Шарлатан

О подобном не мог мечтать и… настоящий «Орфеум».

Однажды, приятно проводя время в Канзас-Сити, он, завернув в парикмахерскую, увидел человека, надевавшего перед зеркалом пальто. Делал он это не без ловкости, учитывая отсутствие у него одной руки. Бринкли подослал к нему служителя, и через секунду Кроуфорд почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Вот как описывает он встречу с Бринкли: «[Бринкли] спросил меня, как я поживаю, и я ответил, что прекрасно, а он рассказал, что владеет клиникой в маленьком канзасском городке Милфорде… Он сказал, что неплохо преуспел и дела у него идут прекрасно. Я спросил, тем же делом занимается он в своей клинике, чем прежде промышляли и мы, и он ответил: «Да, можно и так сказать – похожим делом».

В детали доктор не вдавался. Подобную скромность следует признать для него нехарактерной. Но, надо думать, он опасался обнародовать полную картину своих успехов. Например, тот факт, что делал теперь в месяц в среднем пятьдесят операций по семьсот пятьдесят долларов каждая, и это приносило ему по полмиллиона долларов в год (в существовавшей в двадцатые годы валюте). Многие пациенты ложились на операционный стол, даже не поинтересовавшись, что будет происходить потом. «Думаю, что козлиная железа – это вроде как картошка, – говорил семидесятисемилетний А. Б. Пирс из Небраски. – Берешь картофелину, режешь на кусочки, сажаешь, и каждый глазок прорастает».

Был у Бринкли и другой, негласный, источник дохода, на который вдохновил его Лидстон. Понсе де Леон из Канзаса время от времени занимался пересадками человеческих органов, рекламируя как эксклюзивную операцию, предназначенную людям немалого достатка, привыкшим к просторным домам и изысканным винам.

Да, вне сомнений, эту операцию позволить могли себе далеко не все. Уже год или два как всплыли слухи о неимущих молодых людях, за деньги предлагающих одну из своих двух тестикул. Ходили и другие слухи, еще тревожнее, о юношах, похищенных и затем кастрированных с целью использования их органов богатыми инвалидами. По сравнению с подобным хищничеством Бринкли был образцом морали: ведь он использовал исключительно мертвых. Нефтяной магнат из Оклахомы, обратившись к доктору с просьбой пересадить железу козла (ему и ряду его друзей), получил в ответ следующее послание:

«Вы имеете возможность заплатить хорошую цену за возвращенную юность, так почему же не воспользоваться этим? Зачем унижать себя, опускаясь до уровня скотины и приживлять себе железу козла, в то время как вы можете обрести соответствующий орган здорового юноши?

Я это устрою. Если каждый из ваших друзей может прибыть ко мне одновременно с другими и заплатить пять тысяч долларов за сертифицированную человеческую железу, я произведу подобную пересадку и вам за минимальную цену в пять тысяч долларов. Только что я сделал такую же пересадку в Лос-Анджелесе за десять тысяч долларов. Редко кто из хирургов способен получить настоящую человеческую железу, но у меня имеется старинный приятель, живущий в крупном американском городе, и он сможет снабдить меня необходимым материалом.

Разумеется, подобные операции с человеческими железами дороги. Ведь и за железы я плачу большую сумму. Кроме того, я должен быть извещен заблаговременно. Так что, если вы с вашими друзьями решитесь на подобную операцию, известите меня, гарантировав ваш приезд в любое оговоренное время в течение ближайших шести недель. Тогда я извещу моего агента о необходимости поставки, и он примется за дело. Он может получить железы через несколько недель, а может и дожидаться их неделями. Таким образом, моим пациентам надлежит быть готовыми, когда буду готов и я. Оплату не менее четверти полной стоимости следует послать банковским депозитом, чтобы мне не пришлось куда-то ехать и тем самым терпеть убытки.

Я гарантирую трансплантацию человеческих желез – настоящих, здоровых, без изъянов. Гарантирую также, что донор будет не старше тридцати пяти лет и являться обладателем сильных мужских желез.

Более того, я даю еще одну важную гарантию в том, что железы приживутся и станут работать. В противном случае я произведу замену – бесплатно и не позднее шестидесяти дней со дня первой операции. Пациенту придется оплатить лишь обычные расходы на пребывание в клинике».

Данная эксклюзивная опция широкой публике оставалась неизвестной. Кроуфорд, во всяком случае, ничего не знал о ней, на какое-то время исчезнув из жизни Бринкли.

