Пауки в банках. Есть ли альтернатива сырьевой экономике?

Иными словами, сама по себе политика привилегий для сферы услуг усугубляла обвал материального производства. Не будь этой политики – не потребовалось бы такого количества рабочих мест в торговле для безработных!

В этой связи полезно разобрать один из наиболее частых аргументов реформаторов, который они приводили для обоснования привилегий, создаваемых для сферы услуг. Сравнивая структуру ВВП России со структурой ВВП развитых стран, они делали вывод, будто сфера услуг все еще занимает в России недостаточную долю экономики. По словам проправительственных экспертов в 90-е годы, структурная перестройка экономики как раз и должна была заключаться в росте сферы услуг за счет «ненужного» производства. Уже в 2000-е годы, когда эксперты добились своего и доля услуг в ВВП намного увеличилась, роль кандидата на привилегии в суждениях экспертов занял пресловутый «малый бизнес», который, якобы, принесет спасение России. Необходимость его приоритетной поддержки тоже иллюстрируют низкой долей малого бизнеса в ВВП России по сравнению с развитыми странами и тем вкладом, который вносит малый бизнес в их экономический рост на данном историческом этапе.

Но верен ли этот подход? Во-первых, как мы увидим во второй части книги, при сравнимом с развитыми странами натуральном объеме услуг, доля их в ВВП России кажется ниже из-за более низкой относительной цены услуг: их доля в статистике ВВП меньше, чем была бы при одинаковых ценах. Следовательно, недостаточность доли услуг в российском ВВП, особенно по данным 90-х и начала 2000-х годов – во многом статистическая видимость.

Во-вторых, такое сравнение некорректно, поскольку сравниваются ВВП разного объема на душу населения. Сферу услуг логично развивать, когда материальное производство достигло определенной величины и достаточно обеспечивает базовые потребности населения в товарах-вещах. Тогда сфера услуг наращивается на мощный базовый скелет экономики.

Однако в России даже легкая промышленность существенно отстает от западной по объему производства (несмотря на то, что значительную часть своего легпрома Запад вынес в страны с дешевой рабочей силой). Это хорошо видно на примере производства обуви, отличающегося настолько высокой трудоемкостью, что, казалось бы, все такое производство Запад должен бы вынести в Китай, см. табл. 6 (данные из различных сборников Госкомстата РФ). Мы взяли данные, относящиеся к рубежу 1990–2000-х гг., когда крики о чрезмерном развитии производства по сравнению со сферой услуг звучали особенно громко; в российском случае мы даже немного отошли от критического по уровню спада 1999 г.

Табл. 6. Сравнение производства обуви и валового внутреннего продукта на душу населения

* В ценах 2005 г.

Как видно из этой таблицы, вопреки заявлениям проправительственных экспертов, в 90-х годах не было оснований отдавать приоритет развитию сферы услуг по сравнению с восстановлением материального производства. Похоже, что теперь история повторяется в связи с требованиями о привилегиях малому бизнесу. Возможно, единственной целью этой демагогии является отвлечь внимание от проблем средних и крупных предприятий в обрабатывающих отраслях. Российская экономика настолько отличается от западной, что и потребности ее в относительном развитии малых и крупных производств могут сильно отличаться. Для серьезных выводов необходимо не копировать структуру западной экономики, а провести конкретный анализ положения народного хозяйства России и понять, какая структурная перестройка позволит ему увеличить производительность.

Наиболее интересные приемы приватизации

Последствия массовой постановки предприятий в условия ценового дисбаланса можно было смягчить благодаря наличию огромной «подушки» у каждого из этих предприятий, а именно доли его доходов, которая отчислялась в бюджет. Как показано выше, реформа сопровождалась гигантским перераспределением доходов между отраслями. Государство, являвшееся формальным собственником почти всей промышленности, могло бы просто изымать всю сверхприбыль более выгодных отраслей по праву собственника и либо поддержать собранными деньгами обвалившийся спрос на продукцию перерабатывающей промышленности, либо субсидировать обрабатывающую промышленность. Это было бы настолько логичным шагом, что никакое, самое вредительское, правительство не смогло бы долго «уворачиваться» от массовых требований по перераспределению государственных доходов в пользу пострадавших отраслей. «Отбрехаться» от подобных требований можно было только одним путем – если бы появился предлог не забирать в казну сверхприбыли новых сырьевых и низкопередельных гигантов. А для этого надо было передать их в руки «эффективных частных собственников», у которых нельзя забирать прибыль, потому что «частная собственность священна и неприкосновенна».

