Правдивые истории (сборник)

Я не случайно написал «башни», так как, в отличие от других афонских монастырей, у Иверского монастыря их две. Одна обращена к морю, другая к горам. В средние века афонские монастыри часто подвергались нападению. То турки, то каталонцы, то арабы, то пираты всех национальностей и мастей, а то и свои византийцы, предав отеческую веру, по указанию императоров-униатов приводили сюда служителей Римско-католической Церкви. От католиков пострадал и Иверон, отказавшийся служить римские мессы. В наказание за это все старые монахи были живьем утоплены в море, а молодые монахи были проданы в рабство иудейским работорговцам. С этого момента[16 - Это случилось в 1285 году при императоре Михаиле VIII Палеологе. После своей смерти император был предан церковной анафеме.] в Иверском монастыре больше не было монахов-грузин. Да и никаких монахов долго не было. Лишь спустя годы пришедшие сюда греческие подвижники восстановили обитель.

Во время католического нашествия навсегда исчезли раки с мощами основателей Иверона – преподобных Евфимия, Иоанна и Георгия. Этот самый Георгий Иверский Святогорец, прозвище которого звучит по-грузински как Мтацминдели, великий святой и мой небесный покровитель, так как я родился на свет в канун дня его памяти [17 - В нашем календаре память прп. Георгия Иверского отмечается 27 июня (10 июля). В монастыре его празднуют на месяц раньше, в мае.]. У меня теплится в душе надежда увидеть его мощи, припасть к ним с молитвой. Тогда я еще не знал, что их нет и что лишь надпись на стене главного собора Иверона сообщает, что этот храм воздвигнут ктитором Георгием. Но это все будет потом, а пока, усталые и промокшие, мы зашли в архондарик монастыря. Старичок архондаричный предложил нам самим записаться в книгу посетителей, и пока мы это делали, он соорудил нам нехитрое афонское угощение – лукум, узо и воду. На стене возле широкой деревянной лестницы висело расписание богослужений и трапез. Опять же удобно. На первом этаже для паломников устроена «чайная». Правильнее бы называть ее кофейней, так как греки чай не пьют. Они пьют кофе, а вместо чая странную зеленую траву, имеющую легкое тонизирующее свойство. Траву эту отшельники собирают на высокогорье и сдают ее за небольшую плату продавцам кариесных магазинчиков.

Чайная-кофейня функционирует на принципах самообслуживания. Там есть джезвы, кофе, чай, сахар и даже немного простеньких карамелей. Есть вода и газовая горелка. Приходи, готовь и питайся. Но нам сразу после прихода было не до чаев. Мы переоделись в сухое и прилегли отдохнуть. Надо сказать, что это и монахам не возбраняется, а то как бы они могли выдержать длинные ночные службы, если бы не небольшой дневной отдых. Я долго ворочался, сожалея, что у меня нет кнопки «сон». Это студентом я мог спать где угодно и сколько угодно. А тут никак. И все-таки спустя минут сорок я незаметно заснул, а Олег, как более молодой и выносливый, отправился побродить по монастырю. Вскоре он был поставлен на послушание – чистить лук на кухне. Появившись в нашей комнате, он позвал меня на вечерню, а по пути рассказал о том, что ему довелось чистить лук вместе с греческим паломником, который не знал, как это делают. Он чистил лук как картошку, обливаясь слезами!