Как же использовал доктор свалившуюся на него удачу? Однажды под конец долгого рабочего дня он в очередной раз расслабился на нижнем этаже клиники в компании нескольких сотрудников, с которыми распивал незаконно добытое спиртное. Беседа становилась все оживленнее, бутылки опустошались одна за другой, пока Бринкли, внезапно вскочив из-за стола, не кинулся к шкафу с хирургическими инструментами, крича, что «перережет им всем глотки». Медсестры пытались его удержать, но он вырвался и сильно укусил за палец пришедшего навестить его в клинику доктора Тибериуса Гракуса Джонса, своего тестя.

Услышав доносившиеся снизу крики и грохот, пациенты в палатах ужасно испугались. Один из них, выпрыгнув из-под одеяла, связал простыни и попытался спуститься по ним вниз. Еще вися в воздухе, он насторожился, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине. Ассистент Бринкли, доктор Осборн, разрешил скандальную ситуацию, нанеся Бринкли сильный удар доской по голове.

Глава 10

В феврале 1922 года Бринкли получил недвусмысленное приглашение от владельца «Лос-Анджелес таймс», Гарри Чандлера, приехать на Западное побережье для пересадки желез одному из его редакторов. «В случае успеха операции, – писал Чандлер, – я превращу вас в самого знаменитого хирурга Америки. Если же она не удастся, я с тем же пылом буду вас проклинать». Доктор, к тому времени уже ставший одним из самых знаменитых хирургов Америки, тем не менее не заставил себя долго ждать.

Он ринулся в Лос-Анджелес с уверенностью утки, садящейся на гладь нового пруда, и сразу почувствовал себя дома. Главный проспект города незадолго перед тем был назван в честь спекулянта недвижимостью и изобретателя шарлатанского лечения «магнитными поясами» Гейлорда Уилшира, прославившегося на всю округу своей вандейковской бородкой, яркими жилетами и клетчатыми штанами. Можно смело утверждать, что из всех американских городов Чудо-город с его населением, насчитывавшим примерно шестьсот тысяч человек, многие эксперты (и Моррис Фишбейн в том числе) считали наиболее густо насыщенным шарлатанством. Местный литератор Мейо Морроу уверял, что «не родился еще тот колдун, чудотворец или прорицатель, юродивый прыгун во славу Божью, лекарь-травник, кружащийся в экстазе дервиш, заклинатель змей, знахарь, мастер столоверчения или снятия сглаза, использующий черную магию, демонологию, приемы остеопатии, волхвования, чародейства и вызывания духов, прибегающий к растираниям и болезненным воздействиям на мышцы, а также сомнительным новшествам в области лечения диабета, который не добился бы в Лос-Анджелесе успеха, несмотря на бешеную конкуренцию». Приезжий из Нью-Йорка обнаружил здесь «целые здания, занятые отправителями чужеземных культов и членами всевозможных сект», чьи главы «поставляют в газеты всевозможную мистическую чушь. Они устраивают уличные шествия, выступая в роскошных кимоно… Они потрясают жестяной звездой эрудиции, подчас ослепляя ею».

Не только шарлатаны водились здесь в тропическом изобилии: город, как трясина, втягивал в себя разного рода бездельников, тип людей, который Бринкли успел хорошо изучить. Тысячи ушедших на покой или мечтающих начать новую жизнь обитателей Среднего Запада, толпы бывших бакалейщиков и торговцев скобяным товаром, парикмахеров и фермеров, поеденных молью, потрепанных мужчин и женщин, скопивших немного денег или выручивших некоторую сумму от продажи наследственного гнезда, стекались сюда, чтобы вдохнуть хотя бы перед смертью аромат океана, селились здесь в маленьких бунгало с единственной пальмой или банановым деревом перед входом, кучковались в культурных центрах, участвовали в шествиях и парадах, копались у себя в саду и оседали. Для многих из них скука такого существования оказалась полной неожиданностью. Рай не место для скуки! С мозгами, расплавленными от жары, размякнув от запаха апельсиновых деревьев и гелиотропа, эти потомственные пуритане естественным образом обратились к Господу, но Господь, как все прочее, являлся здесь в обличиях странных и экзотических.

Доктор Леон Такер в сопровождении музыкальных посланцев в Большом библейском собрании. Только три выступления. Органная музыка, большой маримбафон, вибрафон, скрипка, фортепиано, аккордеон (sic!), банджо, гитара и другие инструменты. Уилширская баптистская церковь.

