Колумб

– Понимая, что к чему, вы не станете переоценивать слова маркизы.

– Так же, как и недооценивать её доброту.

– И её благоразумие, – добавил дон Луис. – Донья Беатрис де Бобадилья – ближайшая подруга королевы, пользующаяся немалым на неё влиянием, ей поверяются тайны, недоступные другим. Однако королева Изабелла весьма сурова в вопросах чести и не потерпит ни малейшей фривольности в поведении даже ближайшей подруги. Пожалуйста, имейте это в виду. Тем более есть ещё и Кабрера. – Сантанхель помолчал искоса глядя на Колона, затем прибавил: – Он один из нас.

Колон ничего не понял.

– Один из нас?

– Новый христианин, – объяснил дон Луис. – Пусть он маркиз Мойя, но остаётся сыном рабби Давида из Куэнки.

Многое стало ясно Колону. Значит, как он и догадывался, Сантанхель был мараном, следовательно, жена другого марана была для него священна. Колон же, несмотря на испанизированную фамилию и характерную внешность, мараном не был. Но решил в этом не признаваться, поскольку подобный ответ мог изменить доброе отношение к нему человека, играющего важную роль в государственных делах.

– Понятно, – коротко кивнул он.

– Я не вдавался бы в такие подробности, если бы не полагал, что говорю для вашей же пользы.

– А мне не остаётся ничего другого, как поблагодарить вас. – Колон рассмеялся. – Но не волнуйтесь, сеньор. Кристобаль Колон не тот человек, который может позволить страсти вмешаться в его судьбу. Поставленная мною цель слишком велика, чтобы уступать человеческим слабостям.

– Цель, возможно. Но вы сами? – в голосе казначея Арагона слышалось сомнение. – Будьте поосмотрительнее, мой друг, если вы хотите добиться своего.

И потянулись дни ожидания. Колон, шагая по залам Алькасара, ловил на себе взгляды придворных. Он прошёл долгий путь от маленького домика на Вико Дритто ди Понтичелло в Генуе, где он родился, и всегда искренне полагал, что достоин лучшей доли. Этой убеждённостью объяснялись его патрицианские манеры. Мужчины подталкивали друг друга, когда он проходил мимо, и часто он слышал, как с восторгом произносилось его имя. Гордые гранды, идальго, принцы церкви, известные воители и государственные мужи искали повода познакомиться с ним. И не одна красавица забывала в его присутствии о кастильской сдержанности, чтобы выразить взглядом своё восхищение. Его окружал ореол загадочности, и, зная об этом, Колон, разумеется, ни в коей мере не пытался развеять его. Никто не мог сказать с определённостью, кто он такой и откуда появился при дворе. Кое-кто считал его португальцем, другие – лигурийским дворянином. Некоторые говорили, что он учился в Павии и по праву считался гордостью университета. Упоминалось и о том, что он – знаменитый морской волк, гроза сарацин на Средиземном море. А самые догадливые утверждали, что он плавал в морях, которые ещё не бороздили другие корабли. Соглашались придворные лишь в одном: его внешность, осанка, лёгкость в общении с дотоле незнакомыми людьми, плавность речи, чуть расцвеченной акцентом, безо всякого сомнения, указывали, что Колон – важная птица.

Это дни, когда он запросто общался с цветом общества, стали, возможно, счастливейшими его днями, позволили ему ощутить, что он наконец-то занял достойное место в жизни. Нетерпение покинуло его, ибо не зря говорится: путешествуя со всеми удобствами, нет нужды спешить к месту назначения. Но, к сожалению, всему хорошему приходит конец. Окружающее его сияние меркло по мере того, как неделя сменялась неделей, не принося изменений для Колона. Подруга королевы, маркиза Мойя могла обратиться к нему на публике, не скрывая своего расположения. Сантанхель, по мнению других самый влиятельный сановник двух королевств, мог превозносить его достоинства. Но Колон не мог не почувствовать падение интереса к собственной персоне. И решил обратиться к маркизе Мойя, рассчитывая использовать её влияние при дворе, которым она обладала вследствие близости с королевой.

