Адгезийская комедия

Мы приземлились на помойке.

? В строительный мусор выбросила?

? Д-да…

? Тебе повезло. Четыре дня не забирали мусор. Ищи швабру. Мою! Любименькую! Несчастненькую! Швабру!

? Хорошо, хорошо. – Я старалась не смотреть на Зину и не пораниться о гвозди, которые наверное торчат из каких-нибудь деревяшек. Но как… Темно ещё, ? блеяла я. ?Тут же всё завалено, досками, старой мебелью и…

? Как выбросила, так и найдёшь.

? Но вы же мне поможете?

? И не подумаю. Ты мне хоть раз помогала? Да вы с бабкой со мной даже не здоровались.

? Я всегда здоровалась, всегда, ? я стала либезить и заискивать, как голодная побитая собачонка, я стала смотреть на Зину преданным подобострастным взглядом, лишь бы она не заставляла искать меня среди досок швабру.

? Да ёжкин кот! Ищи давай швабру. Светло уже. Ну!

И я получила сильнейший подзатыльник, такой, что впечаталась в центр контейнера, чуть не напоролась глазом на шершавую доску с гвоздём. Доска торчала из старого полированного гардероба, похожего на гроб. Полировка искрилась в свете фонаря. Фонарь стоял не у помойки, а чуть поодаль, у тропинки, которая к этой помойке шла. Рядом с фонарём неявно, но прослеживался силуэт…

Я расплакалась: ну как я найду, мне в ногу кажется впился гвоздь.

? Ты кидала в контейнер?

? Н-нет, я всё контей… бак…, ? я не могла говорить, слёзы душили меня. Контейнер ? гигантский кузов мусорки, рядом с ним тоже всё завалено барахлом, какими-то мешками, вёдрами, всё гремит и воняет.

? Какой тебе тут бак? Это контейнер, русского языка не знаешь? Тьфу ты, сразу заметно, что спортсменка. Спортсмены никогда умом не блистали. Тут оставила?

? Я только санки в бак, в… контейнер бросила, и… коврики, я… ? я пыталась сказать о детских санках и резиновых ковриках, которые Сеня естественно вынес на помойку по моей просьбе.

? Коврики, ? передразнила Зинаида Алексеевна, ? в свете фонаря и серости рассвета она выглядела как бешеная бабка-супергерой и ей действительно для полноты образа не хватала какой-нибудь ёжкиной метлы. Волосы у неё развевались, хотя ветра не было от слова «вообще», халат мерцал, ноги были обуты в калоши, а сверху гольфы, и тоже в розочку, она просто вся переливалась этими розочками. – Коврики она выкинула. А ты знаешь, какие они были нужные кому-то, качественные, толстые автомобильные. Ты бы могла дома у себя их положить, и Сене своему наказать отвезти в своё дом, помочь маме, она и так нервная и больная…

? Я… я не подумала. Я… я… один оставила, он перед дверью лежит, а остальные.

? Ну ладно. Покопаюсь, пока ты ноешь, ненавижу нытиков, ненавижу тебя и твою бабку-баронку, сидит себе, восседает на… ? такое впечатление, что она говорила о моей бабушке, что бабушка, где-то сидит, я-то не сидела, а стояла на коленях в мусоре и боялась двинуться, чтобы на что-то ещё не напороться. Зинаида Алексеевна стала греметь где-то рядом с контейнером, а я замерла и всхлипывала от испуга.

? Целуй мне руки, вставай на колени! Ах, ты уже на коленях? Вот так!

Я поползла по досками, которые проваливались подо мной, наткнулась на что-то мягкое и мокрое, и обрадовалась, что не гвоздь.

? Да я в переносном смысле, фигурально, то есть, выражаясь. Фу, слюнявая. – Зина торжествовала, мне казалось, что она выше Сени, просто гигантская. ? Да не ной! Нашла я швабру, вот она. Не взял никто родимую, вид-то неказистый, зато суть, какова суть. А ты уж готова была пятки мне лизать, нытная девочка. Пока! Но не прощаюсь до конца! Жди ещё в гости-то! Вот же везучая. Так бы убила, если без швабры соталась! – Зинаида Алексеевна взвилась в воздух, вися на швабре, как на турнике, сделала сальто как гимнаст, оседлала швабру, но не как в мульте про ведьмочку-службу-доставки; она кружила сидя на швабре, как на скамейке, опершись на неё руками и болтая ногами – вылитая сумасшедшая бабка.