Мисс Лейла Кастберг, член Церкви Божественной Силы

(предсказания)

Слушайте 10 евангелистов 10

Н. К. Бескин, еврей-выкрест, вернувшийся после успешной гастрольной поездки, проведет молитвенную встречу в Глендейле. ПОЧЕМУ Я СТАЛ ХРИСТИАНИНОМ? Иудейский наряд. Демонстрация интересных аксессуаров.

Таким представали здесь воскресные утра с их благочестием. И повсюду, в фешенебельных залах и душных притонах, семь дней в неделю происходили такие и еще более странные сборища, и все это продавалось и с энтузиазмом поглощалось, и тысячи и тысячи людей отбрасывали унылую, надоевшую за десятилетия строгую монотонность существования и выстраивались в очередь за подобными духоподъемными развлечениями.

Другим великим заполнителем пустого пространства скуки являлась забота о здоровье. Некоторые иммигранты со Среднего Запада прибыли в Калифорнию, прежде всего чтобы погреться на солнышке, в то время как другие все больше уставали от бинго. Не приходится удивляться тому, что после вопроса «Откуда приехали?» самым распространенным становился «Как вы себя здесь чувствуете?». Эти люди, все поставившие на карту, добравшиеся сюда издалека, по определению своему, были полными надежд мечтателями. И все это витало в воздухе и клубилось, порождая невиданные по величине толпы адептов.

Но сначала о главном. Бринкли прибыл к Гарри Чандлеру и договорился об операции его подчиненному. Чандлер и сам был сгустком энергии. Этот высокий мужчина, шестидесяти без малого лет, в детстве обладал внешностью столь ангельской, что его лицо использовали фотографы для рекламы. Хотя нежность черт в какой-то мере сохранилась, за этой маской скрывался характер хищника. Он был «современным южнокалифорнийским Мидасом», человеком, вкладывающим деньги во все, начиная с нефти и авиации и кончая нарождавшейся туристической индустрией.

Задачей его компании «Йосемитский национальный парк» было строительство там торговых центров и отелей. («Поступает множество жалоб, – как писал один из чиновников, – что, кроме как любоваться пейзажем, живя в походных условиях, там делать нечего. Мы собираемся дать людям желаемое».) Однако основным делом Чандлера стала скупка и перепродажа земельных участков: в результате этой деятельности через его руки прошло полтора миллиона акров плодороднейшей южнокалифорнийской земли. Сто миллионов долларов заработал он на пресловутом проекте Оуэнс-ривер, направившем воду с фермерских участков долины в Лос-Анджелес. Он инспирировал и поддерживал строительный бум, в результате которого город приобрел свой современный вид (Ноа Кросс, герой фильма «Чайнатаун», сыгранный Джоном Хьюстоном, писался явно с Чандлера). Перед тем он попытался захватить часть мексиканской территории, профинансировав локальную военную операцию против Панчо Вильи. Чандлера обвинили в «попытке организации переворота в иностранном государстве» и судили, но присяжные, видные предприниматели, печатавшие в «Лос-Анджелес таймс» свою рекламу, его оправдали.

Его газета, по общему мнению, была паршивой и слова доброго не стоила[14 - «Лос-Анджелес таймс» была газетой продажной, порочной, глупой и скучной. Материалы были плохо написаны и напечатаны. Смыслом существования этой газеты являлась лишь публикация взглядов лиц, ее контролировавших. – Примеч. авт.]. Однако Бринкли и Чандлер поладили. Хотя доктор и имел разрешение практиковать в двенадцати штатах, но Калифорния к числу этих штатов не принадлежала, и потому издатель, дернув за пару-другую ниточек своих связей, добыл для него такое разрешение на срок до тридцати дней. Одновременно с этим Бринкли подал заявку на получение постоянного разрешения и начал работу в качестве приглашенного профессора, работу, которую он с редкой степенью скрупулезности охарактеризовал следующим образом: «Лабораторный анализ показывает, что половая железа козла на 89,9 % представляет собой ионизированное вещество коллоидной формы; излучает, подобно радию, три основных типа частиц – альфа, бета и гамма – и содержит гормоны, которые и запускает в кровоток».

Поселившись в отеле «Александрия», он сделал первую операцию заместителю главного редактора Гарри Е. Эндрюсу. Двадцать второго марта 1922 года было объявлено об успехе операции. После чего доктор подверг той же процедуре окружного судью, имя которого осталось неизвестным, нескольких голливудских звезд экрана и прочее. Сообщают, что козлиные железы получил и сам Чандлер.