Теперь о важном. Для духовенства на Афоне есть одно железное правило: надо в храме и на трапезной быть в рясе. Подрясник и безрукавка-полуряса не годятся для того, чтобы идти в храм. Только ряса. Без рясы ты алтарник, иподьякон, семинарист, то есть кто угодно, но не священник. Я интуитивно чувствовал это и у нас в России. Один знакомый сельский священник рассказывал мне, что, приехав по делам прихода в Патриархию в одном подряснике, он услышал весьма ехидное замечание: «Отец, ты бы еще сюда в трусах и майке пришел!» Мне, естественно, хотелось «занимать лучшие места», которые гостеприимные монахи охотно предлагают приезжим священнослужителям. Таким образом, приходя в новый монастырь, я всякий раз спрашивал на своем плохом английском языке две вещи: есть ли в братии кто-то, кто говорит по-русски, и нет ли для меня рясы. И, как правило, нам сопутствовал успех. Вот и в Иверском монастыре мне выдали рясу с условием ее возврата после службы. Русского монаха в Ивероне не оказалось, – братии в нем всего пятнадцать человек, – но эта ситуация была исправлена тем, что я встретил молодого монаха по имени Лазарь, уровень английского языка которого совпадал с моим. У нас был похожий словарный запас, мы делали одни и те же ошибки и потому легко понимали друг друга. Отец Лазарь нес послушание в монастырской иконной лавке, он и рассказал мне о том, что мощи моего святого отсутствуют. На мой вопрос, почему в монастыре так мало насельников, он отвечал:

– Нам хватает. А зачем больше. Все послушания распределены. А лишние монахи – лишние рты и появление свободного времени. Это нам ни к чему.

Такая ситуация напомнила мне положение в некоторых наших скитах. Там тоже число братии колебалось возле отметки десять человек, при этом все необходимые труды выполнялись, монахи не перегружены, но и свободного времени не имеют, ибо свободное время монаха принадлежит бесам, которые будут наполнять его голову опасными помыслами.

Вечерня началась в 17:00 по Европе. Я заметил, что в расписании в архондарике указаны и византийское время [18 - Византийское время определяется временем захода солнца. Этот момент всегда означает полночь.], и обычное, европейское. Я занимал вторую стасидию на северном клиросе. Это одно из почетных мест. Настоятельская стасидия, та, что первая справа, была не занята, и потому мой сосед справа был самым старшим в храме. Ему выпала обязанность читать пред-начинательный псалом[19 - Псалом 103. С этого псалма начинается вечерня.] и другие «старческие» молитвы. В отличие от наших приходских и большей части монастырских храмов, в которых пред-начинательный псалом и шестопсалмие читают мальчики или молодые послушники, эти тексты на Афоне читают либо игумены, либо старшие из монашествующих. Ходит молва, по крайней мере, до недавних времен ходила, что шестопсалмие афонские старцы читают наизусть в полной темноте. Я не видел такого, но предначинательный псалом, а он достаточно велик, мой сосед прочел наизусть. Кроме того, этот самый сосед несколько раз оказывал мне свое внимание и всячески проявлял радушие и доброту.

Через час с небольшим, окончив вечерню, монахи прошли в трапезную на ужин. Как и в скиту святого Андрея, к ужину полагалось вино. После ужина – обратно в храм на повечерие с акафистом Божией Матери.

На Афоне темнеет быстро. А во второй половине декабря еще и довольно рано. В темноте тут бродить не принято, так что мы помолились и быстро заснули.

День пятый. Иверон, старец Хризостом и монастырь Каракал

По коридору шел архондаричный, звоня в колокольчик. Мы по-армейски быстро поднялись и привели себя в порядок. Затем умываться и на службу. Монастырский двор, умытый вчерашним дождем, был освещен двумя или тремя фонарями. В тишине ритмично отбивали призывные звуки деревянного била. После полуночницы братия, а вместе с ними и мы, прошли в главный объем собора. Я занял вчерашнюю стасидию, и мой сосед вскоре начал читать шестопсалмие. Мои представления о том, что шестопсалмия на Святой Горе читают наизусть, базировались на словах отца Андрея Кураева, который рассказывал нам об одном визите протопресвитера Иоанна Мейендорфа на Афон. В монастыре, в который прибыл знаменитый богослов, ему, как почетному гостю, предложили читать шестопсалмие. По традиции, в это время в храме гасят весь свет, и так как отец Иоанн наизусть текста не знал, то ему подали свечу, а местный игумен прекрасно обошелся без нее. Сосед мой читал шестопсалмие со свечой. Не исключаю, что он-то текст знал, но брал свечу, чтобы с ее помощью разглядеть в темноте беса тщеславия.

