Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

. Все знали его за примерного мужа, чадолюбивого и заботливого отца, но этот человек обманывал не только революционеров и правительство, но и свою семью. Это был прирожденный предатель, предатель во всех сферах жизни, и предавал он так, что никому и в голову не приходило, что он был не тем, чем казался. Из Петербурга Азеф тогда уехал не один, а взял с собою довольно известную в то время кафешантанную певицу, на которую, как оказалось впоследствии, тратил огромные суммы из партийной кассы, и с которой сохранял отношения и после переезда его семьи в Париж.

Спокойной и привольной жизни теперь мешали только непрекращавшиеся розыски Бурцева. Этот Дамоклов меч надо было устранить во чтобы то ни стало, и Азеф задумал новый план убийства Царя. Удавшееся «дело Николая II» навсегда обезопасило бы его от всяких изобличений.

В шотландском городе Глазго на верфях Виккерса строился русский крейсер «Рюрик», и социалистам-революционерам удалось включить в состав посланного туда будущего экипажа своих членов. Распропагандировав команду, они подыскали двух добровольцев, согласившихся убить Царя при осмотре им корабля после прибытия его в Россию. Этими добровольцами были матросы Авдеев и Каптелович.

Такой смотр действительно состоялся, и Авдееву случайно пришлось даже подать Царю бокал с шампанским. Но он его не убил – не хватило смелости

.

В это время неутомимый в поисках Бурцев встретился за границей в поезде с бывшим директором департамента полиции действительным тайным советником Лопухиным

. О том, что встреча была заранее подготовлена, Лопухин не знал, и Бурцев, начав свой разговор с посторонних вопросов, незаметно перевел его на убийство Великого Князя Сергея и министра Плеве. Не называя Азефа по имени, он рассказал, что план этих убийств и руководство в осуществлении их принадлежали члену боевой организации, состоявшему в то же время агентом департамента полиции.

Рассказ Бурцева произвел на Лопухина ошеломляющее впечатление. Он, конечно, не подозревал, что Азеф, отправляя одной рукой своих товарищей революционеров на виселицу, другой рукой направлял бомбы, растерзавшие Великого Князя и министра Плеве. Под умелым напором Бурцева, Лопухин назвал ему имя инженера Евно Азефа и впоследствии подтвердил это в Лондоне перед двумя членами центрального комитета партии социалистов-революционеров.

Результатом этих встреч были два суда: в Петербурге над Лопухиным и в Париже над Азефом

.

Суд сенаторов усмотрел в лондонской встрече Лопухина и сообщении им членам центрального комитета сведений об Азефе не более и не менее как доказательство принадлежности самого действительного тайного советника Лопухина к партии социалистов-революционеров, и за это приговорил его к каторжным работам.

«После этого приговора, – пишет граф Витте в своих воспоминаниях, – премьер-министр Столыпин приказал выдать председателю суда сенатору Варварину

из секретного фонда пять тысяч рублей».

Парижским судьям посчастливилось меньше. Когда члены центрального комитета партии, явившись на квартиру Азефа, сообщили ему о собранных Бурцевым уликах, он стал путаться в ответах и давал противоречивые объяснения, но скоро, овладел собою и, обратив эту растерянность в пользу, заявил, что тяжесть обвинения лишают его возможности собраться с мыслями. Чтобы привести их в порядок и подготовить объяснения, он просил предоставить ему суточный срок.

Обаяние и авторитет Азефа были так велики, что судьи, несмотря на имевшиеся у них совершенно несомненные против него улики, все же поверили в возможность их оправдания и просьбу его уважили.

Оставшись один, Азеф спешно уложил чемоданы и из-за спущенной шторы долго следил за всеми прохожими, боясь, что удалившиеся судьи поджидают его на улице. Только в половине четвертого ночи, убедившись что простодушные члены центрального комитета разошлись по домам, он простился с детьми и покинул квартиру.

Жена проводила его до вокзала, уверенная, что он едет в Вену, чтобы собрать там необходимые для своей реабилитации документы. В действительности он ехал в провинциальный германский городок, где в то время проживала у своей матери его подруга из кафешантана. В гостях у нее он пробыл недолго, и получив от генерала Герасимова несколько подложных паспортов, отправился путешествовать. Они побывали в Италии, Греции, в Египте, а когда наступило жаркое лето, объездили Швецию, Норвегию и Данию. По возвращению в Германию, в лучшей части Берлина была нанята большая квартира, куплена дорогая обстановка, и Азеф, записавшийся биржевым маклером, стал заниматься ценными бумагами. Своей сожительнице он тогда говорил, что денег у него на их век хватит, и ни в чем себе не отказывал. Конец этой прекрасной жизни наступил только на второй год войны. Какой-то немец, знавший Азефа по его прежней революционной деятельности, встретился с ним в кафе и сообщил об этом полиции. Последовал арест и как ни старался Азеф доказать немцам, что он не только никогда не был революционером, но наоборот служил секретным агентом в департаменте полиции, его продержали в тюрьме до заключения перемирия с Россией.