Новая жизнь желез. Местные пациенты доктора Бринкли демонстрируют улучшение – множество больных, признанных неизлечимыми, вылечились – 1200 проведенных операций оказались успешными.

    «Лос-Анджелес таймс», 9 апреля 1922

Бринкли заработал сорок тысяч долларов; Чандлер превознес его до небес, а появившиеся вскоре отзывы пациентов все оказались похвальными. Один калифорниец в благодарственном письме доктору указал, что после трансплантации у него «стали исчезать отеки, и я чувствую себя значительно бодрее». Бастер Китон вставил несколько шуток по поводу желез в новую двухсерийную картину «Полицейские», что само по себе являлось сильным рекламным ходом.

В свободное время Бринкли исследовал Лос-Анджелес. Город очаровал его. Когда темнело, небо озарялось огнями, горели неоном рекламы. Город, к 1930 году насчитывающий уже два миллиона жителей, слепил нарядной пестротой кинотеатров и роскошью дансингов. Наслаждения и богатство, «никак не умеряемое примесью разумности», по выражению Олдоса Хаксли, хлынули в город вместе с притоком воды, перенаправленной туда согласно проекту Оуэнс-ривер. В местной политике всем заправляли шарлатаны. Поддерживаемые АМА попытки добиться вакцинации, устанавливать, когда требуется, карантин и даже бороться с бешенством у собак, пресекались. Словом, райской жизни шарлатанам ничто не омрачало.

Гарри Чандлер был чрезвычайно занят сооружением первой в Лос-Анджелесе радиостанции.

Бринкли, наблюдая это, был преисполнен благоговения. Вскоре торгово-промышленная палата вызвалась построить для приглашенного профессора клинику за сто тысяч долларов при условии, что он останется в городе. Он тут же принялся искать место для строительства.

Это была не первая его попытка обосноваться на новом месте. За два года до того, в ходе летних триумфов, он лелеял надежду бросить Милфорд и переехать в Чикаго. «Наша мечта – это создать новую медицинскую школу, – объявил он 5 августа 1920 года. – Обучение в ней должно длиться года четыре. Не следует питать иллюзии, что трансплантацию желез от животных можно освоить за несколько недель… И это только часть работы». Для Милфорда, сказал доктор, он сделал, что мог, но больше не в состоянии тащить на своих плечах весь город.

До этого момента медицинское сообщество воспринимало его, хоть и не без отвращения, но довольно спокойно, однако терпение медиков оказалось исчерпанным.

Все медицинские светила Чикаго дружно бросились в атаку. Мало того что его трансплантации являются чистым надувательством, у Бринкли нет даже лицензии на практику в штате Иллинойс. Давайте взглянем на его дипломы! Прежде чем основывать собственную медицинскую школу, неплохо бы самому получить порядочное медицинское образование. А диплом доктора наук, странная ученая степень, выданная юридическим факультетом Чикагского университета благодаря содействию Дж. Дж. Тобиаса, вряд ли заслуживают доверия!

Но решающий удар, разбивший в пух и прах надежды Бринкли, нанесла ему Медицинская ассоциация. Среди всех восторгов от трансплантаций, хор которых громко раздавался как в Америке, так и в Европе, голос АМА прозвучал явственным, хоть и не до конца оцененным, предостережением. Статьи в журнале Медицинской ассоциации призывали воздержаться от суждений по поводу омоложения посредством трансплантации до тех пор, пока не будут произведены дальнейшие исследования, и «не проявлять легкомыслия, превращая обрывочные сведения в законченную картину и убедительное доказательство успеха». Особо скептически настроен был Фишбейн, утверждавший, что «требуется куда больше доказательств, чтобы осмелиться высказать надежду на то, что найден метод омоложения организма». Идею использования козлиных желез он счел смехотворной, а доктор Артур Дин Биван, тогдашний президент АМА, назвал все посулы и заверения Бринкли «сплошной чушью».

