Тайна спасения: Беседы о духовной жизни. Из воспоминаний

Благодать всегда творит новое. Но откровение Божие было дано Церкви, и поэтому таинства, богослужения, молитвы как духовные каналы благодати имеют свою форму, устанавливавшуюся веками. И здесь опять антиномия: в одних и тех же формах таинств, обрядов и молитв человек должен и может находить новое содержание, так как обряды – это символы, которые включают человека в мир бесконечного, где нет границ и пределов для духовного совершенства.

Возьмем пример: взору человека небосвод представляется ограниченным горизонтом, это как бы голубая сфера или хрустальный купол, венчающий землю; однако в действительности небо не только безгранично в своих глубинах, но и всегда неповторимо для человека. Если христианин будет внимательно читать церковные молитвы, то раз за разом будет открывать в них что-то новое и прежде неведомое, проникать в их смысл, переживать по-иному каждое слово; ему будет казаться, что он впервые читает молитву, которую давно знает наизусть. Потому-то некоторые из святых отцов и называли молитву творчеством; только это особенное творчество, обращенное не во вне, а к своей собственной душе. Молитва сопряжена с усилием. Наша ленивая плоть и страстная душа противятся ей. Часто эта борьба бывает напряженной и мучительной, человек противостоит своему падшему естеству, миру, который врывается в него через помыслы и обольстительные картины, и демоническим силам, которые при попущении Божием мучают человека, наполняют его сердце тоской, безотчетным страхом, ненавистью, а иногда доводят до состояния полного изнеможения.

Для того чтобы внимательно молиться, нужен подвиг, подобный бескровному мученичеству.

Здесь снова антиномия: в молитве сочетаются боль и радость, борьба и покой, труд и утешение. Молитва – своего рода экзамен, который сдает человек, показывая тем самым какова в действительности его жизнь. Но подлый человеческий эгоизм хочет получить награду без труда и лукавый ум человека соглашается со страстями – обмануть Бога. Это происходит незаметно. Человек перестает понимать, что молитвенные слова получают животворящую силу, когда они осмысливаются умом и переживаются сердцем. Молиться рассеянно, как бы в полудреме, для плотского человека намного легче, и он начинает заменять молитву как состояние души простым произнесением молитвенных слов. Здесь происходит распад воли, ума и чувства, которые соединены при молитве внимательной. Ум наполняется помыслами, точно нечистыми животными, которых никто не выгоняет из дома, сердце становится глухим к молитве, отвердевает как камень, на котором от молитвенных слов не остается и следа. Воля отключается от разума и сердца, становится похожа на ослабленную струну, которая не может издать звука. Между человеком и Богом возникает какая-то невидимая стена. Человек начинает думать, что чтение определенного числа слов составляет молитву, и стремится, как к конечной цели, к последнему слову – «аминь».

Если такому человеку сказать, что он не молится, а обманывает себя и Бога, он оскорбится и даже не поймет, в чем его упрекают. Сущность фарисейства – внешний ритуал без духовного содержания, благочестивая поза при пустом сердце. Человек постепенно забывает о тех благодатных состояниях, которые пережил в прошлом. На молитву он начинает смотреть как на некое внешнее дело, как на ярмо, которое он должен нести, как на дань, которую он должен заплатить. Этой данью становится число прочитанных страниц. Свет молитвы гаснет в человеке, вместе с тем духовный мир делается для него далеким. Нередко люди нерелигиозные удивляются, почему некоторые верующие, православные христиане, регулярно посещающие храм, практически не изменяются к лучшему, остаются всё такими же, со всеми своими недостатками и пороками. Чаще всего так бывает именно потому, что эти христиане погасили свою собственную молитву, заменили ее лишь некой словесной формой, как бы шелестом сухой бумаги. Если такого человека спросить, о чем он молится, он вряд ли сможет ответить. Он не дает себе даже такого малого труда, какой потребен, чтобы понять смысл читаемого или слышимого, не говоря уже о духовных переживаниях. Бывает, что человек, окончив молитвенное правило, не помнит, утренние или вечерние молитвы прочел он только что.