Именно эта операция была с блеском проведена в ходе «приватизации». Она не только сделала невозможным перераспределение финансовой нагрузки между отраслями с целью ликвидации ценового дисбаланса, но также заставила еще больше снизить расходы худеющего государственного бюджета. А это провоцировало новое падение спроса и новые витки экономического кризиса.

Мы не имеем возможности подробно рассмотреть весь ход приватизации, тем более что этот аспект реформирования как раз освещен в экономической публицистике достаточно детально. Неправилен сам доктринерский подход, утверждающий якобы большую эффективность частной собственности, чем государственной. Вместо создания условий для преобладания в каждой экономической нише формы собственности, соответствующей наибольшей общественной эффективности, российские реформы пошли по пути, который был симметричным отражением советского идеологического принципа, признававшего лишь общественную (на деле, государственную) собственность. С той лишь оговоркой, что управление самыми прибыльными и эффективными советскими предприятиями только ухудшилось после приватизации. При альтернативном же подходе постепенного подбора наиболее эффективной организационной формы, на создание конкурентных условий в самых разных экономических нишах ушло бы некоторое время, в течение которого предприятия оставались бы в государственной собственности. Впрочем, и этого было недостаточно – например, необходимо было преобразовать всю систему распределения национального богатства, с тем чтобы приватизация не привела к усилению имущественной дифференциации не по заслугам и к другим негативным социальным эффектам. Не касаясь этих, в общем-то, банальных вещей (все-таки, они выпадают из основной тематики данной работы), позволим себе кратко напомнить читателю только один, наиболее вопиющий, эпизод приватизации – изъятие из государственной собственности ряда наиболее прибыльных объектов в рамках т.н. залоговых аукционов. А сделано это было так. Сначала, под предлогом борьбы с инфляцией и недопущения государственной эмиссии, государство заняло у ряда коммерческих структур суммы, на порядок меньшие, чем годовая прибыль заложенных под этот кредит объектов. При этом суммы эти появились у коммерческих структур даже не в результате несправедливого перераспределения доходов, а в результате свободной частной эмиссии коммерческими банками, то есть, грубо говоря, Центробанк сам позволил этим коммерческим банкам «нарисовать» требуемые деньги. Либо, в более простом варианте, правительство само хранило государственные средства на счетах в этих банках и брало их же взаймы. Так что никакой реальной борьбой с инфляцией тут, как говорится, «и не пахло»: все тот же прирост денежной массы был обеспечен за счет частной эмиссии или нецелевого управления госсредствами. А несколько месяцев спустя, когда пришла пора возвращать долг, денег у государства «не оказалось», и объекты «законно» ушли новым владельцам. Вот как описывает этот процесс лауреат Нобелевской премии Джозеф Стиглиц.

«Приватизация, как она была навязана России (и слишком многим другим странам из бывшего советского блока), не только не способствовала экономическому успеху страны, но и подорвала доверие к правительству, к демократии и к реформам. В результате раздачи природных богатств России до того, как была учреждена система эффективного сбора налогов (природной ренты), люди из узкого круга друзей и приближенных Ельцина сделались миллиардерами, а страна оказалась не в состоянии регулярно платить своим пенсионерам по 15 долларов в месяц.

Наиболее вопиющим примером плохой приватизации является программа займов под залог акций. В 1995 г. правительство, вместо того чтобы занять необходимые ему средства в Центральном банке, обратилось к частным банкам. Многие из этих банков принадлежали друзьям членов правительства, которое выдавало им лицензии на право занятия банковским делом. В среде с очень слабым регулированием банков эти лицензии были фактически разрешением на эмиссию денег, чтобы давать их взаймы самим себе, или своим друзьям, или государству. По условиям займов государство давало в залог акции своих предприятий. А потом вдруг – ах, какой сюрприз! – государство оказывалось неплатежеспособным, и частные банки стали собственниками этих предприятий путем операции, которая может рассматриваться как фиктивная продажа (хотя правительство осуществило ее в замаскированном виде «аукционов»); в итоге несколько олигархов мгновенно стали миллиардерами. Эта приватизация была политически незаконной. И как уже отмечалось выше, тот факт, что они не имели законных прав собственности, заставлял олигархов еще более поспешно выводить свои фонды за пределы страны, чтобы успеть до того, как придет к власти новое правительство, которое может попытаться оспорить приватизацию или подорвать их позиции» [60, глава пятая].