Таким образом, из Чикаго он был изгнан. Но каков везунчик! Основывать бизнес на вражеской территории в непосредственной близости от штаб-квартиры АМА означало бы, так или иначе, самому нарваться на неприятности. Куда разумнее перебазировать его, перенеся через полконтинента, за буферную зону враждующих медицинских советов и тысяч крикливых газет. Воздух Калифорнии, манящий сам по себе, сулил и финансовую выгоду. Бринкли потратил несколько недель на поиски лучшего места. Что было похоже на выбор шоколадной конфеты из коробки ассорти – прежде чем его привлек к себе отель «Идальго» в Энсенаде. Девятнадцатого июня он объявил, что намерен превратить его в тридцатишестипалатный госпиталь. «Я забронировал за собой это место ввиду его, показавшихся мне очевидными, климатических пришельцев. Для успешного проведения операций на железах чрезвычайно важно, чтобы температура, а это семьдесят градусов[15 - Около 21 градуса по Цельсию. – Примеч. ред.], не была подвержена резким колебаниям… Если предприятие окажется успешным, то ряд лос-анджелесских бизнесменов готов выделить от пятисот тысяч до миллиона долларов на учреждение там соответствующего института».

Учитывая, что одна мечта Бринкли сменялась другой, трудно было сказать наверняка, что он действительно намеревается сделать, а что является лишь соблазнительным рекламным ходом. Он обещал организовать учреждение, «по всем параметрам соответствующее курсу лечения на оздоровительном курорте Бэттл-Крик», а в качестве бонуса обязался проводить трансплантации, используя животных, которых станет поставлять ему хозяин ранчо в Дель-Монте.

В оставленном Бринкли Чикаго буря, как он и ожидал, улеглась. В целом руководство АМА было радо забыть о нем, раз он исчез с глаз. Но один член медицинского сообщества был не согласен и не желал пустить все на самотек. Моррис Фишбейн сохранил яркие воспоминания о проведенных два года назад трансплантациях, и эти воспоминания не давали ему покоя. Взбудораженный доносившимся из Лос-Анджелеса шумом, журналист принялся за дело, которое превратилось в главное дело всей его жизни. Его дело росло, шаг за шагом превращаясь в величайшую цель его карьеры: профессионально уничтожить доктора медицины Джона Бринкли.

Глава 11

В августе 1922 года, пока Бринкли ожидал подтверждения Калифорнийским медицинским советом своего права на медицинскую практику в штате Калифорния, Синклер Льюис сидел за письменным столом в номере чикагского отеля «Моррисон». Все еще паря на крыльях славы, завоеванной им после выхода его едко-сатирического романа «Главная улица», в котором он изобразил жизнь американского провинциального городка, Льюис писал письмо своей жене Грейс, делясь с ней впечатлениями о знакомстве с необыкновенным человеком: «Фишбейн – это чудо! Погруженность в науку, логика, недюжинная эрудиция отнюдь не только в том, что касается медицины… но и в вопросах истории, литературы, в сотне других областей, юмор, активная живая заинтересованность. [Он] открывает новые миры и одним ударом повергает в прах все старое и отжившее, и все это со знанием дела и неизменным здравомыслием».

Вот какое впечатление производил он на людей. Энергичный, бесконечно любознательный Фишбейн временами мог казаться современным мистером Пиквиком, но искушенным в медицине и неплохо проспиртованным в кабаках. Однако кипучая энергия Фишбейна делала его больше похожим на самого Диккенса. Эдакий гольфист, принимающий на грудь между ударами. Процесс Леопольда и Леба так увлек его, что он помогал обеим сторонам – как обвинению, так и защите. Были люди, которые при первом знакомстве с ним ощущали неодолимую потребность, пятясь, покинуть помещение, но большинству казалась привлекательной эта незаурядная личность, которая, к добру или к злу (последнее с наступлением поры, когда достоинства его стали ослабевать, затмеваясь недостатками), жила исключительно настоящим.

Льюису, как это явствовало из письма, нравилось в Фишбейне и еще кое-что. Накануне в дверь к нему неожиданно постучали и «вошли доктор Моррис Фишбейн, поэт Карл Сэндберг, а также Гарри Хансен и Кейт Крестон, литературные редакторы «Чикаго дейли ньюс», и у Морриса было нечто [добытое у бутлегеров виски] в строгого вида медицинском чемоданчике. Я позвонил в «доставку в номера» и заказал колотого льда и пять стаканов… Славно поужинав, мы отправились к Фишбейну, где засиделись допоздна за хорошей беседой, и я провел там ночь, и вот сейчас вернулся к себе».

Их дружба завязалась после напечатанного «Чикаго дейли ньюс» доброжелательного отклика Фишбейна на выход романа Льюиса («Читателю-медику, несомненно, понравится тот кусок «Главной улицы», где описана ампутация…»). Медицина им была не чужда. Тощий рыжеволосый Льюис, чей возраст тогда приближался к сорока, происходил из семьи, где медиками являлись и дед, и отец, и дядя, и был вовлечен в медицину по необходимости. Он, как и Фишбейн, любил пропустить стаканчик, но в отличие от последнего далеко не всегда умел удержать стакан в руке. Так или иначе, но одновременно с убийственными разоблачениями Джона Бринкли, направляемыми калифорнийскому медицинскому сообществу, Фишбейн успевал показывать новому приятелю город.