Зная церковный устав, нетрудно определиться с последованием богослужения. За шестопсалмием идет ектения [20 - Ектения – группа прошений, каждое из которых отделено от последующего короткой молитвенной фразой, например «Господи, помилуй!» или «Подай, Господи». Бывает мирная, сугубая, просительная и малая.], потом тропари и чтение кафизм. Однако на Афоне встречаются такие элементы службы, которые трудно найти в наших монастырях, например чтения из святых отцов. Эти фрагменты читались долго и монотонно, и я стал ловить себя на том, что меня клонит в сон. «Главное, не захрапеть или не вывалиться из стасидии!» – скомандовал я своему мозгу.

Чтение продолжалось, и моя молитва превратилась в упорную борьбу со сном… Ну вот, кажется, начался канон. Радостные монашеские голоса бодро запели:

– Иперагия Феотоке, сосонимас![21 - Пресвятая Богородица, спаси нас! (греч.)]

– Между этими припевами тропари канона греки поют тоже бодрым напевом, отдаленно напоминающим какой-то плясовой мотив. Впечатление это усилилось, когда на восьмой песне зазвенели бубенцами кации [22 - Специальный вид кадила.].

Потом спустя недолгое время начались стихиры на стиховне. В это время мой левый сосед тронул меня за локоток, и я понял, что должен вслед за старшим братом идти прикладываться к иконам. Братия монастыря, один за другим, непрерывной цепочкой, выполняла нехитрые действия. Перед иконой, находящейся в правом проскинитарии [23 - Проскинитарий – специальная подставка с сенью, на которой кладется чтимая икона или икона дня.], делаем земной поклон, прикладываемся к ней, а потом по очереди справа налево целуем все иконы, что выставлены на аналоях перед солеей[24 - Солея – возвышение перед иконостасом.] и висят на стенах. Пройдя по храму почти полный круг, каждый брат выходит в центр под паникадило, делает четыре поклона по сторонам света, кланяется в пояс игумену или тому месту, где он должен сидеть, и отправляется к своей стасидии.

За стихирами – ектения, и начинается первый час. После первого часа вся братия северными дверями быстро выходит из кафоликона[25 - Кафоликон – главный храм монастыря или скита.] и направляется к часовне, стоящей около ворот в монастырь. Собственно, это и не часовня вовсе, а маленький храм, построенный ради великой афонской святыни – Иверской иконы Божией Матери. Сразу за небольшим притвором расположен сумеречный храм с иконостасом, в передней левой части которого находилась большая старинная икона Богородицы. Краски ее за многие столетия померкли, но сила была неизменна. Увешанная различными дарами, среди которых были архиерейские панагии, орденские звезды, сияющие драгоценными камнями, и протоиерейские кресты, а также самые различные колечки, крестики… Все это свидетельствовало о благодарности тех, кто получил через эту икону благодатные дары и исцеления.

– Евлогимени и василиа…[26 - Благословенно царство… – первый возглас литургии.] – напевно начал Божественную литургию служащий иеромонах.

На улице занимался рассвет. Сна не было ни в одном глазу. Усталость исчезла. На душе – счастье. После литургии мы получили антидор и теплоту, вышли на улицу и направились в трапезную. Там тоже нужна ряса, поэтому я решил повесить ее в храме на вешалку только после утреннего приема пищи. Пища простая и вкусная. По уставу полагается елей и вино, и мы запили бобы с овощами вкусным красным вином. В трапезной все выполняется по звонку колокольчика: первый – можно кушать, второй – можно наливать воду или вино. Иногда игумен может проверить братию на терпеливость, – и вот никак он не звонит! Не знакомые с афонскими традициями паломники иногда набрасываются на питье сразу. Никто не станет их ругать. Здесь за столом вообще тишина. Только голос чтеца, читающего поучение или житие святого, память которого приходится на этот день.

Наконец, прозвучал последний сигнал колокольчика. Все встали, произнесли благодарственную молитву, и в том порядке, в котором вошли, все и вышли.

