Скарамуш

Глава I

Владения господина де Латур д’Азира

Оказавшись на Редонской дороге, Андре-Луи повернул на юг и, повинуясь скорее инстинкту, нежели разуму, устало побрел вперед. У него не было четкого представления ни о том, куда он идет, ни о том, куда следует идти. Важно было одно: оказаться как можно дальше от Гаврийяка.

У Андре-Луи возникла смутная мысль вернуться в Нант и попытаться с помощью своего внезапно проявившегося ораторского дара добиться, чтобы его укрыли как первую жертву порядков, против которых он призывал восстать. Однако возможность эта была настолько неопределенной, что он не принял эту мысль всерьез.

Андре-Луи развеселился, вспомнив, в каком виде оставил Френеля: во рту кляп из шарфа, глаза горят от ярости.

«По-моему, я действовал не так уж плохо, если учесть, что никогда не был человеком действия», – пишет он. Эта фраза время от времени повторяется в его обрывочной «Исповеди» – таким образом он постоянно напоминает, что создан для того, чтобы мыслить, а не действовать, и оправдывается, когда жестокая необходимость вынуждает его применять силу. Я подозреваю, что это упорное подчеркивание своего философского склада – а надо признать, для этого у него были основания – выдает обуревавшее его тщеславие.

Усталость все усиливалась, и теперь Андре-Луи ощущал подавленность и недовольство собой. Да, он перегнул палку, когда набросился на господина де Ледигьера и наговорил ему оскорблений. Это было глупо. «Гораздо лучше быть злым, чем глупым, – как-то сказал Андре-Луи. – Большинство бед этого мира – не плод злобы, как твердят нам священники, а плод глупости». Как мы знаем, он считал гнев самым нелепым из всех проявлений глупости и все же позволил себе разгневаться на такое ничтожество, как Ледигьер, – на лакея, бездельника, пускай облеченного властью, позволяющей ему творить зло. А ведь прекрасно можно было бы выполнить взятую на себя миссию, не возбуждая мстительного негодования королевского прокурора.

И вот он оказался на дороге, в костюме для верховой езды, и весь его капитал составлял один-единственный луидор и несколько серебряных монет в кармане, а также знание закона, которое, увы, не могло уберечь его от последствий нарушения этого закона.

Правда, было у него кое-что в запасе – дар смеха, в последнее время редко дававший о себе знать, философский взгляд на вещи и живой темперамент, – а ведь все это вместе составляет экипировку искателя приключений всех времен. Однако Андре-Луи не принимал в расчет эти свойства, в которых крылось его истинное спасение.

Рассеянно размышляя подобным образом, он продолжал устало брести в сумерках, пока не почувствовал, что больше не в состоянии идти. Он приблизился к городишку Гишену, и теперь, когда Гишен находился от него всего в полумиле, а Гаврийяк – в добрых семи милях, ноги отказались ему служить.

Дойдя примерно до середины огромного выгона к северу от Гишена, Андре-Луи остановился. Свернув с дороги, он рассеянно пошел по тропинке, которая привела его к пустырю, заросшему кустиками можжевельника. Справа виднелась живая изгородь с колючками, шедшая вдоль выгона. За ней неясно вырисовывалось высокое строение, стоявшее на краю длинной полоски луга. Это было открытое гумно. Возможно, именно бессознательная надежда на кров, возникшая у Андре-Луи при виде большой темной тени, и заставила его остановиться. С минуту поколебавшись, он направился к калитке в изгороди. Распахнув эту калитку с пятью засовами, он вошел и оказался перед гумном величиной с дом. Оно состояло из крыши и полдюжины кирпичных столбов, но под крышей высился огромный стог сена, что в такую холодную ночь сулило заманчиво теплый ночлег. К кирпичным столбам были прикреплены большие бревна таким образом, что их концы образовывали лесенки, по которым могли взбираться работники, чтобы набрать сена. Из последних сил Андре-Луи вскарабкался по одной из лестниц и повалился на верхушку стога. Пришлось встать на колени, так как низкий потолок не давал выпрямиться. Он снял редингот, шейный платок, промокшие сапоги и чулки, затем разгреб сено и зарылся в него по шею. Минут через пять он уже крепко спал, позабыв обо всех мирских заботах.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и, еще не вполне осознав, где он и как сюда попал, Андре-Луи заключил, что уже позднее утро. Затем он различил голоса, звучавшие где-то поблизости, но сначала не обратил на них внимания. Он прекрасно выспался и теперь нежился в тепле, в приятной полудреме.