Особая опасность здесь кроется для священнослужителей. Они должны читать молитвы «по заказу», несмотря на занятость, усталость, свое душевное состояние, поэтому немалый соблазн для них – прочесть молитву, не включившись в нее как должно, не пережив ее сердцем. Потому-то и требуется от священника несравненно бо?льший подвиг – всегда быть внутренне подготовленным к молитве, совершать каждое требоисполнение как свое кровное дело.

Обычно те, кто молится небрежно и рассеянно, становятся небрежными также и в отношении к исполнению заповедей Божиих, нравственная сторона христианства как бы перестает существовать для них. Они перестают видеть и ощущать свою греховность. Слабеет молитва – слабеет покаяние, а за ним и духовная жизнь. Человек, во время молитвы дома или в храме постоянно обдумывая свои помыслы или житейские дела, по окончании службы или правила удовлетворенно говорит себе: «Я помолился», – вовсе не думая, что он стоял перед Богом как мертвец.

Часто ложная фарисейская молитва развивает у человека особую гордость, он начинает порицать и учить других, как будто приобрел на это право. И в своей жизни такие лицемерные «молитвенники» бывают обидчивы, раздражительны и злы, отчего, видя это, неверующие говорят: «Ходит в церковь, а живет хуже нас». Эти люди не понимают, что они давно перестали по-настоящему присутствовать в церкви. В храме стоят только их тела как гроб души, а ум закопан, погребен в мирских заботах. Они погружены в свои мечты и планы, глухи и слепы к тому, что на самом деле происходит в храме, сердце таких людей закрыто для благодати, которая нисходит во время богослужения. Вернее, они видят только оболочку храма: как храм убран, кто из их знакомых пришел сегодня на службу, как они одеты; подходят поприветствовать их, сообщают и узнают новости, рассматривают лица, возмущаются, что их толкнули, негодуют, что у певчих скверный слух, и затем выходят из храма, будучи уверенными, что они помолились и заплатили дань Богу. Это состояние духовного самодовольства и лицемерия можно назвать обывательским фарисейством.

Но есть другой тип людей, которые хотят молиться, но их молитва рассыпается, как дом из песка; они напрягают силы, но не слышат собственной молитвы, подобно тому, как не проникают звуки голоса за железную дверь тюрьмы. Это люди, которые наполнили свою душу и память внешним, как наполняют вещами пространство комнат, так, что становится трудно двигаться и дышать. Это – культ знаний, это чрезмерное поглощение информации, когда ум становится толстым и дряблым, как тело обжоры, как чрево Гаргантюа, который поглощал все, что находилось на его огромном столе. Такие люди живут в мире накопленной информации, ненужной и бессистемной, точно Плюшкин среди собранного им хлама. Ум теряет свои силы, пытаясь обработать этот материал, заполняющий память человека и подавляющий его творческие способности, но он почти весь остается мертвой рудой. Душа, задыхаясь в груде внешних знаний, не может возвыситься над землей. Земля – стихия ученых, они могут рассуждать о Боге, но когда пробуют молиться, то чаще всего превращаются в каких-то беспомощных астматиков.

Второй культ – эмоций и переживаний. Это те люди, которые увлечены искусством; они живут в мире своих грез и воображения. Их сердце, наполненное страстями, также глухо к молитве. В храме они погружены в свои мечты. Они сетуют, что в богослужении мало эффектности. Служба представляется им чем-то чуждым и очень скучным. Иногда они принимаются составлять свои молитвы – так, как другие пишут стихи, но вскоре приходят к выводу, что в театре душевная жизнь куда ярче, разнообразнее и эффектнее.

Третий культ – культ наслаждений на уровне ощущений; в этой области превалируют жажда секса и крови. Такие люди теряют не только духовный, но и душевный облик. Об этом сорте людей говорить здесь не стоит. У свиньи глаза всегда устремлены вниз. Но беда в том, что эти люди нередко считают себя христианами. Что сказать об их молитве? Они молятся только тогда, когда срываются со скалы или когда у них обнаруживают злокачественную опухоль.