Валютно-финансовая политика

История развития финансовой системы РФ в 90-е годы достаточно подробно освещалась в печати, и мы коснемся только тех аспектов этого развития, которые послужили усугублению главного фактора экономического обвала – спросо-ценового дисбаланса. Как отмечено выше, спросо-ценовой дисбаланс означал, что доходы предприятий были недостаточны для надежного продолжения производственной деятельности, доходы конечных потребителей были недостаточны для обеспечения внутреннего спроса, инвестиционные и военные расходы бюджета были недостаточны для обеспечения спроса ключевых отраслей. В принципе, для того чтобы спровоцировать широкомасштабный спросо-ценовой дисбаланс, хватило бы таких мер правительства как отказ от инвестирования и военных расходов, открытие границ для импортного ширпотреба, отказ от изъятия прибыли государственных предприятий. Однако совершенно понятно, что если добавить к этим обстоятельствам какой-нибудь дополнительный фактор, который снижает реальные доходы предприятий, конечных потребителей и государственного бюджета еще больше, то это повлечет дополнительное усугубление спросо-ценового дисбаланса и еще больший обвал экономики.

Именно такое положение и обеспечила финансовая политика 90-х годов. Почему, вопреки обещаниям творцов «экономического чуда», дело не ограничилось простым приведением цен в соответствие с денежной массой, то есть двух-трехкратным повышением? Почему после относительной стабилизации наступил кризис 1998 года? Почему сокращение реальных расходов бюджета оборачивалось увеличением государственного долга? Попробуем тезисно ответить на эти вопросы.

Одним из первых шагов, делавших невозможным стабилизацию денежной массы и цен после освобождения цен и урезания государственных расходов, стало создание частной банковской системы. Известно, что сам по себе механизм выдачи банковских кредитов позволяет увеличивать денежную массу за счет того, что в оборот вступают не только деньги, эмитированные государством и выданные частным банком в виде кредитов, но и деньги на счетах вкладчика. Подробнее мы вернемся к этому во второй части. Но если на Западе доля частной банковской эмиссии в общей денежной массе составляет примерно одну и ту же величину, а колебания ее контролируются государством, то в СССР 100% исходной денежной массы составляли деньги, эмитированные государством. Дозволение свободной деятельности частных банков в 1991 году не сопровождалось достаточным ограничением их возможной эмиссии, не говоря уже о контроле над честностью ведения операций. Поэтому главным следствием либерализации банковской системы стала возможность практически неограниченной частной эмиссии для тех лиц, которые имели возможность получить лицензию.

Но совершенно понятно, что если на каждый рубль эмитированных государством денег какой-то чужой дядя сможет нарисовать еще один такой же рубль, то бездефицитного бюджета будет недостаточно для стабилизации денежной массы, и цены продолжат стремительный рост. Усиленная накачка деньгами частной банковской системы была сознательной линией руководства Центробанка – якобы это должно было побудить банковскую систему кредитовать промышленность. Но предлог этот выглядит недостаточно правдоподобным: какой дурак станет кредитовать ставшую нерентабельной промышленность, если галопирующая инфляция, спровоцированная, в частности, именно этой самой накачкой, делает более выгодной простую спекуляцию и «прокрутку» средств?

Спрашивается, зачем тогда было ограничивать расходы государственного бюджета, если все равно денежной массе позволили расти за счет частной эмиссии, что подхлестывало инфляцию? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо посмотреть уже не на объем совокупной денежной массы, а на ее распределение. Сама по себе быстрая инфляция была не единственным результатом разрешения частной банковской эмиссии. Спросо-ценовой дисбаланс проявился бы меньше, если бы доходы всех участников экономической деятельности росли пропорционально. Более важным результатом стало перераспределение реальных доходов от предприятий, государства и граждан в пользу частных банков и их покровителей, осуществлявших частную эмиссию. А дополнительное снижение спроса рядовых граждан и государства, а также доходов в производительной части экономики, с неизбежностью усугубило спросо-ценовой дисбаланс. Доходы частных банков, шедшие на вывоз капитала и потребление импорта, никак его не смягчали.