Но когда сон улетучился и Андре-Луи все вспомнил, он высунул голову из сена, прислушиваясь, и сердце забилось сильнее от зарождающегося страха, что, быть может, голоса не сулят ничего хорошего. Однако, услышав женский голос, мелодичный и серебристый, он несколько успокоился, хотя в этом голосе и звучали тревожные интонации.

– Ах, боже мой, Леандр, нам надо немедленно расстаться. Если только мой отец…

И тут ее перебил мужчина, пытавшийся ободрить собеседницу:

– Нет, нет, Климена, вы ошиблись. Никого нет. Мы в полной безопасности. Почему вы пугаетесь каждой тени?

– Ах, Леандр, если только он застанет нас вместе!.. Я трепещу при одной мысли…

Андре-Луи успокоился: он подслушал достаточно, чтобы понять, что это просто влюбленная парочка, которая, имея меньше оснований для страха, чем он, боится еще больше. Любопытство заставило его перебраться на самый край стога. Лежа ничком, Андре-Луи вытянул шею и заглянул вниз.

На выщипанном лугу между амбаром и изгородью стояли мужчина и женщина. Оба были молоды. Юноша был хорошо сложен и недурен собой, с роскошной каштановой шевелюрой, завязанной в косичку с черным атласным бантом. Он был одет с явной претензией на дешевый шик, что не располагало в его пользу. Камзол модного покроя из выцветшего бархата цвета сливы украшало серебряное кружево, великолепие которого давным-давно поблекло. Молодой человек носил кружевные гофрированные манжеты, но так как они не были накрахмалены, то обвисли, как ветки плакучей ивы. Из-под манжет виднелись красивые, нежные руки. Панталоны из простой черной ткани и бумажные черные чулки не вязались с великолепным камзолом. На крепких башмаках красовались пряжки из дешевых тусклых стразов[39 - Стразы – химические соединения, имитирующие бриллианты и другие драгоценные камни.]. Если бы не открытое и искреннее лицо молодого человека, Андре-Луи причислил бы его к рыцарям того ордена, который добывает свой хлеб нечестным путем. Однако он воздержался от окончательного приговора, занявшись изучением девушки. Надо сразу признаться, что это занятие не на шутку увлекло его, хотя, несмотря на начитанность, любознательность и молодость, Андре-Луи не имел привычки размышлять о прекрасном поле.

Юная девушка, которой было самое большее лет двадцать, обладала прелестным лицом и обольстительной фигурой. Кроме того, ее отличали искрящаяся живость и грациозность движений – подобного сочетания Андре-Луи не встречал никогда в жизни. А в изысканных переливах ее голоса – мелодичного, серебристого голоса, который его разбудил, – было очарование, неотразимое, должно быть, даже в самой уродливой женщине. На девушке была зеленая накидка, откинутый капюшон которой позволял видеть изящную головку. Каштановые локоны, обрамлявшие овальное лицо, вспыхивали золотом в лучах утреннего солнца. Цвет лица был так нежен, что его можно было бы сравнить лишь с лепестком розы. На таком расстоянии не различить было цвет глаз, но Андре-Луи догадывался, что они синие, и любовался тем, как они блестят под тонкими темными бровями.

Андре-Луи сам не понимал, почему его огорчает, что она в столь близких отношениях со смазливым молодым человеком, вырядившимся в обноски какого-то дворянина. Он не мог определить происхождение девушки, однако, судя по речи, она не была простолюдинкой. Он прислушался.

– Я не буду знать покоя, Леандр, пока мы не обвенчаемся, – говорила она. – Только тогда он ничего не сможет со мной сделать. И все же, если мы поженимся без его согласия, мы только ухудшим свое положение, а я почти отчаялась получить его согласие.

«Да, – подумал Андре-Луи, – очевидно, ее отец наделен здравым смыслом и его не обмануло великолепие роскошного наряда господина Леандра и не ослепил блеск дешевых стразовых пряжек».

