Дело во мне

– Доброе утро, мама, – сказали они в один голос.

Она молча отошла в сторону, пропуская их вперед. Опустив головы, дети переступили порог. Дверь закрылась.

– На кухню. Быстро.

Они послушно разделись и поплелись на кухню. Но, не дойдя до середины коридора, Робби оцепенел. Он увидел знакомую тень на стене. Рука снова начала ныть. Он сунул ее в карман и сделал еще несколько шагов. Он не успел ничего подумать. Картина, развернувшаяся перед ним, не позволяла этого. Все тело изнутри как будто превратилось в клубок непослушного электричества – руки, ноги, плечи, голова рассоединились, потеряли связь. Робби растерялся в прямом смысле слова. За столом сидели Тема, его мама – тетя Женя, – единственный взрослый в комнате, от которого можно было ждать пощады; и отец Робби – Мирон. Когда Робби вошел, отец поднял на него уставшие глаза, но ничего не сказал. Его вялое, впалое лицо почему-то успокаивало. Наверное, потому что не представляло опасности.

– Садитесь. Оба, – сказала мать.

Дети послушно сели. Тема теперь выглядел как обычно. Расслабленные плечи, безразличный взгляд. Его лицо снова ничего не выражало. Ни боли, ни страха, ни стыда. Робби старался не смотреть на него. Тетя Женя выглядела встревоженной. Алиса сидела с опущенной головой, готовая ко всему. Говорила мать:

– Думаю, вы все трое понимаете, что врать нет смысла. За каждое лживое слово вы будете наказаны. Не только мной, но и Богом. Алиса, – та вздрогнула, – где ты была сегодня ночью?

– Я… Мы с Робби были вместе… Мы были у Кати, как я и сказала. Мамочка, мы ничего не…мы просто…

– Не надо оправдывать брата, Алиса. Он сам ответит за себя. Роберт, – он поднял на мать пустые глаза. – Я не разрешила тебе идти на день рождения. Ты ослушался меня, подговорил сестру, устроил погром в чужом доме, подверг опасности себя и нашу семью.

– Да. – Все посмотрели на Робби. Он смотрел на мать. Она казалась чужой, далекой, пугающей. Робби не мог поверить, что кто-то может любить свою мать по-настоящему. «Почему я ничего не чувствую?» Он обманывал себя. Он ненавидел ее. Ненавидел всем сердцем, так сильно, как только может ненавидеть ребенок. За то, что она унижает его сейчас, за то, что гасит в нем любой намек на свободу. Он хотел прямо сейчас взбунтоваться, разорвать ее идиллию, мерзкую тишину, уничтожить порядок, эту ее набожную чистоту, отталкивающую своей безупречностью. Он ненавидел ее кротость, ее смирение перед воображаемым другом «Отвратительно… ненавижу, ненавижу!!!»

– Что ты делал на крыше? – Робби осел. Он знал, что ответить придется не ему; что сейчас вскроется все. И алкоголь, и рука, и крыша…

– Я… я не помню.

– Как это ты не… – мать прервалась. – Ты пил.

– Да.

– Алиса? – Она повысила голос, и он звучал ужасно.

Алиса молчала. Робби смотрел на Тему. Тот не шевелился, смотрел на вперед, не замечая ничего и никого.

– Алиса, отвечай, ты пила или нет?!

– Да не пила она, это я, я во всем виноват, отстань от нее! – Робби подскочил на ноги. – Если хочешь поиздеваться, то делай это со мной! Ее не трогай! Ни при чем она… – Алиса расплакалась.

– Мамочка, можно я пойду. Мам…

– Иди. Я поговорю с тобой позже. Евгения, я…

– Может, ты все-таки соберешься смелости рассказать, как чуть не прыгнул с крыши? – Тема смотрел на Робби, безупречно точно рассчитав силу удара.

С лицом матери сделалось плохо – то ли от неумелой попытки скрыть возмущение, то ли от безумного страха грядущего наказания. Мирон выпрямился. Тетя Женя в ужасе уставилась на Робби. Тот сел на место.

– Что ты сделал? – выдавила мать.

Тема издал презрительный смешок.

– А он вам не скажет.

– Заткнись. – Робби был готов кинуться на него через стол. Правая рука снова начала ныть. – Если ты еще одно слово скажешь…

– Что ты сделаешь? Ударишь меня?

Робби подскочил и, забыв про боль, уперся двумя руками в столешницу и тут же издал стон. Руку пронзила острая боль, как будто в нее воткнули жирное шило. Опомнившись, он схватился за нее, пытаясь скрыть рану. Тема даже не дернулся.