У выхода в земном поклоне стояли монахи-повара, испрашивая у всех прощения за огрехи в приготовлении пищи. Таков древний обычай Святой Горы. Мы же, простив всех, отправились в архондарик, чтобы отдохнуть час или полтора. После отдыха решили купить сувениры и, сдав ключи, отправиться дальше в путь.

Отдохнув, мы выбрались подышать свежим афонским воздухом и закупить сувениры в лавке Иверского монастыря. Там, в лавке, мы застали молодого монаха Лаврентия, с которым я смог пообщаться. Я расспросил его про мощи преподобного Георгия Иверского, сообщил ему, что это мой святой, и получил от монаха в подарок несколько бумажных иконок, на которых были изображены отцы-основатели монастыря: преподобные Евфимий, Иоанн и Георгий. Мы с Олегом купили изображение местной святыни – Иверской иконы. Выйдя из лавки, мы застали на площади двух монахов, которые обратились к нам.

– Братья, – сказали они, – не могли бы вы помочь нам?

Оказалось, что это наши русские монахи из Казахстана. Зовут их иеромонах Филипп и иеродиакон Нил. Когда они приехали на Афон, то их первым делом занесло в монастырь Дохиар. Игумен Дохиара, узнав, что отец Нил хороший художник, специализирующийся на быстром написании портретов, посадил его работать. Игумен извлекал из альбомов фотографии своих духовных наставников, а отец Нил писал с этих фотографий портреты. Так отец Нил трудился целыми днями больше двух недель. Под конец казахские наши отцы взмолились: отпуск почти закончился, а Святой Горы они еще толком и не видали. Игумен дал им денег и отпустил их на три дня смотреть Гору. И вот теперь они приехали к Матери Божией в Иверон, но им надо ехать в Кариес, а транспорта никакого нет.

– Отче! Вы ведь понимаете этого монаха, – сказал мне отец Филипп, кивая в сторону отца Лазаря. – Не могли бы вы попросить его вызвать нам такси до Кареи?

– Попробую, – охотно согласился я.

– Я направился к отцу Лаврентию и произнес на своем дурном английском:

– Father! Can you help me? These two monks need to drive to Karies. Call the taxi, please [27 - Отец! Можете ли вы помочь мне? Эти два монаха нуждаются в поездке в Кариес. Вызовите такси, пожалуйста.].

Отец Лазарь сразу понял мою просьбу, позвонил в Карею, и через несколько минут наши русские собратья благодарно жали нам руки.

Оказав помощь землякам, мы отправились собирать рюкзаки. Следующей нашей целью был монастырь Каракал, а до него согласно справочникам около десяти километров. Мы двинулись дальше по той же дороге, по которой пришли. Эта дорога вела к юго-восточной оконечности, где находился главный монастырь Афона – Великая Лавра преподобного Афанасия. Дорогу местами пересекали ручьи и речушки, еще она периодически ныряла в лес, но раз за разом выныривала из него, и мы могли снова видеть море, которое с каждым километром пути понемногу отдалялось от нас. Слева мы видели благоустроенную келлию, которая называется Милопотам и известна как центр виноделия на Святой Горе. Такой же по значимости, как Крумица, – русская келлия, где выращивается виноград для вин греческой фирмы «Тзантали».

Небо было затянуто тучами, иногда начинал моросить дождь. К концу пути я стал чувствовать себя и усталым, и замерзшим, и мокрым. По нашим расчетам, до Каракала оставалось не более километра, когда слева от дороги мы увидели забор из сетки-рабицы, старенькие деревянные ворота и надпись над ними: «Келлия святого Димитрия. Иконы. Ладан. Узо. Сувениры». Я давно желал купить ладана где-нибудь, «на келлии». Чтобы ручной работы. Поэтому и предложил передохнуть, зайдя в келлию святого Димитрия.