В письмах своих из тюрьмы, рисуя себя глубоко верующим и умудренным жизненным опытом человеком, Азеф наставляет бывшую кафешантанную звезду: «Не презирай людей, не ненавидь их, не высмеивай их чрезмерно, – жалей их». Или: «После молитвы я обычно радостен и чувствую себя хорошо и сильным душою. Даже страдания порой укрепляют меня. Да, и в страданиях бывает счастье, – близость к Богу. В наше тревожное, торопливое время человек обычно забывает то лучшее, что в нем заключено, и лишь страдания дают ему блаженство, заставляя с лучшей стороны взглянуть на себя и покорно приблизиться к Богу».

Но это смирение и резиньяция были лишь обычным азефовским лицемерием, угрызений совести он не испытывал никаких. «Меня постигли несчастие, – писал он, – величайшее несчастие, которое может постигнуть невиновного человека, и которое можно сравнить только с несчастием Дрейфуса

».

Два года пребывание в тюрьме подорвали здоровье Азефа и через несколько месяцев после выхода из нее он умер от болезни почек.

Шансонетная певица похоронила его на кладбище в Вильмерсдорфе. Биограф «великого провокатора» Б. Николаевский

рассказывает, что посетил вместе с нею его могилу. «Могила не заброшена, обнесена железной оградой, – цветы, кусты шиповника в цвету, две маленькие туйи, видна заботливая рука. Госпожа N не забыла Азефа, о нем она вспоминает с большой любовью и, по ее словам, часто ходит на могилу. Но на последней нет никакой надписи, – только кладбищенский паспорт: дощечка с номером места 446. Госпожа N сознательно решила не делать никакой надписи: "знаете, здесь так много русских, часто ходят и сюда. Вот видите рядом, тоже русские лежат. Кто-нибудь прочтет, вспомнит старое, может выйти неприятность. Лучше не надо"».

* * *

Удар, нанесенный партии разоблачением Азефа, был огромный. Принцип взаимного доверия, объединявший партию, оказался подорванным. Один из членов ее центрального комитета, террорист Б. Савинков

, решил создать новую боевую организацию и составил ее ядро из двенадцати человек, среди которых не было ни одного, не побывавшего за свои убеждения в тюрьме, ссылке или каторге. Скоро ему пришлось убедиться, что трое из этих «вернейших людей» состояли на службе у департамента полиции.

Кто-то из работавших в партии по следственным делам сказал тогда приобретшую популярность фразу: «Каждый член революционной партии – потенциальный провокатор».

В подобной обстановке та чистая вера и тот душевный подъем, которые необходимы каждому идущему на верную смерть, конечно были уже невозможны, и с изменой Азефа революционный террор прекратился. Его сменил террор агентов правительства.

Содержавшийся в одной из провинциальных тюрем член боевой организации Петров

, желая избегнуть каторжных работ, предложил генералу Герасимову заменить разоблаченного Азефа. Предложение было принято. С помощью полиции Петров получил возможность бежать из тюрьмы и выехать за границу. Там, однако, он изменил решение, рассказал партийным товарищам о сношениях с полицией и в доказательство искренности этого поступка, предложил использовать себя для совершения какого-либо террористического акта.

Ему предложили убить начальника охранного отделения генерала Герасимова.

В качестве помощников при осуществлении этой задачи, а также для наблюдения за поведением самого Петрова вместе с ним в Петербург выехали члены боевой организации террористы Бартольд и Луканов

.

В это время генерал Герасимов, которому в связи с разоблачением Азефа пришлось оставить должность Начальника охранного отделения, проживал в Петербурге, но так как по установленному им заранее порядку адрес его частной квартиры сохранялся в тайне, то Петров не имея возможности его узнать оставил в охранном отделении письмо на имя генерала, в котором, извещая о своем возвращении в Петербург, просил о личной встрече.

Опытный и осторожный Герасимов Петрову в этой просьбе отказал, однако, хотя новое служебное положение генерала и исключало всякое касательство к делам политического розыска, он все же поинтересовался спросить назначенного на его место полковника Карпова, давно ли Петров вернулся в Петербург и какую ведет работу. Как пишет генерал Герасимов в своих мемуарах, определенного ответа на вопросы не последовало и разговор закончился признанием полковника Карпова

, что новое начальство категорически запретило ему вести с генералом Герасимовым какие-либо беседы о Петрове.

Неудавшаяся попытка убить Герасимова при личном свидании привела Петрова и его спутников Бартольда и Луканова к мысли заманить его в ловушку при содействии охранного отделения. С этой целью Петров сказал полковнику Карпову, что будто бы он добился свидания с генералом Герасимовым и что тот крайне обижен тем, что на обещанный ему пост товарища министра внутренних дел назначили не его, а генерала Курлова

, предложил Петрову убить Курлова.