– Моя дорогая Климена, – отвечал молодой человек, стоя перед ней и держа за обе руки, – вам не следует предаваться унынию. Если я не открываю вам всех хитроумных уловок, подготовленных мною с целью добиться согласия вашего жестокосердого родителя, проистекает это оттого, что я не склонен лишать вас удовольствия, которое доставит вам сюрприз, ожидающий вас. О, доверьтесь мне и тому изобретательному другу, о котором я говорил, – он должен появиться с минуты на минуту.

Высокопарный осел! Заучил он свою речь заранее или же это просто педантичный идиот, способный выражаться только напыщенными тирадами? Как может такой нежный цветок расточать свой аромат перед этим нудным типом? К тому же у него такое дурацкое имя!

Так рассуждал Андре-Луи на своем наблюдательном пункте. Между тем девушка отвечала:

– О, довериться вам – именно этого жаждет мое сердце, Леандр, но меня гложат опасения, что уже ничем нельзя помочь. Именно сегодня я должна обвенчаться с ужасным маркизом Сбруфаделли. Он приедет в полдень, чтобы подписать брачный контракт, – и я стану маркизой Сбруфаделли. О! – вырвался вопль боли прямо из нежного юного сердца. – Это имя жжет мне губы. Если бы оно стало моим, я бы никогда не смогла произнести его – никогда! Этот человек так мерзок! Спасите меня, Леандр! Спасите! Вы – моя единственная надежда.

Внезапно Андре-Луи почувствовал сильное разочарование. Вопреки ожиданиям, она оказалась не на высоте. Она была явно заражена высокопарным стилем своего нелепого возлюбленного. Ее словам недоставало искренности, так что, воздействуя на разум, они не трогали сердце. Возможно, дело тут было в антипатии Андре-Луи к господину Леандру и к теме разговора.

Итак, отец выдает ее за маркиза! Значит, она знатна и тем не менее согласна выйти замуж за этого скудоумного молодого искателя приключений в потрепанных кружевах! «Именно чего-то подобного и следовало ожидать от слабого пола», – подумал Андре-Луи. Философия научила его считать женщин самой безумной частью безумного вида.

– Этому не бывать! – бушевал господин Леандр. – Никогда! Клянусь вам! – Он погрозил кулачком синему своду небес – ну чем не Аякс, бросающий вызов Юпитеру![40 - Аякс – герой древнегреческих мифов, сын Ойлея, потерпевший кораблекрушение и укрывшийся на скале, откуда он бросил вызов небу, воскликнув: «Я спасусь, несмотря на волю богов!» Нептун расколол скалу своим трезубцем, и Аякса поглотило море.] – Ах, ну вот и наш хитроумный друг… – (Андре-Луи не уловил имени, так как в этот момент господин Леандр повернулся к калитке в изгороди.) – Разумеется, у него есть для нас новости.

Андре-Луи взглянул в сторону калитки. В нее вошел тощий, хилый человечек в порыжевшем плаще и треуголке, сильно надвинутой на нос, чтобы затенить лицо. Когда незнакомец снял шляпу и отвесил молодым влюбленным поклон, волоча перо шляпы по земле, Андре-Луи признался себе, что, угоразди его самого родиться с таким вот лицом висельника, он носил бы свою шляпу точно так же, чтобы скрыть как можно больше. Если часть туалета господина Леандра составляли обноски дворянина, то вновь прибывший, очевидно, был облачен в обноски господина Леандра. Однако, несмотря на ужасную одежду и еще более ужасное лицо с трехдневной щетиной, этот малый держался не без достоинства. Он приблизился торжественной, неестественной походкой и изящно отставил ногу отработанным движением.

– Сударь, – произнес он с видом заговорщика, – время пришло, а с ним и маркиз. Итак, пора действовать.

Молодые люди в ужасе отпрянули друг от друга. Климена заламывала руки, рот был полуоткрыт, а грудь соблазнительно вздымалась под белой кружевной косынкой. Господин Леандр, застывший с разинутым ртом, олицетворял собой глупость и испуг.

Вновь прибывший продолжал трещать:

– Я был в гостинице час тому назад, когда маркиз нагрянул, и внимательно изучал его, пока он завтракал. Так вот, у меня не осталось ни малейшего сомнения, что нам будет сопутствовать успех. Что касается внешности маркиза, я мог бы развлечь вас подробным описанием того, какую форму придала природа этой тучной вульгарности. Но не это главное. Для нас важно, что у него в голове, и я с уверенностью говорю вам, что, как выяснилось, он так туп, что очертя голову ринется в первую же ловушку, которую я для него приготовил.