Мы прошли в калитку и метрах в пятидесяти увидели крепкое здание, не новое, но вполне достойного вида. К келлии шла удобная дорога. Одна из дверей была открыта, и мы направились туда. Это было какое-то хозяйственное помещение, из которого мы попали в другое, а потом в третье, прежде чем оказались в комнате, служившей кухней и трапезной одновременно. Что-то булькало в кастрюле на газовой плите, кругом лежали мешочки с крупами, мукой и какой-то неизвестной нам снедью. У стола стояли старец и послушник. Старец что-то объяснял молодому человеку, который, скорее всего, просто приехал сюда потрудиться, ибо на нем была обычная светская одежда, а не подрясник. Старец был белый, как снег, невысокого роста, очень радушный и добрый.

– Калоапоевма![28 - Добрый день.] – поздоровался я, и хозяева нас заметили. Старик отпустил своего юного помощника исполнять послушание и немедленно занялся нами. Он начал собирать на стол нехитрое угощение, пытаясь попутно выяснить, кто мы и откуда.

– Руссия – ответил я. – Име о Георгиос [29 - Я – Георгий.]. Он… – я не знал, как говорить все эти слова по-гречески, и потому просто показал на Олега пальцем, – Олег!

Старец, а его звали отец Хризостом, необычайно обрадовался, что мы из России, поставил на горелку джезву с кофе и стал расспрашивать, как называется наш город, а мы на пальцах объясняли ему, что живем в Твери, между Москвой и Санкт-Петербургом. Тем временем мы уже выпили по стопке узо, и старец предложил нам повторить. Я, прикинув промозглость погоды и небольшое переохлаждение организма, с благодарностью принял предложение. Отец Хризостом сам налил нам еще узо и продолжил расспросы. Он спросил о моем священстве, поинтересовался профессией Олега. Я чувствовал, как теплота от крепкого напитка течет по моим жилам, и потому, когда старец предложил нам выпить по третьей стопке, отказался.

– Не Руссия! – смеясь, сказал отец Хризостом. – Охи! Не Руссия!

Старец сокрушенно качал головой. Надо было срочно доказывать свою национальную идентичность. Отказаться от любимой Родины я ни в коем случае не мог.

– Давай! – махнул я рукой.

– О! Руссия, Руссия! – Со счастливой улыбкой на добром обветренном лице отец Хризостом наполнил наши стопки. Следом за узо мы насладились прекрасным кофе и сладким лукумом. Лишь только мы согрелись, как отец Хризостом стал показывать нам келлию. В первую очередь, он повел нас в маленький уютный храм, где у него хранилась святыня – боевой шлем великомученика Димитрия Солунского. Этому святому и была посвящена келлия. Он показал нам и другие помещения, а потом, когда мы возвратились в кухню, обратил наше внимание на старую выцветшую фотографию. Судя по фото, съемка проводилась лет шестьдесят назад. На фото были маститые старцы с длинными седыми бородами, а рядом с ними молоденький паренек, лет пятнадцати, в подряснике и островерхой скуфейке. Старец указал пальцем на мальчика и сказал:

– Это – я!

Рядом с этой фотографией были пришпилены другие, цветные, где отец Хризостом был окружен гостями, паломниками, его лицо сияло неземным светом, и все его гости улыбались и были счастливы. И мы ушли счастливые, не чуя усталости, наполненные теплом его сердца. Как я жалею, что не попросил разрешения сфотографироваться с ним. Сейчас бы еще одна фотография украшала стену его простой монашеской келлии, на которой был бы он и мы, два усталых путника из России.

Мы покинули келлию старца Хризостома и уже через полчаса входили в ворота монастыря Каракал. Здесь жил только один русский монах, но он был на послушании, и увидели мы его лишь на следующий день, когда покидали монастырь. Здесь полагалась одна трапеза в сутки, но мы этого не знали. И здесь не было рясы для рассеянного священника из России. В архондарике нам дали ключ от комнаты и предупредили, что вечерня начнется через полчаса. Так что прохлаждаться нам было некогда. Мы сбросили куртки и не спеша пошли в храм. Не спеша, потому как выяснилось, что я стер ногу. Стало понятно, что нам придется вернуться к отцу Серафиму, купив в аптеке Кариеса пластырь. Эта аптека – единственное место, где возможна хоть какая-то медицинская помощь на Святой Горе.