При этом дело не ограничилось инфляционным перераспределением доходов в пользу частных эмитентов. Параллельно созданию частной банковской системы была парализована государственная банковская система, предприятия оставлены наедине с частными банками, которые в течение всего 1992 и большей части 1993 года занимались «прокруткой» переводимых средств по несколько месяцев кряду. Мало того, что они «рисовали» себе деньги, они еще и отбирали у предприятий оборотные средства и возвращали несколько месяцев спустя, когда инфляция все съедала. Высокая инфляция породила долларизацию экономики в результате предпочтения людьми более надежного платежного средства, трудности с переводом средств породили бартер и вексельную торговлю, а эти факторы способствовали замене даже той денежной массы, которая была, суррогатами. Сужение сферы действия существующей рублевой денежной массы, наряду с сокращением товарооборота по мере спада производства, стало очередным фактором, усугубившим инфляцию.

В условиях действий, направленных на неконтролируемое увеличение денежной массы частными структурами, декларируемое правительством намерение побороть инфляцию путем сокращения дефицита государственного бюджета было не более чем демагогическим прикрытием истинных целей, которых удавалось достичь под предлогом борьбы с инфляцией. Истинными же целями было сокращение ключевых статей государственных расходов и усиление долговой удавки страны. Первая цель называлась на тогдашнем телевизионном жаргоне «жить по средствам», а вторая – «привлечением иностранных инвестиций» (именно об этом рапортовали с телеэкранов тогдашние министры после выделения очередного крупного транша). Мы уже видели, что «жизнь по средствам», в применении к ключевым расходам государственного бюджета, оборачивалась новым обвалом спроса и усилением спросо-ценового дисбаланса. Но и «привлечение инвестиций» (траншей МВФ и т.д.), которые не шли на реальную поддержку экономики, означало, что при возврате кредитов доходы государства, граждан и предприятий сокращались, то есть результат был все тем же.

Хорошо известна история с выпуском Государственных краткосрочных облигаций (ГКО): якобы с целью покрытия расходов государственного бюджета, правительство брало в долг под высокие проценты до тех пор, пока не признало свою неспособность возвращать этот долг. При этом завышенная доходность ГКО стала инструментом высасывания денег из бюджета в пользу тех, кто приобрел ГКО. Менее известно, что, на самом деле, правительство могло бы просто не брать в долг, а покрывать дефицит за счет денежной эмиссии. При этом оно бы не усугубляло инфляцию по сравнению с тем уровнем, который и так наблюдался в связи с ростом денежной массы. Дело в том, что именно выпуск ГКО и создавал предпосылки для дополнительной частной банковской эмиссии и эмиссии Центробанка, ориентированной на максимизацию его доходов. Приведем характерный отрывок из заключения Временной комиссии Совета Федерации по расследованию причин, обстоятельств и последствий дефолта 1998 г. [17]:

«С учетом того, что главным покупателем и держателем ГКО-ОФЗ являлся Центральный банк Российской Федерации и аффилированные с ним коммерческие банки, применявшийся способ размещения государственных обязательств нельзя считать неинфляционным. Кроме того, Центральный банк Российской Федерации предоставлял кредитные ресурсы на приобретение ГКО-ОФЗ другим коммерческим банкам под залог тех же государственных обязательств, фактически рефинансируя частные инвестиции в ГКО-ОФЗ путем денежной эмиссии, не обеспеченной приростом производства и предложения товаров. Всплеск объемов этих кредитов в 1998 году пришелся на июнь (11,42 млрд. рублей) и август (14,5 млрд. рублей). Следует обратить особое внимание на то, что процент по этим кредитам был увеличен по сравнению с началом года более чем в четыре раза, а их объем возрос за тот же период более чем в пять раз.

Во многом использование денежной эмиссии в качестве источника финансирования приобретения государственных обязательств Центральным банком Российской Федерации и коммерческими банками сделало возможным столь быстрый рост объема государственного внутреннего долга.

Указанное обстоятельство заставляет подвергнуть сомнению саму экономическую целесообразность реализованной схемы размещения государственных обязательств как способа неинфляционного финансирования дефицита федерального бюджета. Использование денежной эмиссии в качестве важного источника средств для приобретения государственных обязательств делало применявшуюся схему обслуживания дефицита федерального бюджета не менее инфляционно опасной, чем прямое привлечение кредитов Центрального банка Российской Федерации на эти цели.

