем ей называться в его честь. Пусть она зовется Методистской церковью Бринкли». Но доктор настоял на том, чтобы на табличке, прикрепленной к зданию церкви, были увековечены имена не только Господа и сына Божьего Иисуса, но и его, Бринкли. Со своей стороны и пастор отдал дань его щедрости в выражениях самого неумеренного восторга: «Сила, которой обладает этот человек и подобной которой я не встречал ранее, оказывает на меня странное действие. Именно эта сила заставила меня одним воскресным днем после встречи с ним броситься на радио и произнести слова, на которые я не считал себя способным. Меня осудили за то, что я уподобил этого человека Иисусу из Назарета… Но я так чувствовал: в его присутствии я ощущал дыхание Божие. Высота этой личности вдохновляет меня».

Празднования следовали одно за другим, город погрузился в вакханалию вечеринок с мороженым и чванливых статусных приемов. «В понедельник, в десять часов утра, – сообщала местная газета, – толпа, собравшаяся в методистской церкви, под предводительством Уолтера Тегю направилась с флагами в парк, где ее ожидала другая толпа. Доктор Дж. Р. Бринкли склонился перед флагом. Толпа запела гимн». Так всем городом отпраздновали день рождения Минни, а Бринкли обещал новые, еще более драгоценные дары: грандиозное здание больницы и универмаг, повторяющий архитектуру Белого дома. «Здание будет занимать целый квартал и обойдется мне в миллион долларов. Там разместятся магазины, спортивный зал, гигантский бассейн, парикмахерские, помещения моей клиники и театр величиной с «Орфеум», что в Канзас-Сити, где будут идти лучшие театральные постановки и кинокартины со звуком».