День шестой. Из Каракала на «базу»

В Каракале мне рясу не дали. Не встретили мы и русского монаха, который помог бы нам решать наши текущие проблемы. Точнее сказать, он нашелся на следующий день [30 - Сегодня в Каракале два русских насельника, отцы Герман и Силуан. Добрые и очень заботливые по отношению к русским паломникам отцы.], после утренней трапезы. Подошел к нам, представился и, узнав, что мы уже уходим, принял благословение и вернулся к своим послушаниям. Был он молод и помят, одет в простой выцветший подрясник, какие мы видели на афонитах часто, – видимо, труд у него был тяжким и было ему не до красоты. Труд, тяжелый труд, требующий крепкого здоровья, – вот каждодневная жизнь молодого послушника на Святой Горе. А старику здесь прижиться будет нелегко. Потому и говорят, что в большинстве монастырей новоначальных принимают, если они моложе тридцати пяти лет. С ночи был праздник в честь великомученицы Варвары, и так как в обители была часть мощей этой прославленной святой, то братия служили полиелей. Или бдение…

Сидя вдали от центральной части храма, я с трудом понимал особенности ночной службы. Утром, после литургии, мы по привычке ожидали сытного обеда, но в трапезной, к которой нас услужливо проводили, оказался только чай и некоторое количество сладостей. И все. Мы с Олегом по наивности подумали, что это небольшая разминка для желудка, но подошедший к нам русский монах объяснил, что в их монастыре в постные дни одна трапеза в день и лишь паломникам предлагается дополнительный чай утром. Немного поскучнев, мы отправились в свою комнатку собирать вещи. На этот раз, с учетом моей мозоли, уже мы вызывали такси. Через некоторое время появился небольшой микроавтобус, похожий на нашу «Газель», и к нам присоединились несколько греков, но они ехали до монастыря Филофей, который расположен в горах немного выше Каракала. Посмотрев на Филофей из окошка нашего такси-автобуса, мы отправились дальше. Мимо потянулись знакомые по вчерашнему переходу леса, ручьи и лощины афонских предгорий. Ехали мы достаточно долго и быстро, и нам скоро стало понятно, что наши пешие прогулки заслуживают уважения. Но вот и Кариес. По-прежнему запертый храм, скрывающий икону «Достойно есть», тихие улочки, вымощенные ровными гладкими камнями, блестящими под струями дождя.

Вот и аптека. После объяснения на пальцах и демонстрации «ободранной шкурки» на ноге получен вожделенный кусок пластыря. Попутно обнаружили пекарню. Ее трудно было не обнаружить – такой вкусный хлебный дух распространялся вокруг нее. Мы купили два хрустких теплых батона, а в магазине – всяческой еды. Попросили продавца показать нам постную пищу, так как понять греческие словеса на упаковках было крайне трудно. Дело в том, что из разных стран приезжают на Афон разные люди, не только православные. Среди неправославных больше всего албанцев. Они нанимаются вести строительные работы и, конечно, не постятся.

Продавец пошел вперед между рядами стеллажей, указывая на пищевые продукты и с видом профессионального экскурсовода громко объявляя:

– Пост! Пост! Не пост! Пост… – и снова со вздохом: – Не пост!

А мы следом собирали в пакет гостинцы для радушного отца Серафима. Пора уже было спешить. После крошечного каракальского перекуса прошло уже достаточно времени, чтобы как следует проголодаться.

Отец Серафим с интересом расспрашивал о нашем путешествии, помешивая булькающие в кастрюле макароны. К принесенным нами продуктам он прибавил свои, которые хранились у него в холодильнике. Причем «прибавил» – неправильное слово. Он достал больше, чем мы принесли. Я понял, что так будет и впредь, – всякий раз, когда мы будем приносить продукты, он будет увеличивать количество своего угощения. К тому же на столе появилось и вино. Дни шли праздничные – святая Варвара, святой Савва Освященный, святой Николай. В такие праздники масло и вино – часть трапезы православного верующего. Вино было красным. Оно разливалось из пластмассовой пятилитровой бутыли, и отец Серафим посвящал нас в секреты местного виноделия.