Я вылезла из мусорного бака и побежала к подъезду, не по дорожке, мимо фонаря, а по земле напрямки, я неслась босиком метров двадцать вниз, вниз к подъезду и думала: как мне открыть сейчас дверь, ведь у меня дома магнитный ключ, а код я не знаю…

И тут я проснулась. За окном совсем светло. Волосы мои были мокрыми от пота, футболка тоже. Я потрогала затылок и взвизгнула от боли. Быстро села на диване, стала изучать пятку – я так больно наступила на гвоздь. Рана была глубокая, стопа в земле. Блин, успела подумать я, придётся искать поликлинику и вводить противостолбнячную сыворотку, два дня точно будет слабость, это тяжёлая прививка под лопатку… Но тут произошло что-то за гранью, после чего я замерла, и встала на одной ноге как цапля на болоте. У меня на глазах стопа очистилась от земли, песка и грязи, рана затянулась, её не стало! Я вернулась в реальный мир, т.е. вышла из оцепенения, стала рассматривать локти, взяла зеркало, изучила распухшую губу – всё затягивалось на глазах: только посмотрю, и рана, или синяк, или опухлость пропадают. Я потрогала затылок – вообще не болел! Я даже зажмурилась и шлёпнула себя по затылку – не болит! Волосы высыхали на глазах, футболка тоже.

Я в обычном режиме, как-то бессвязно подумалось мне. За окном совсем рассвело, значит через час должно было на минут пять заглянуть солнце, липы колыхались, окна были прикрыты как вечером.

? Ну надо же. Какой кошмар приснился, ? пробормотала я для смелости.

Я налила в чайник воды и включила его. Села пить чай, переставив подушку. На всякий случай осмотрела и её. Я на диване раскидывала карты. Сейчас же я о них и не вспомнила. Я просто сидела, переваривая увиденное. Во сне пришёл Кирилл. К чему бы это? Хорошо ли, что он пришёл во сне? Я думала о Кирилле, пока пила чай, пока снова кипятила чайник, чтобы снова пить чай. Но вдруг вспомнила ощущение полного опустошения и беспомощности – как я лежала в этом огромном контейнере строительного мусора. Чёртова швабра. Не могли раньше предупредить соседи, что её нельзя выкидывать. Страшная швабра, мощная в ручке и с совсем короткой перемычкой. О Зине я боялась вспоминать, отгоняла от себя эту жуть. Вдруг, размешивая в чашке мёд, я вспомнила прошлое. Что-то щёлкнуло в мозгу, случается такое, и…

Я ехала в лагерь первый раз. Естественно в Анапу, естественно бесплатно, тогда пришли в бассейн путёвки именно на малышей, то есть на нас – восьмилеток. Мама вспоминала свой лагерь как что-то очень приятное и свободное. Она всё детство провела в лагерях в основном сидела в кружке мягкой игрушки. Я смотрела фотографии мамы в альбоме: худенькая девочка, её обнимает руководитель кружка, деревянные домики, весь лагерь деревянный. Я представляла такие домики на берегу моря, но оказалось всё по-другому. Корпуса каменные, столовая ужасная, но я в детстве не очень любила есть, только если овсяное печенье, так что я спокойно переносила голод, я и хлеб любила просто без всего, а в столовой хлеба было навалом ? мягкого, бело-серого, с хрустящей корочкой.