В действительности инфляционные последствия денежной эмиссии на цели приобретения государственных обязательств и прямого кредитования дефицита бюджета эквивалентны. Различия заключаются в цене этих заимствований для государственного бюджета: в первом случае они многократно дороже, так как требуют больших расходов на оплату процентов, присваиваемых финансовыми посредниками, и, следовательно, большей денежной эмиссии для финансирования того же объема дефицита бюджета.

Таким образом, с точки зрения антиинфляционной политики прямое кредитование дефицита бюджета Центральным банком Российской Федерации было бы предпочтительнее реализованной схемы размещения государственных обязательств с использованием прямого и косвенного финансирования со стороны того же Центрального банка. <…>

Фактически под предлогом запрета прямого привлечения кредитов от Центрального банка Российской Федерации на финансирование бюджета была реализована гораздо более дорогостоящая и инфляционно опасная схема вовлечения средств Центрального банка Российской Федерации в финансирование дефицита федерального бюджета через приобретение государственных облигаций с многократно более высокими ставками доходности, чем по традиционным государственным кредитам.

Нельзя признать оправданным столь быстрое наращивание государственных обязательств с привлечением средств Центрального банка Российской Федерации как рациональный способ управления ликвидностью. В условиях многократного превышения доходности ГКО-ОФЗ, по сравнению с рентабельностью производственных предприятий массированное приобретение государственных обязательств Центральным банком Российской Федерации вызывало отток капиталов из производственной сферы, углубляя депрессию».

Картина, складывающаяся из приведенной цитаты, была бы неполной без раскрытия социальных мотивов, которыми руководствовались правительство и Центральный банк при принятии на вооружение столь разрушительной политики. Временная комиссия Совета Федерации рассматривает ряд мотивов, лежащих на поверхности, например, личную заинтересованность правления Центробанка в повышении доходов и преуспевании своего ведомства:

«Парадоксальным образом важнейшим источником доходов Центрального банка Российской Федерации были прибыли, получаемые на спекуляциях с ГКО-ОФЗ, источником которых являлся федеральный бюджет. Иными словами, чем больше Правительство Российской Федерации втягивалось в долговой кризис, тем выше становились доходы Центрального банка Российской Федерации. Так, в 1997 году доходы Центрального банка Российской Федерации по операциям с государственными ценными бумагами составили более 5,5 млрд. рублей (здесь уместно заметить, что в доход бюджета по итогам 1997 года было перечислено менее 1,4 млрд. рублей).

При этом большая часть доходов Центрального банка Российской Федерации, получаемых от операций с государственными обязательствами, списывалась на издержки, которые поддерживались на чрезмерно высоком уровне. Так, вычитаемое из доходов Центрального банка Российской Федерации фактическое исполнение расходов на содержание его аппарата составило в 1997 году свыше 7,462 млрд. деноминированных рублей, что превышает все расходы на государственное управление, за исключением расходов на деятельность фискальных органов, а объем только незавершенного строительства, ведущегося Центральным банком Российской Федерации, сопоставим со всей программой государственного жилищного строительства».

Нам, однако, хотелось бы обратить внимание на другую сторону деятельности Центробанка. Следует расширить состав группы, заинтересованной именно в такой финансовой политике, которая осуществлялась до 1998 года. Ведь имело место систематическое расходование доходов Центрального банка, а также привлеченных иностранных кредитов, на поддержание завышенного курса рубля на валютной бирже. Нет нужды пояснять, что политика завышения курса рубля облегчала покупку импортной роскоши и вывоз капитала за рубеж: чем меньше рублей, полученных внутри страны, надо было потратить на покупку «джакузи» или поездку на Канары, тем лучше жилось элите. Другим следствием завышения курса рубля стало дополнительное снижение внутренней цены товаров, конкурирующих с импортом. В краткосрочной перспективе, может быть, это и нравилось простым гражданам из-за обилия дешевого ширпотреба, но только потому, что они не осознавали силы дополнительного удара, который наносился такой политикой по экспортирующим и антиимпортным отраслям. (Антиимпортная отрасль – это отрасль, работающая на внутренний рынок и конкурирующая с импортной продукцией.) Фактически речь шла о финансировании зарубежной перерабатывающей промышленности – конкурентов наших экспортных и антиимпортных отраслей – за счет средств, расходуемых на поддержание рубля. И если экспортирующие сырьевые отрасли пережили завышенный курс рубля благодаря высокой ренте, то для обрабатывающей промышленности все кончилось иначе. В 1992 году, пока курс рубля, по привычке и в силу массового вывоза капитала, был заниженным, цены на продукцию обрабатывающих отраслей были ниже импортных аналогов. Но в 1993–1994 годах все это кончилось, и подешевевший, относительно отечественных товаров, импорт начал теснить то, что оставалось.

