Спартак

Выходя первым, он повернулся к остальным и сказал:

– Стерегите его… только не причиняйте ему вреда.

Вместе с теми, кого он позвал, Крикс прошел через главную комнату таверны и вышел в переулок.

– Как поступить с этим негодяем? – спросил Крикс товарищей, когда те окружили его.

– Чего там спрашивать? – ответил Брезовир. – Прикончить, как бешеную собаку!

– Отпустить его – это все равно что самим предать себя, – сказал другой.

– Оставить живым или держать его где-нибудь заложником опасно, – заметил третий.

– Да и где могли бы мы его спрятать? – спросил четвертый.

– Итак, смерть? – сказал Крикс, окидывая товарищей вопрошающим взглядом.

– Улица пустынна.

– Отведем его на самый верх холма, на другой конец улицы…

– Mors suа, vita nostra[127 - Его смерть – наша жизнь (лат.).], – поучительным тоном заметил Брезовир, нещадно коверкая произношение этих четырех латинских слов.

– Да, это необходимо, – подтвердил Крикс, сделал несколько шагов к двери таверны, потом остановился и спросил: – Кто его убьет?

Наступило долгое молчание, и наконец кто-то сказал:

– Убить безоружного и беззащитного…

– Был бы у него меч… – произнес другой.

– Если бы он мог и хотел защищаться, я взял бы это на себя, – сказал Брезовир.

– Но убить безоружного… – сказал самнит Торквато.

– Вы храбрые и благородные люди, – сказал с волнением Крикс, – люди, достойные свободы! Но для нашего общего блага кто-нибудь должен победить свое отвращение и выполнить приговор, который вынес в моем лице суд Союза угнетенных.

Все умолкли и наклонили голову в знак согласия и повиновения.

– К тому же, – сказал Крикс, – разве он пришел сразиться с нами равным оружием и в открытом бою? Разве он не шпион? Если бы мы не поймали его, разве он не донес бы на нас спустя два часа? Завтра нас всех потащили бы в Мамертинскую тюрьму, а через два дня распяли бы на Сестерциевом поле.

– Да, верно, верно, – тихо произнесли несколько гладиаторов.

– Итак, именем суда Союза угнетенных приказываю Брезовиру и Торквато убить этого человека.

Оба гладиатора, которых назвал Крикс, в знак согласия наклонили голову, и все возвратились вместе с Криксом в таверну.

Сильвий Гордений Веррес с тревогой ожидал решения своей судьбы; минуты ему казались часами, а может быть, даже веками. Когда он остановил свой взгляд на Криксе и его спутниках, входивших в таверну, он побледнел как полотно и глаза его наполнились ужасом – он не прочел на их лицах ничего утешительного.

– Скажите, вы простили меня? – спросил он, и в голосе его послышались слезы. – Вы сохраните мне жизнь?.. Да?.. На коленях молю вас, заклинаю жизнью ваших отцов и матерей, всем, что дорого вам… Смиренно умоляю вас!..

– Мы лишены отцов и матерей, – мрачно ответил Брезовир, и лицо его потемнело.

– У нас отняли все, что было нам дорого! – произнес другой гладиатор, и глаза его блеснули гневом и местью.

– Встань, мерзавец! – приказал Торквато.

– Молчите! – сказал Крикс и, обернувшись к отпущеннику Гая Верреса, добавил: – Ты пойдешь с нами. В конце этого переулка мы посовещаемся и решим твою судьбу.

Сделав знак, чтобы подняли и увели Сильвия Гордения, которому оставили последнюю надежду для того, чтобы он не оглашал улицу воплями, Крикс вышел в сопровождении гладиаторов, тащивших полумертвого от страха отпущенника; он не сопротивлялся, не произнес ни слова.

Один из гладиаторов остался, чтобы расплатиться с Лутацией за кушанья и вино; остальные, повернув направо от таверны, стали подыматься по грязному извилистому переулку, заканчивавшемуся у городской стены, за которой начиналось открытое поле.

Здесь гладиаторы остановились. Сильвий Гордений бросился на колени и начал плакать, моля гладиаторов о пощаде.

– Хочешь ты, подлый трус, сразиться с кем-нибудь из нас равным оружием? – спросил Брезовир отпущенника, когда тот умолк в отчаянии.

– Пожалейте! Пожалейте!.. Ради детей моих молю о милосердии!

– У нас нет детей! – вскричал один из гладиаторов.

– Мы обречены никогда не иметь семьи! – сказал другой.

– Так ты способен только прятаться и шпионить? – сказал Брезовир. – Честно сражаться ты не умеешь?

– Пощадите!.. Помилуйте!.. Умоляю!..

– Так иди же в ад, трус! – крикнул Брезовир, вонзив ему в грудь короткий меч.

– И пусть с тобой погибнут все подлые предатели, у которых нет ни чести, ни доблести! – сказал Торквато, дважды поразив мечом упавшего.

Гладиаторы окружили умирающего и молча следили за его последними судорогами; лица их были задумчивы и мрачны. Брезовир и Торквато несколько раз воткнули клинки в землю, чтобы стереть с мечей кровь, пока она еще не запеклась, и вложили их в ножны.

Затем все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли через пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.

…Через неделю после описанных здесь событий, вечером, в час первого факела, со стороны Аппиевой дороги[128 - Аппиева дорога – первая стратегическая дорога римлян, проложенная в 312 году до н. э. по почину Аппия Клавдия Слепого. Первоначально она доходила до Капуи, а при императоре Траяне (98 – 117 гг. н. э.) была доведена до Брундизия.] в Рим въехал через Капенские ворота всадник, закутанный в плащ, представлявший лишь слабую защиту от дождя, который лил уже несколько часов без перерыва, затопив улицы города. У Капенских ворот всегда было очень людно: они выходили на Аппиеву дорогу, эту царицу дорог, ибо от нее ответвлялись дороги, которые вели в Сетию, Капую, Кумы, Салерн, Беневент, Брундизий и Самний. Сторожа у Капенских ворот, привыкшие видеть, как прибывают и выходят во все часы дня и ночи люди любого сословия то пешком, то верхом, то в носилках, в колесницах и в паланкинах, запряженных двумя мулами, тем не менее удивились, глядя на всадника и его скакуна: оба были в поту, измучены долгой дорогой, забрызганы грязью.

Миновав ворота, лошадь, пришпоренная всадником, помчалась во весь опор, и стража слышала, как удалялось и наконец затерялось вдали эхо от звонкого топота копыт по мостовой.

Вскоре лошадь проскакала по Священной улице и остановилась у дома Эвтибиды. Всадник соскочил с коня и, схватив бронзовый молоток, висевший у двери, несколько раз сильно ударил им. В ответ раздался лай собаки – без сторожевого пса не обходился ни один римский дом.

Через минуту всадник, стряхивая воду с намокшего плаща, услышал шаги привратника – он шел по двору, громко окликая собаку, чтобы та замолчала.

– Да благословят тебя боги, добрый Гермоген!.. Я Метробий, только что прибыл из Кум…

– С приездом!

– Я весь мокрый, словно рыба… Юпитер, властитель дождей, желая позабавиться, показал мне, как много у него запасено воды в тучах небесных… Позови кого-нибудь из рабов Эвтибиды и прикажи ему отвести мою бедную лошадь в конюшню на соседний постоялый двор, пусть ее там поставят в стойло и зададут овса.