В двадцатые годы не только Париж был охвачен лихорадкой преобразований, менявших лицо города. Чикаго также безудержно и спешно стремился украсить себя чертами ар-деко. Унылые и старомодные заведения тщились выдать себя за романтические ночные клубы. Что же касается подлинных изменений стиля, то, попав в места, подобные «Трианону», разрекламированному как «роскошнейший дансинг Америки, где каждый, даже забывший сунуть себе в карман фляжку, все равно пьянел от увиденного». Фишбейн был большим любителем театра, которым увлекся еще в те времена, когда студентом подрабатывал, транспортируя на сцену и со сцены Сару Бернар. Гостей он всегда приглашал в фешенебельные театры и кинотеатры, где половину благоприятного впечатления создавала пышность окружающей обстановки. Любил он и карты, в том числе и партии в покер, которые разыгрывались на квартире сценариста Бена Хекта в Норт-Сайде при участии Сэндберга и литератора Кларенса Дарроу.

Благодаря Фишбейну Льюис[16 - Синклер Льюис был одним из множества гостей, которых привлек к себе этот своеобразный круглый стол за годы своего существования. Среди гостей были кинорежиссер Д. У. Гриффит, актер Эд Винн, писатель Форд Мэдокс Форд и комедийные артисты братья Маркс. – Примеч. авт.] пристрастился к этим развлечениям. Кроме того, Фишбейн ввел его в круг, собиравшийся у Шлогля в ресторане в стиле немецкой пивной с завитками темного дерева, позолотой, мутными зеркалами и клубами сигарного дыма. На столах стояли щедрые бруски масла и корзинки со свежим ржаным хлебом, из ожидаемого: венские шницеля, блинчики с яблоками на тарелках, из неожиданного: маринованный угорь, жаркое из оленины; предлагалось и «ночное такси на заказ». Больший интерес представляла тут не кухня – самое интересное происходило в глубине зала, в правом его углу, куда регулярно стекалось широкоплечее и шумное воинство, напоминая рыцарей Круглого стола.

В те дни Чикаго мог претендовать на звание американского переднего края литературных сражений, где бились, как писал журналист Г. Л. Менкен, «оглашая воздух оглушительными криками, саркастическими возгласами, отзвуками ударов и падений, где критики дразнили других и не было недостатка в готовых броситься в атаку добровольцах, где в ход шло любое оружие, – годилось и напечатанное, и написанное от руки, и устное слово, и цитата из антологии греческой поэзии». Эти рукопашные бои у Шлогля велись еще с 1916 года, и среди завсегдатаев были и Хект, и Сэндберг, и новеллист Шервуд Андерсон (славившийся мягкостью речей и безобразной броскостью носков), и поэт Эдгар Ли Мастерс, и целая свора кипучих ничтожеств, ныне совершенно забытых, журналистов местных изданий, обладателей быстрого ума и острых локтей. Собери их всех разом, и репутация многих, лопавшихся от тщеславия, оказалась бы дутой, но разговоры там всегда велись оживленные и занимательные, потому что эти мужчины (бывали там исключительно мужчины), поставившие себе за правило не опускаться до сплетен, обсуждали самые возвышенные и разнообразные темы: от поэзии метафизиков до фольклора индейцев чиппева, причем невежды и пьяные оказывались самыми заядлыми спорщиками и нередко одерживали верх в дискуссиях. Среди этого гвалта люди ухитрялись писать статьи. Кто-нибудь мог внезапно ударить по струнам гавайской гитары. Что касается самого Фишбейна, то Бену Хекту он запомнился как первый из первых ораторов: «Ученый-медик, он был страстным оратором. Его бледный лоб, как маяк, освещал наш путь к знаниями. Он обладал многими привлекательными свойствами, среди которых была и его полнейшая неспособность выиграть в карты».

Льюиса радушно встречали как у Шлогля, так и на частных вечеринках членов кружка. Напившись, он развлекал всех чудесными историями о своих прошлых пьяных эскападах. Он импровизировал, разыгрывая скетчи, в которых все роли исполнял сам, и пугал дам попытками выпрыгнуть с высокого этажа и пройтись по карнизу.