Запоздалое прозрение господина Сакса

Подведем предварительные итоги. Приближение к ценам мирового рынка на экспортируемые и импортируемые товары стало главным толчком к массовому разорению обрабатывающей промышленности из-за того, что при новом соотношении цен производство в ней становилось нерентабельным. Возможно, кое-какие предприятия могли бы провести модернизацию, чтобы приспособиться к новым ценам. Но изъятие у них оборотных средств через гиперинфляцию, расходы на приватизационные сделки и банковские махинации 1992–1993 гг. позволили им только худо-бедно продолжать прежнее производство на старых запасах и постепенно сворачивать деятельность, по мере того как денег от продажи продукции переставало хватать на текущие материальные затраты. Сокращение государственных инвестиций и закупок вооружения усилило процессы ценового перекоса со стороны спроса. Правительство могло бы, но не захотело направить ресурсы на ускоренное обновление отставших отраслей, оказавшихся несостоятельными при новых ценах. Вместо того чтобы задействовать для модернизации всей экономики огромный технологический потенциал – человеческий и организационный, – накопленный в ВПК и других приоритетных отраслях, государство вообще вывело этот потенциал из экономической жизни, не давая в передовые отрасли никаких заказов. В результате самые продвинутые отрасли промышленности – те самые, которые шли вровень с западным уровнем и благополучно вписались бы в новые цены – были лишены рынков, а их работники стали спиваться и разбегаться кто в торговлю, кто в нефтяную промышленность.

Обвал российской экономики был вызван не тем, что предприятия, якобы вопреки «западной экономической науке», стали сворачивать свою деятельность себе во вред, а тем, что конкретные шаги правительства создали условия, при которых предприятия сразу многих отраслей не могли функционировать из-за изменения соотношения цен на потребляемую и производимую продукцию или из-за сокращения спроса, делавших продолжение прежней хозяйственной деятельности нерентабельным. Неправильными, с точки зрения интересов страны, были либерализация внешней торговли без введения адекватных таможенных пошлин и пресечения контрабанды, а также снятие контроля над ценами некоторых монополистов, сокращение государственных закупок и инвестиций, приватизация наиболее прибыльных предприятий, накачка частной банковской системы финансовыми ресурсами, поддержание завышенного курса рубля, финансирование бюджетного дефицита через ГКО и многое другое.

Эффект спада не был вызван якобы объективной бедностью страны и объективной невозможностью продолжать производственную деятельность. Ставшее неправильным распределение и расходование изначально большого национального дохода спровоцировало прекращение производства и сокращение национального дохода, а не наоборот. Так, не недостаточный «совокупный спрос» спровоцировал падение экономики, а неправильная направленность спроса: усилиями правительства конечный спрос был перенаправлен с товаров, производимых нашей промышленностью, на импорт потребительских товаров и на экспорт капитала, то есть, фактически, на поддержку ориентированных на экспорт сырьевых отраслей. Мы даже не обсуждаем более мелкие детали правительственной политики, вносившие свою дополнительную лепту в этот процесс. Например, можно упомянуть странную политику расходования скудных бюджетных средств на государственные закупки импортных товаров, конкурирующих с более дешевыми отечественными. Так, был взят миллиардный кредит на закупку американских комбайнов, которые были более производительны, чем отечественные, но стоили намного дороже и требовали потом больших затрат на обслуживание. Целый ряд предприятий и организаций принуждался к массовой закупке импортных 286-х персональных компьютеров, тогда как 86-е компьютеры уже выпускались в СССР. И если технический уровень последних отставал от импортного, при должной воле экономического руководства он мог бы приблизиться к мировому в обозримые сроки. В крайнем случае, можно было закупать только компоненты, по которым было наибольшее отставание (например, жесткие диски) – и собирать свои машины, отвечающие непритязательным потребностям того времени в простейших программах, в бухгалтерии и документообороте. Закупленные компьютеры безнадежно устарели уже через пару лет, но этого времени насильственного прекращения закупок отечественной электроники было достаточно, чтобы загубить российскую компьютерную промышленность. Можно упомянуть безумную, организованную и поддержанную на государственном уровне, агитационную кампанию против отечественных товаров, которая перенаправила остатки и массового, и элитного спроса на импорт.