Два вида богопознания

Есть два вида богопознания. Первое – видеть Бога через мир как его Создателя и Промыслителя, пользоваться разумно благами мира и благодарить за них Господа, восходить от низшего к высшему, постепенно утончая и сублимируя свои чувства, видеть Творца в Его творениях и от созерцания сотворенного восходить мыслями к Сотворившему. Это путь благодарения Бога за жизнь и те блага, которые Он дал человеку. Второй путь – отвержение мира ради Бога.

В первом случае психологическая установка такая: мир приближает нас к Творцу, через него, как через тусклое стекло, мы видим лучи Божественного света. Здесь земная жизнь и космос должны служить для нашей души своего рода «трамплином», первыми ступенями к боговедению и богопознанию, мы должны прославлять Бога, созерцая ночное звездное небо, луга, покрытые ковром цветов, видеть в каждой былинке великую Премудрость Божию, смотреть на все существующее, как на хор, славящий Бога уже самим своим бытием.

Вторая установка: мир – это преграда между человеческой душой и Богом, он притягивает сердце человека, как сила земного притяжения – его тело, мирская жизнь и космос похожи скорее на облака, закрывающие собой небесную лазурь. Если Бог скрыт в мире, как в загадке, то демонические силы действуют в мире открыто. Пытаясь познать Бога через мир, мы можем оказаться в роли человека, который, будучи прикован цепями к стене темницы, наощупь пытается найти выход из нее.

Суть второй установки заключается в том, что Бога можно найти не в гармонии звезд, не в совершенстве творений, не в величии космоса, а в своем собственном сердце, освободив его от чувственных и материальных образов. Боговедение представляется не вознесением души к Богу, а реанимацией сердца, очищением его от того, что не ведет к Богу. Здесь отсутствует ступенчатая лестница, здесь только два полюса: вечная жизнь и вечная смерть. Бог как единственное добро – и демон как единственное зло. Бог как единственная цель, а остальное – ложные цели, то есть препятствия на пути. Тогда звездное небо представляется уже не гимном Богу, а покровом, лежащим между душой и Богом; красота цветов, совершенство творений – миражом, который отводит путника от дороги в глубь мертвых песков, в бездонное море пустыни, откуда нет возврата; придет смерть – исчезнет мираж, растает бесследно мирская красота, как облака в порывах бури, и наслаждения превратятся в горсть раскаленного песка для умирающего в пустыне, который напрасно хотел напиться из призрачного водоема. Здесь спасение в отчуждении себя от мира; то, что не Бог и не ведет к Богу, – это не мое.

Первый вид богопознания привлекает людей, он не разрушает обычный ход жизни; второй кажется странным и жестоким, он требует беспрерывных внутренних жертв: посмотрел человек на зеленое дерево и получил некое наслаждение от созерцания красоты, образ зеленого дерева отклонил его мысль от Бога, в этот момент для него Богом стало дерево; почувствовал он наслаждение от созерцания его красоты, значит, в этот момент душа его не жаждала Бога, благоговение он променял на наслаждение, вид дерева одновременно отклонил от внутренней молитвы его мысль, чувство и волю и создал в его представлении ложный образ красоты. Озарила человека, как вспышка света, смелая блестящая мысль, и вот он уже зачарован бенгальскими огнями своего падшего ума, он отключился от молитвы, его собственный рассудок показался ему если не всесильным, то мощным, и на него возложил он надежду. Допустил в себе человек желание материального и видимого, и в это время погасла в нем любовь к Богу, Бог оказался на периферии его сознания, как бы выселенным из комнат в каморку ума.

Пошутил человек – и здесь провокация против собственного спасения: он создал ложный образ, так что стал творцом ложного мира – мира карикатуры, мира демона. Шутку чаще всего рождает не доброта, а нечто совсем противоположное: превозношение и садизм; унижая человека в шутку, мы под видом добродушной игры доставляем удовольствие своему жестокому сердцу. Поэтому шутка выключает человека из духовной жизни.