Справедливость этого заявления, которому и Курлов, и Карпов поверили, Петров просил позволения доказать и предложил Карпову заманить Герасимова на конспиративную квартиру с тем, чтобы генерал Курлов, директор департамента полиции Виссарионов

и сам Карпов подслушали тот разговор, который он, Петров, будет вести с Герасимовым.

Для осуществления плана Петрова на одной из отдаленных улиц Петербурга наняли небольшую квартиру и одну из ее комнат оборудовали так, чтобы находящиеся в ней слышали все происходившее в соседней. Другие две комнаты были хорошо и уютно обставлены самим полковником Карповым. Привозя по вечерам закуски и выпивку, он вместе с Петровым пользовался этими комнатами в течение всего времени оборудования квартиры для ночных развлечений.

19 декабря 1909 года, накануне того дня, который был окончательно определен для вовлечения генерала Герасимова в ловушку, к Петрову, переселившемуся в оконченную оборудованием квартиру, приехали террористы Бартольд и Луканов. Выслав Петрова на улицу для оповещения их сигналом в случае неожиданного приезда полковника Карпова, Бартольд из окна следил за Петровым, а Луканов спешно устанавливал под стоявшим у дивана круглым столом привезенную с собой адскую машину, проводники от которой он под ковром провел в переднюю. Во время предстоявшей на другой день вечером беседы с генералом Герасимовым, Петров должен был под каким-нибудь предлогом выйти в переднюю, сомкнуть там провода и убить взрывом не только Герасимова, но и подслушивавших в соседней комнате генерала Курлова, Виссарионова и Карпова. Выйдя после взрыва на улицу, он спасался на ожидавшем его там извозчике, кучером на котором был переодетый Бартольд.

Того же 19 декабря вечером, когда все приготовления были уже закончены, и Петров разделся, чтобы лечь спать, он услыхал в передней кашель полковника Карпова. Смертельно испугавшись, чтобы тот в темноте не задел замыкателя и не сомкнул проводов, Петров выскочил в нижнем белье и увидел Карпова, который, показывая пакет с закусками и вином, сказал, что решил использовать квартиру еще в последний раз и попросил Петрова сходить за проживающими в том же доме подругами.

Затем полковник вынул из шкафа посуду и, развязав принесенный пакет, стал устанавливать закуски на том самом круглом столе, под которым Луканов днем поставил адскую машину.

Понимая, что кто-нибудь из посетителей, угощаясь за круглым столом, неминуемо обнаружит стоявший под столом большой предмет, Петров решил воспользоваться данным ему Карповым поручением привести девиц и, выйдя для его исполнения из квартиры, скрыться бегством. Однако, пока он одевался положение неожиданно ухудшилось тем, что Карпов, найдя скатерть недостаточно чистой, пожелал ее сменить. Так как снять скатерть, не обнаружив проведенных от адской машины электрических проводов было невозможно, то Петров оказался в положении, из которого не было другого выхода, как немедленно выскочить в переднюю, сомкнуть там провода и убив Карпова, самому скрыться. Там он и сделал, но когда после взрыва он вышел на улицу, то ожидавший полковника Карпова недалеко от дома извозчик, кучером на котором был переодетый агент охранного отделения, немедленно обратил внимание на человека шедшего в зимнюю стужу без пальто и шапки.

Пользуясь, тем, что Петров, имевший искусственную ногу, не мог бежать, переодетый извозчик поехал за ним и, приказав ближайшему городовому его задержать, сам по телефону вызвал полицию.

Весь вышеизложенный ход событий со времени возвращения Петрова в Петербург и до убийства полковника Карпова заимствован из показания Петрова, данного им военному суду и занесенного в протокол судебного заседания. В какой мере это показание соответствовало действительности, сказать трудно, так как в нем есть много неясностей. Ни проверено, ни, как говорят, разработано, оно не было, и все расследование производилось так молниеносно, что даже сам генерал Герасимов ни на следствии, ни на суде допрошен не был. Как видно из его недавно вышедшей книги, он на другой день после взрыва получил предписание выехать в Сибирь (Иркутск) для расследования какого-то совершенно незначительного недоразумения между служащими Иркутского охранного отделения.

Осужденного Петрова поторопились повесить, и уже после его устранения составили особую Комиссию, получившую поручение расследовать это в высшей степени загадочное дело и решить судьбу генерала Герасимова.

Хотя оговор Петровым генерала Герасимова был совершенно голословным, и решительно никаких подтверждающих его данных добыто не было, тем не менее, результатом расследования было постановление Комиссии о предании Герасимова военному суду. Постановление это, однако, в исполнение приведено не было.

От участи директора департамента Лопухина Герасимова спасли личное расположение министра Столыпина и боязнь нового скандального процесса.