– Расскажите мне, расскажите! О, говорите же! – умоляла Климена, протягивая руки, и устоять перед этой мольбой не смог бы ни один смертный. Вдруг она слабо вскрикнула: – Мой отец! – Обезумев, она поворачивалась то к одному, то к другому. – Он идет! Мы пропали!

– Вы должны бежать, Климена, – сказал господин Леандр.

– Поздно! – рыдала она. – Он здесь!

– Успокойтесь, мадемуазель, успокойтесь! – уговаривал ее хитроумный друг. – Будьте спокойны и положитесь на меня. Обещаю, что все будет хорошо.

– О! – вяло пискнул господин Леандр. – Что бы вы ни говорили, мой друг, это – крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда!

В калитку вошел огромный человек с возбужденным лунообразным лицом и большим носом. Он был одет скромно, как подобает солидному буржуа. Человек этот, несомненно, был разгневан, однако слова, в которых выразилось его негодование, привели Андре-Луи в полное изумление.

– Леандр, ты болван! Слишком вяло, слишком бесстрастно! Твои слова не убедят ни одного крестьянского парня! Ты хоть понимаешь, о чем тут идет речь? Так! – воскликнул он и, широким жестом отбросив круглую шляпу, встал рядом с господином Леандром и повторил те самые слова, которые тот только что произнес, а все трое наблюдали за ним спокойно и внимательно: – О, что бы вы ни говорили, мой друг, это – крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда!

Безумное отчаяние звучало в голосе толстяка. Он снова обернулся к господину Леандру и презрительно бросил:

– Вот так. Пусть твой голос выразит страстную безнадежность. Ну подумай – ведь ты же спрашиваешь Скарамуша[41 - Скарамуш (Скарамучча) – одна из масок итальянской народной комедии, родственная Капитану, также хвастливый воин. Скарамушем прозвали одного из известнейших неаполитанских комедиантов Тиберио Фиорилли (1608–1694).] не о том, поставил ли он заплату на твои штаны. Ты – отчаявшийся влюбленный, выражающий…

Внезапно он замолчал, пораженный. Андре-Луи, наконец поняв, что тут происходит и какой он болван, расхохотался, и раскаты смеха, звучавшего жутковато под огромной крышей, всех напугали.

Первым пришел в себя толстяк, что и выразил в свойственной ему манере, произнеся один из сарказмов, которые всегда держал наготове:

– Слышишь, Леандр, сами боги смеются над тобой. – Затем обратился к крыше гумна и к ее невидимому обитателю: – Эй! Вы там!

Андре-Луи показался, высунув взъерошенную голову.

– Доброе утро, – любезно произнес он.

Когда Андре-Луи встал на колени, он увидел широкий выгон за изгородью, а на нем – огромный, сильно потрепанный фаэтон, повозку, доверху груженную бревнами, накрытыми промасленным брезентом, и нечто вроде дома на колесах, из крошечной трубы которого медленно вился дымок. Неподалеку три крупные фламандские лошади и пара ослов с удовольствием щипали траву. Все животные были стреножены. Если бы Андре-Луи увидел эту картину раньше, он получил бы ключ к странной сцене, разыгранной перед его глазами. За изгородью двигались люди. Трое из них собрались в этот момент у калитки: девушка с живым лицом и вздернутым носиком – наверно, Коломбина[42 - Коломбина – традиционный персонаж итальянской народной комедии: служанка, участвующая в развитии интриги.], субретка[43 - Субретка – сценическое амплуа: бойкая, находчивая служанка, помогавшая своим господам в их любовных интригах. Возникло в итальянской народной комедии, затем перешло во французскую комедию.]; тощий, подвижный юноша – должно быть, Арлекин[44 - Арлекин – традиционный и популярнейший персонаж итальянской народной комедии – слуга, участвующий в развитии интриги. Позднее, во французском народном театре XVIII – начала XIX в., – счастливый соперник Пьеро.], и, наконец, простоватый парень – вероятно, дзани[45 - Дзани (дзанни) – шутовской персонаж итальянской народной комедии, плебей, чаще всего крестьянин.] или лекарь[46 - Лекарь (или Доктор) – комический персонаж итальянской народной комедии, богатый, скупой и падкий до женщин старик.].