Спартак

– Я хочу добиться власти, – крикнула гречанка, – стать богатой, могущественной, всем на зависть… – И шепотом, со страстной силой она добавила: – Чтобы иметь возможность отомстить!

Хотя Метробий и привык к самому разнообразному притворству на сцене, он все же был поражен; открыв рот, актер смотрел на искаженное лицо Эвтибиды. Гречанка заметила это и, опомнившись, вдруг громко расхохоталась.

– Не правда ли, я недурно сыграла бы Медею? Может быть, не с таким успехом, как Галерия Эмболария, но все же… Ты от изумления обратился в столб, бедный Метробий. Хотя ты старый и опытный актер, а навсегда останешься на ролях женщин и мальчиков!..

И Эвтибида снова захохотала, приведя Метробия в полное замешательство.

– Чтобы добиться чего? – спросила через минуту гречанка. – Чего добиться, старый безмозглый чурбан? – Она щелкнула Метробия по носу и, не переставая смеяться, сказала: – Добиться того, чтобы стать богатой, как Никопола, возлюбленная Суллы, как Флора, которая по уши влюблена в Гнея Помпея! Стать богатой, очень богатой, понимаешь ли ты это, старый дуралей, для того, чтобы наслаждаться всеми радостями, всеми удовольствиями жизни, потому что, когда жизнь кончится, – всему конец, небытие, как учит божественный Эпикур. Ты понял, ради чего я пользуюсь всем своим искусством, всеми средствами обольщения, которыми меня наделила природа? Ради чего стараюсь одной ногой стоять на Олимпе, а другой в грязи, и…

– Но грязь ведь может замарать?

– Всегда можно отмыть ее. Разве в Риме мало бань и душей? Разве в моем доме нет ванны? Но великие боги! Подумать только, кто смеет читать мне трактат о морали! Человек, который всю свою жизнь провел в болоте самой постыдной мерзости!

– Ну перестань! К чему рисовать такими живыми красками мой портрет? Ты рискуешь сделать его настолько похожим, что люди будут удирать сломя голову, завидев такую грязную личность. Ведь я говорил шутя. Моя мораль у меня в пятках, на что мне она?

Метробий приблизился к Эвтибиде и, целуя ее руку, проговорил:

– Божественная, когда же я получу награду от тебя? Когда?

– Награду? За что давать тебе награду, старый сатир? – сказала Эвтибида, отнимая руку и опять щелкнув Метробия по носу. – А ты узнал, что задумали гладиаторы?

– Но, прекраснейшая Эвтибида, – жалобно хныкал старик, следуя за гречанкой, которая ходила взад и вперед по зале, – мог ли я открыть то, что не существует? Мог ли я, любовь моя, мог ли?

– Ну хорошо, – сказала куртизанка и, повернувшись, бросила на него ласковый взгляд, сопровождаемый нежной улыбкой, – если ты хочешь заслужить мою благодарность, хочешь, чтобы я доказала тебе мою признательность…

– Приказывай, приказывай, божественная…

– Тогда продолжай следить за ними. Я не уверена в том, что гладиаторы окончательно бросили мысль о восстании.

– Буду следить в Кумах, съезжу в Капую…

– Если хочешь что-нибудь узнать, больше всего следи за Спартаком! – И, произнеся это имя, Эвтибида покраснела.

– О, что касается Спартака, вот уже месяц, как я хожу за ним по пятам, – не только ради тебя, но и ради самого себя; вернее, ради Суллы.

– Как? Почему? Что ты? – с любопытством спросила гречанка, подойдя к Метробию.

Озираясь вокруг, как будто боясь, что его услышат, Метробий приложил указательный палец к губам, а потом вполголоса сказал Эвтибиде:

– Это мое подозрение… моя тайна. Но так как я могу и ошибиться, а дело касается Суллы… то я об этом не стану говорить ни с одним человеком на свете, пока не буду убежден, что мои предположения правильны.

По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была непонятна Метробию. Как только гречанка услышала, что он ни за что на свете не хочет открыть ей свой секрет, она загорелась желанием все узнать. Кроме таинственных причин, побуждавших Эвтибиду допытываться, в чем тут дело, ее, возможно, подстрекало женское любопытство, а может быть, и желание посмотреть, насколько велика власть ее очарования даже над этим старым комедиантом.

– Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы?

– Да что ты! Что тебе вздумалось!

– Так в чем же дело?

– Не могу тебе сказать… потом, когда-нибудь…

– Неужели ты не расскажешь мне, мой дорогой, милый Метробий? – упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько поглаживая своей нежной ладонью его увядшее лицо. – Разве ты сомневаешься во мне? Разве ты еще не убедился, как я серьезна и как отличаюсь от всех других женщин?.. Ты ведь не раз говорил, что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции. Клянусь тебе Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогда не узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи своей Эвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет беспредельной.

Она кокетничала, дарила старика нежными улыбками и чарующими взглядами и вскоре, подчинив его себе, добилась своего.

– От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на своем, – сказал Метробий. – Так вот знай: я подозреваю – и у меня на это есть основания, – что Спартак влюблен в Валерию, а она в него.

– О, клянусь факелами эриний! – вскричала молодая женщина, страшно побледнев и яростно сжимая кулаки. – Возможно ли?

– Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет… Но помни, никому ни слова!..

– Ах, – воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и будто говоря сама с собой. – Ах… вот почему… Да, иначе и быть не могло!.. Только другая женщина… Другая!.. Другая!.. – воскликнула она в ярости. – Значит… она превзошла меня красотой… Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит, есть другая… она меня победила!..

И, закрыв лицо руками, гречанка зарыдала.

Легко себе представить, как был поражен Метробий этими слезами и нечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием.

Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые знатные и богатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любившая, теперь сама до безумия увлеклась храбрым гладиатором; женщина, привыкшая презирать всех своих многочисленных поклонников из римской знати, была отвергнута простым рудиарием!

К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бедную гречанку; он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее, говорил:

– Но… может быть, это и неправда… я мог ошибиться… может, это мне только показалось…

– Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось… Это правда, правда! Я знаю, я это чувствую, – ответила Эвтибида, утирая горькие слезы краем своего пурпурового паллия.

А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном:

– Хорошо, что я об этом знаю… хорошо, что ты мне это открыл.

– Да, но умоляю… не выдай меня…

– Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблагодарю как смогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что я задумала, ты на деле увидишь, как Эвтибида умеет быть благодарной.

И после минутного раздумья она сказала прерывающимся голосом:

– Слушай, поезжай в Кумы… Только отправляйся немедленно, сегодня же, сейчас же… Следи за каждым их шагом, каждым словом, вздохом… раздобудь улики, и мы отомстим и за честь Суллы и за мою женскую гордость!

Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:

– Подожди минутку, я сейчас вернусь.

Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой тяжелую кожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала:

– На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь, но привези мне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще деньги…

– У меня есть…

– Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе… Но поезжай… сегодня же… не задерживайся в дороге… И возвращайся… как только можешь скорее… с уликами!