В этот же момент мать кинулась к нему и резким движением дернула его за руку. На грязных бинтах выступила свежая кровь. Она дрожащим голосом приказала:

– Развязывай. – Робби не двигался. – Я сказала, развязывай бинты!

Робби понял, что нет смысла больше уворачиваться. Он сдался. Ледяными пальцами он разорвал хилую повязку, оголив посиневшую ладонь. Мать ахнула и тут же отвернулась.

– Царица небесная, господи… – она долго молчала. Напряженное молчание, казалось, смущало только тетю Женю. Все остальные смиренно ждали.

– Ты не представляешь, что ты навлек на всех нас… Ты посмел покуситься на то, что не принадлежит тебе… Мой сын, мой сын в руках дьявола… Господи прости. – Она перекрестилась. Потом, не меняя позы, мрачно произнесла: – Евгения Николаевна, я думаю, вам пора. Мы… должны поговорить с сыном.

В обрушившейся на несколько секунд тишине Робби услышал плач Алисы за стеной. Он тоже слышит, думал Робби. Заметив на себе взгляд друга, Тема охотно поднялся и быстро ушел, ничего не сказав. Тетя Женя с каменным лицом удалилась за сыном, побоявшись что-либо добавлять. Робби стоял под люстрой, свет которой бросал на его лицо резкие тени. Когда дверь захлопнулась, мать села, подперев рукой голову. На долгое время все трое замолчали. Отец смотрел в пустоту, Робби сидел с прямой спиной, обездвиженный болью предательства и обидой. Ему казалось, что никакое наказание не способно теперь напугать его. Через несколько минут мать выпрямилась. Снова ледяная, снова безупречная.

– Ты будешь наказан. И наказан строго. Я схожу к классному руководителю, возьму задания на два месяца вперед. Будешь под домашним арестом. Даже не пытайся возмущаться. Ты не имеешь на это право.

Робби слушал ее, тупо глядя перед собой. Отец сидел рядом с таким же лицом. Разница была в том, что Робби был парализован избытком чувств, в то время как отец опустился ниже мысли. Мать поднялась и, глядя на Робби, сухо произнесла:

– Разговор окончен.

– Да, мама.

Все разошлись по своим комнатам. Никто не выходил до самого утра. Тишина победила каждого.

* * *

Робби закрыли дома на два дня, пока мать хлопотала над справками в школу. Она работала медсестрой лет 15, и все в семье знали, что она ненавидит свою работу. А Робби ненавидел ее.

Через два дня дверь его комнаты отворилась снаружи, и вот оно, чудо божьей воли, – перед ним стояла она. Безупречно зачесанная, с высоко поднятой головой.

– Роберт. – Она осталась стоять возле двери, скрестив руки в замок. – Не спишь? Отлично. Что ж, собирайся. Поедешь к моей сестре. Мы с твоим отцом долго думали, как быть, и видимо, это единственный вариант. Ты… – она замолчала, сдерживая в голосе дрожь, которая ее раздражала. – Ты натворил проблем из пустоты, и теперь нам придется их решать. Мне звонили из школы. – Робби невольно опустил глаза, сжав одной рукой простынь. – Потребовали объяснений. Это элитная гимназия, мы отдаем все деньги на твою учебу, а ты… завтра, – голос матери стал резче, – ты поедешь, и точка. До Нового года побудешь у нее. У Анны… хорошо, спокойно. В мире нет места лучше для таких невротиков, как ты. Промыслы дьявола…

– В смысле? – испуганным голосом спросил Робби.

Мать медленно подошла к его кровати, вплотную наклонилась к сыну и сказала:

– Узнаешь, каково это, быть одному. Ни одной души вокруг тебя. Будешь сидеть в комнате и готовиться к экзаменам день и ночь. Тут у тебя больше нет друзей. Алиса и в жизнь к тебе больше не приблизится, а этот твой дружок избалованный… Думаешь, он твой друг? – Она говорила тихо и грубо, не скрывая явную неприязнь к сыну. Робби не поднимал лица. Он не вынес бы даже секунды такого близкого контакта. Ее теплое дыхание касалось его щеки, и Робби каждую секунду времени боролся с желанием толкнуть ее до самой двери, лишь бы закончить это.

Она выпрямилась.

– Собирай вещи, завтра утром поедешь. Отец тебя отвезет.

Она была уже почти у двери, когда обернулась и, строго глядя на изувеченное лицо сына, произнесла:

– Я разочарована в тебе, Роберт. Одна только надежда на милосердие Господа. Только он сможет вернуть тебе разум.