Он отправился во дворец на Ронде, где его встретили более чем благожелательно, упрекнув в том, что так долго не видели у себя.

– Дело в том, сеньора, – оправдывался Колон, – что я не смел даже подумать об этом.

– Но ведь от первооткрывателя и ждут открытий. – Маркиза пригласила его в гостиную.

– Пока я первооткрыватель, но боюсь, что скоро обо мне забудут.

– Только не я, друг мой. Если б всё зависело от меня или моих напоминаний королеве, у вас давно был бы целый флот. Меня даже попрекнули за мою настойчивость.

Он разыграл раскаяние.

– О, сеньора! И я был тому причиной!

– Я никогда не покину вас, – заверила маркиза Колона с такой теплотой, что тот разом позабыл и предупреждение Сантанхеля, и свои слова о том, что ему чужды человеческие слабости.

– Я ещё не совершил ничего такого, что может заслужить ваше расположение. Мне стыдно, что я пришёл к вам, чтобы досаждать своими заботами.

– Вам надо стыдиться только того, что у вас не нашлось другой причины для визита.

– Я могу лишь вознести молитву, что вы помните о моих делах.

– Молитву? О Господи, сеньор, я не святая, чтобы мне молились.

– Как я могу в это поверить, если мои глаза видят другое?

– И что же они видят? – улыбнулась маркиза.

– Божественную красоту, на которую нельзя взирать со спокойным сердцем. – Он вновь взял маркизу за руку, и на мгновение она не отняла руки.

Но глаза её затуманились. В их чёрных глубинах что-то мелькнуло, возможно, страх, вызванный его жарко полыхнувшей страстью.

Голос её упал до шёпота.

– Сеньор Кристобаль, стоит ли нам совершать глупость, в которой потом придётся раскаиваться. Ваши надежды получить согласие королевы…

– Сейчас пришёл черёд других надежд! – горячо возразил Колон.

– Но не для вас, Кристобаль. Будем же благоразумны, друг мой.

Но спокойствие её тона не смогло сдержать Колона.

– Благоразумны! Что тогда подразумевается под благоразумием? – Чувствовалось, что он сам готов ответить на этот вопрос, но маркиза опередила его.

– Быть благоразумным – значит не ставить под удар то, чего можно добиться, ради иллюзии чего-то лучшего, но, увы, недостижимого. – Она как бы просила его помочь ей устоять. – Что-то я могу дать вам и дать без ограничений. Удовлетворитесь этим. Требуя большего, можно потерять всё. И вам, и мне.

Он вздохнул и склонил голову.

– Всё будет, как вы скажете. Моё единственное желание – служить вам, а не доставлять неприятности.

Ответом ему был нежный взгляд. А появление Кабреры полностью привело их в чувства.

Низкорослый, с кривыми ногами, с улыбающимися, чуть выпученными глазами, он тепло поздоровался с Колоном и не менее тепло попрощался, когда четверть часа спустя тот покинул дворец.

– Определённо я должен приложить все силы, чтобы мечты этого мореплавателя стали явью, – воскликнул Кабрера после ухода Колона. – Он знает, как поддерживать мой интерес к его делам.

– Я рада это слышать.

– И тебя не удивляет, что я готов вылезти из кожи вон, лишь бы побыстрее спровадить его на корабль, отплывающий в Индию или в ад?

– О, Андреc! Ты собрался ревновать меня?

– Нет, – засмеялся Кабрера. – Именно для того, чтобы избавить себя от этого мерзкого чувства, я и хочу помочь только что вышедшему отсюда господину побыстрее поднять якорь.

Рассмеялась и маркиза.

– Я не пошевелю и пальцем, чтобы помешать тебе. Он мечтает о море, а раз я хочу ему добра, то мечтаю, чтобы он вышел в море. К этому мы и будем стремиться.

Она говорила так искренне, что Кабрера решил, что лучше всего свести стычку с женой к шутке. Но не удержался от последней шпильки.

– Едва ли он ждёт выхода в море столь же страстно, как я. Мне кажется, у него есть и другие интересы на берегу.

Разговор этот не пропал впустую, ибо два или три дня спустя Сантанхель подошёл к Колону на одной из галерей Алькасара.