Разгневался человек на ближнего – и пожелал его уничтожения, вошел в одно поле с убийцами и палачами, ибо в гневе мы обычно имитируем убийство словами. Сам же гнев происходит от живущей в нас похоти; кто гневается, тот жаждет наслаждений и любит мир с его прелестями.

Страсть делает человека идолопоклонником. Страсть усваивает предмету своего поклонения божественное достоинство, поэтому она всегда лжет; один из философов сказал: «Где много глины, там делают больших идолов». Страсть приводит человека в состояние духовного паралича; рано или поздно идол упадет и разобьется, он имеет сделанные уши, но не слышит, имеет вылепленные из глины глаза, но не видит; идол, созданный нами, мертв, он ничего не может дать нашему духу.

Второму виду богопознания свойственно избегать даже размышления о Боге. Людей, избравших первый его вид, богословие может приводить в восторг, людей второго – оно скорее пугает, так как они уверены, что ни одно слово не достойно Бога, что ни ангельский, ни человеческий ум не могут выразить Его; они надеются, что Бог Сам откроет Себя ищущим Его через покаяние и молитву и откроет Себя не в блестящем богословии, не во внешнем боговедении, а как жизнь самого сердца.

Человек, следующий первым путем, размышляет в своем сердце посредством аналогий, ассоциаций, он смотрит на мир, как на притчу, таящую в себе высший духовный смысл, а следующий вторым отвергает мысль, если она не о Боге, какой бы полезной и доброй эта мысль ни казалась, более того, он отвергает ее даже не оценив – достаточно, что она не о Боге и не ведет к Богу. Чтение богословских книг вызывает размышления, оценки, утверждения и отрицания, анализ и синтез, умозаключения и т. д., и это воспринимается как отвлечение от Бога, а не приближение к Нему. Такому человеку кажется, что если он начнет богословствовать, то будет похож на того, кто, отвернувшись от своего живого отца, пристально рассматривает его изображение на картине.

Второй вид богопознания и боговедения требует одного – обращенности сердца к Богу и борьбы с тем, что мешает этому. Сердце можно сравнить с зеркалом: чтобы зеркало отражало небо, нужно держать его направленным вверх и очищать от пыли и грязи. Можно на поверхности зеркала нарисовать самую прекрасную картину неба, но настоящее небо в нем отражаться уже не будет. Первый предпочитает картину, второй – свет лучей. Ум второго похож на воина, который стоит у дверей царской опочивальни с обнаженным мечом и того, кто хочет открыть эти двери, встречает оружием, не спрашивая, кто этот человек и что ему надо. Так и ум человека, ищущего Бога, должен поражать помыслы, приходящие извне или выплывающие из темных глубин его души.

Ложь дублирует, подменяет собой реальность, создает фальшивый, «параллельный» мир, отрывает рассудок от сердца, привлекает его внимание к себе. И затем, по истрезвлении, ум оказывается связан необходимостью помнить ложь, обольстившую его, чтобы не попасться вновь в те же сети и не сочинить новую. Сердце же, отвращаясь от лжи, в то же время смолкает, закрывается, дух уходит в «самое себя», свет души гаснет. Поэтому основа религии и богопознания – правда.

«Не убий»

Звездное небо – постоянный источник вдохновения для поэтов и изумления для философов. Оно никак не втискивается ни в систему рифм, ни в систему силлогизмов. Звезды – это символы вечности, искры ночи, застывшие на лету, просветы в необъятной дали космических пространств. Звезды – это алмазные очи, которыми небо смотрит на землю. Если бы мы, люди, могли спросить у звезд, что постоянного и неизменного видят они на земле, то звезды ответили бы нам: на земле постоянно только время и неизменна лишь смерть, все остальное возникает, меняется и исчезает, постоянно только само непостоянство мира, а неизменна его переменчивость. Если бы мы спросили у звезд, что удивительного нашли они на земле, то они ответили бы: человеческую глупость, которая, зная о времени и смерти, строит свои дома на текучем потоке реки и забывает о вечности.

Смерть – универсальный факт нашего бытия, со смертью мы встречаемся повсюду, она следует за жизнью, как тень. И все-таки смерть остается для нас тайной, прикоснуться к которой мы страшимся. Странный парадокс: мы видим смерть повсюду, но вопреки очевидности не верим, что она существует. Нам кажется, что мы неподвластны ей, что ее каток, сокрушающий все на своем пути, промчится мимо нас. Мы видим смерть, мы порой как будто думаем и говорим о ней, но в тоже время, даже проходя мимо могил, мы в глубине своего сердца не верим, что когда-нибудь так же будем лежать в заколоченном гвоздями гробе под слоем земли, что наше тело подвергнется тлению: глаза выпадут из глазниц, мозг вытечет через ноздри, плоть превратится в сукровицу, и могильные черви превратят нас в землю, из которой и взят человек.

Мы видим смерть своих близких: один за другим они уходят в небытие – страну, откуда нет возврата. Но в глубине души не верим, что нам предстоит тот же путь. Мы отгоняем эту мысль от себя: слишком ужасна она для нас, как лик Горгоны. Этот малодушный страх перед смертью превращает нашу жизнь в жалкую игру теней. Когда смерть все же приходит, мы оказываемся к ней неготовы, оказываемся в роли лжецов, обманувших самих себя.

Мы живем в потоке времени. Время дано нам как некое наследство, как отцовское богатство, но оно имеет свой предел. С каждым днем оно тает и уменьшается. Мы думаем, что время, данное нам, всегда будет в нашем распоряжении, и потому с пьяной щедростью расходуем его. Мы думаем, что всё время еще впереди, а когда приходит смерть, то видим, что время кончилось, как раскрученный клубок шерсти.

Забвение неизбежности смерти и конечности времени приковывает, точно гвоздями прибивает нас к земле. И мы по сути добровольно отдаем себя смерти, хватаясь за временное, за то, что удержать невозможно. Шестая заповедь гласит: Не убий (Исх. 20:13). Но мы беспрерывно нарушаем ее, так как беспрерывно же убиваем свой собственный дух. Предав себя власти временного, непостоянного, изменяющегося и в конце концов смертного, того, что само находится под властью тления, мы сами же произносим над своей душой приговор. Забыв о смерти, мы забываем о вечности и тем лишаем себя вечной жизни. И каждый день, отданный только земле, есть каждодневное самоубийство.

В средние века были распространены картины под названием «Пляска смерти» в различных вариантах. В ней смерть то преследует человека, как охотник зверя, то появляется на свадьбе, то ходит по саду с косой в руках, не разбирая, что она режет под корень: сорняк или цветы, то наклоняется над постелью ребенка, то стоит, как распорядитель пира, с чашей в руках между пьяных гостей. Но самым излюбленным сюжетом был танец человека в объятиях невидимой для него смерти в образе скелета. Человек танцует среди трупов, но на лице у него беззаботная улыбка – это образ нашей жизни, привязанной к земле. Все громче звуки этого вальса смерти, все быстрее движется зловещая пара, все крепче смерть прижимает к груди человека… и, наконец, отбрасывает его в груду трупов, как бросают полено в груду дров. Наша жизнь похожа на игру теней на стене. Гаснет свет – исчезают тени.

Первое убийство своей души – это неверие в Божество. Атеизм – философия отчаяния, это бессильное желание увековечить земную жизнь, философия, которая обращается в сгусток ненависти к Богу. Атеизм непоследователен. Если человек приговорен к смерти, то он должен испытать все возможности этого приговора избежать. Когда у человека обнаруживают рак, то он начинает искать какие-то особые лекарства и снадобья, он готов ехать на край света, если услышит, что там его могут исцелить, он готов продать все, что имеет, лишь бы купить себе право на жизнь, которая рано или поздно все равно окончится могилой. Все мирские заботы и проблемы кажутся ему какими-то мелочами перед образом спрута болезни, который впился в его тело и пьет его кровь.

Атеизм уверяет себя, что загробной жизни нет, он как бы затыкает уши, когда ему говорят о Боге и вечности, и с наслаждением уверяет себя, что спасения не существует. А ведь если бы человеку сказали, что в его саду зарыт клад и надо только поработать лопатой, чтобы найти его, то он постарался бы проверить, правда ли это, хотя бы и допускал лишь один шанс из тысячи, что это правда. Так что вся огромная книжная продукция атеистов в совокупности может быть названа кратко: «Руководство для самоубийц».

Но вот вещь, еще более непонятная и удивительная, нежели атеизм: человек, веря в Бога и почувствовав в душе своей Его благодать как дыхание вечности, продолжает жить так, будто Бога нет. Душа такого человека похожа на несчастного, который лежит под обломками рухнувшего здания и грудами земли. Он хочет сбросить с себя эту тяжесть, но не может даже пошевелить рукой. Мы лежим под обломками наших разрушенных планов и надежд, мы погребены под земными заботами, мы хотим подняться, но наши страсти снова пригибают нас к земле.

Чтобы быть с Богом, надо отказаться от внешнего, оставить только необходимое. Когда за человеком гонится зверь, то человек, чтобы легче было бежать, сбрасывает с себя одежду. А мы боимся расстаться с грузом материальным и душевным и носим, и носим на своих плечах этот тяжелый мешок…

Эта жизнь дана нам, чтобы сочетать свое сердце с Богом, чтобы сделать его нерукотворным храмом Святаго Духа. Но мы делаем сердце клеткой зверя или корытом для свиней. Когда наступает смерть, мы понимаем, что были обмануты, что вечно только невидимое, а видимое обращается в ничто: держась за видимое, мы хватались за пустоту. Вечен человеческий дух, то, о чем мы постоянно забываем. Каждый из нас видел череп, его обнаженные зубы похожи на гримасу улыбки. Может быть, это образ того, что мертвец смеется над собственной жизнью, смеется, увидев то, что ожидает нас, но пока сокрыто, смеется над собой и своими собратьями.

Заповедь не убий говорит нам о том, чтобы мы не убили жизни нашего духа, не убили времени, данного нам для спасения, не убили своей души, закопав ее в могилу страстей и земных забот, чтобы мы не убили (то есть – не лишились) бесценного сокровища, которому изумляются даже Ангелы – любви Божества к человеку.

Не убий – значит выбери жизнь. Начало и завершение, источник, содержание и совершенство жизни – это Бог. Если Бога нет, то всему конец, и жизнь лишь бег осужденного к виселице. Если есть Бог – а Он открыл нам Свое бытие, Он тысячекратно свидетельствует каждой душе, что Он есть и близ нее, – то каждое мгновение человеческой жизни, каждое биение сердца должно быть посвящено Ему.

Бог есть Дух, но Он дал нам как некий залог Свое имя и таинства Церкви. Мистическая жизнь души – это пребывание в имени Божием – непрестанной молитве. Когда забывается и исчезает молитва, тогда человек отступает от Бога.

Спасение – это не только «личное» дело отдельного человека. Когда человек приобретает благодать, то ее тихим незримым светом он озаряет и жизнь других. Около таких людей согреваются души. От общения с ними люди получают силы и внутренний мир. А человек, умирающий в грехах, источает из себя трупный яд.

Шестая заповедь гласит: Не убий, то есть избери жизнь, а жизнь – это Бог, сошедший на землю и принявший смерть, чтобы сделать нас бессмертными. Бог, Который создал Вселенную, тысячи миров, время и вечность, ждет, чтобы мы сами открыли для Него свое сердце. Моисей окончил свою пророческую проповедь и последнее завещание словами: «Израиль, Я положил пред тобой огонь и воду, жизнь и смерть, выбери жизнь, чтобы жил ты и дети твои» (см.: Втор. 30, 19).

…Если бы можно было спросить у звезд, которые, как стаи огненных птиц, летят с Востока на Запад: «Что самое прекрасное увидели вы на земле?», то ответили бы звезды: «Самое прекрасное – это человеческое сердце, в котором сияет божественным светом имя Иисуса Христа».

Дух и душа

В современной религиозной литературе постоянно смешиваются два разных понятия: «дух» и «душа», что приводит ко многим неясностям и недоумениям. Поэтому мы хотели бы кратко остановиться на этом вопросе.

Дух – это око души, обращенное к вечности; душа – это внутренние глаза человека, обращенные к области земного бытия во всех его многогранных аспектах.

Из проявлений человеческого духа следует назвать прежде всего религиозное чувство как способность непосредственного переживания реалий духовного мира и интуитивное проникновение в метафизический мир, это чувство внутренней достоверности духовного опыта. Оно пробуждается, оживает в человеке действием благодати; его начало – покаяние, а конец – любовь.

Религиозное чувство присуще человеку. Человек отличается от животных прежде всего тем, что он существо религиозное. Это чувство может быть искажено, как искажены отражения на неровной поверхности зеркала, оно может быть подавлено и заглушено человеческими страстями, оно может скрыться в глубь подсознания, но совершенно исчезнуть оно не может. Второе проявление духа – это «внутренний логос», это познавательная сила, действующая на уровне идей и сущностей. Третье – способность созерцания, обращенность человека к Божеству, когда богообщение становится свободным актом человеческой личности. В самой основе созерцания лежат внимание как способность концентрации сил духа на созерцаемом предмете и реактивная сила, защищающая дух от агрессии внешнего.

Душа же имеет в себе следующие силы. Первая – разума или рассудка. Она проявляется двояко – через словесное или образное мышление: она не проникает в сущность вещей, она отключена от духовного мира, она изучает только явления и свойства. В падшем состоянии рассудок сделался узурпатором логоса и тех познавательных сил, которые святые отцы называли умом. Душевный рассудок провозгласил себя единственным инструментом гносиса, он претендует на решение метафизических вопросов, лежащих за пределами его возможностей, он вторгся в область религии и хочет быть там диктатором. Он смотрит на себя как на властителя мира, он считает, что сила и мощь его беспредельны, он создал науку и цивилизацию – эту новую вавилонскую башню. Отключившись от духа, человеческий рассудок стал главным источником гордыни – тайного или явного богоборчества. Когда же благодать осеняет его, тогда он видит свою меру и свои границы и покоряет себя духовному ви?дению и религиозным интуициям. Тогда он в этом земном бытии видит творение Божественной премудрости, в материальном мире – не только причинно-следственные связи, но и символы и образы духовного мира. Соединившись с логосом, он выявляет его откровения в профористическом (внешнем) слове, духовные знания он приводит в определенные логические системы через земные образы, выявляет сокровенное.

Вторая сила души – это желание. Отключившись от религиозного чувства, из духовных переживаний оно превратилось в вожделение, стремление к наслаждению, в темные страсти, извращенную чувствительность. Эта сила больше всего повреждена грехопадением. Разум, упоенный своими видимыми успехами и достижениями, оказался не царем, а рабом вожделения. Соединившись через покаяние с духовным чувством, желание перестает быть неуправляемым и импульсивным. Оно помогает уму стремиться к добру, оно видит в этом мире тени потерянного рая. Желание как сила души, соединившись через благодать с силами духа, превращается в ностальгию по Божественной красоте.

Третья сила души у святых отцов называется раздражительной. Это защитная сила души. Она должна охранять душу от зла и греха, как иммунная система человека – от инородного тела. Лучшее проявление ее – святая ненависть к тому, что разлучает душу от Бога. Однако после грехопадения раздражительная сила обратилась против того, что мешает исполнению страстных желаний; в этом случае раздражительная сила похожа на меч, который дан в защиту от врага, но душа этот меч обратила против самой себя и беспрерывно наносит им себе все новые раны.