Напоминание 2. Сёстры Лобановы и овсяное печенье

В комнате нас поселили впятером. Я сразу стала верховодить. А в соседней комнате были две девочки, как бы сказать помягче, ну их не уважали. Улыбина Наташа была полненькая и страшненькая, остриженная под горшок, ходила всё время в одних и тех же штанах, плавала неплохо, на уровне так, жиробасы в детстве часто плавучие, а потом все тонуть начинают. Тонуть – это не значит на дно идти. Просто наступает такой момент и у девочек и у пацанов, когда растёшь, оформляешься и перестаёшь чувствовать воду. Вода начинает дружить с плавучестью против тебя, этот момент надо просто пережить, переждать и всё будет снова почти как в детстве, ну у всех по-разному, кто-то, разочаровавшись, уходит. Я отвлеклась. Значит, Улыбина, её за человека не считали, ну так – жиробасная жаба, и ещё вторая девочка Аня, даже не помню её фамилии, что-то на «П». Они как-то сразу стали вместе в лагере, остальные их сторонились. Улыбина-то урод (ну конечно нет, но тогда я так считала), Аня же была симпатичная, смуглее меня, глаза такие карие живые, прям очень и очень симпатичная, и ещё волосы тёмно-русые вьются, длинные, она их в хвост носила, симпатичнее меня, у меня-то волосы прямые. К середине смены, когда я освоилась окончательно и со всеми сдружилась, девчонки из соседней комнаты стали к нам приходить, мы играли в какую-то игру, не игральные карты, кажется там были хоббиты, а может хрюки. То есть наша комната стала тусить с той комнатой. И вот как-то во время нашей игры припёрлись и Улыбина с Аней П. И девчонки из их комнаты им говорят: «Ушли отсюда! Вас не звали!» А я говорю: «Почему это вы решаете? Это наша комната, наша игра, проходите девчонки, Аня, Наташа, садитесь вот тут напротив». Помню Аня П так мне кивнула благодарно. Вы думаете, я такая защитница слабых? Нет и нет! Я всех слабых ненавижу. Просто две другие девочки из соседней комнаты, сёстры Люба Лобанова и Люда Лобанова, почему-то считали себя круче меня. Во всяком случае, мне так казалась. Они такие были красотки, закатывали томно глаза, когда вставали на тумбочку стартики поделать и только потом натягивали очки. Они были координированные и супер-обучаемые. Я с этими стартиками лет пять мучилась, пока стало получаться прилично. На старте надо выигрывать, иначе лидерство придётся отыгрывать по дистанции. Отыгрывать каждую десятую у соперника дико, ещё если не в волну, тяжело, и на финишный рывок может не хватить. Плавание этим опасно – силы могут покинуть вас в любой момент. Вроде плывёшь на скоростях и вдруг – руки не поднимаются, тело как вата, в волну не попадаешь. В плавании важно поймать волну. Если на дистанции кончились силы ? это ужас, тихий ужас. На суше, в беге, например, ты если уж разогнался, то несёшься, пусть и задыхаешься, и ноги не бегут, забились, но борешься как-то, в плавании на морально-волевых не выплываешь – сбился ритм, сбилось дыхание, техника полетела, и всё ? проигрыш прежде всего самому себе. Форма важна, кондиция. Я отвлеклась…

И вот эти Люба и Люда – они меня бесить стали ещё в Москве, но я хитрая, я с ними норм. А тут оказался подходящий момент. И я сказала их отстойным соседкам: «Садитесь девчонки, играйте!» Смотрю: все как-то недовольны, смотрят так на меня, а Улыбина с Аней П обрадовались искренне.

? Ой, да Мальвин, да что ты! Да не церемонься ты с ними. Пусть просто сидят и смотрят! Не надо их учить! – Люба с Людой так томно, в один голос, принялись убеждать. Люба была старшая, старше меня года на два, а Люда моя ровесница

? Слушай, Люба. Ты кто такая-то? Мы команда, а ты считаешь себя лучше что ли?

? Ну ты и дура, Мальвина, – обиделась Люба. – Они же отстой. А команда – это ерунда всё. В плавании каждый сам за себя.

Дело в том, что Люба была права. Команда у нас до сих пор никакущая. Вот у Ольги Алексеевны группа ? реально команда. На соревах, внутренних спортшкольных, один плывёт, а все за него болеют, стоят по краям, кричат, на развороте рядом с контролёрами руками машут: давай, сильнее на повороте отталкивайся, выжимай давай. В нашей группе такого не было. Эстафеты ещё не начались. Когда ты в эстафете, то всегда дружить начинаешь, иначе не победить, дух важен, но я тогда об эстафетах даже не знала. Просто вожатые грузили про команду (у нас кроме тренеров вожатые в лагере были), вожатые видно по методичке нам болтали, как их научили, им же что плавание, что футбол – всё едино, их поставили на спортотряд, они и следуют инструкциям.

? Нет, Люба. Каждый за всех. Тебе хоть кто скажет. И если ты думаешь, что лучше других, то ты хуже других.

? Я хуже? – Люба засмеялась. – Мальвина поглупела, да?

? Ага, ? выдавила сестра.

Все молчали. И закатывали глаза от возмущения.

? Я не поняла, ты что сказала? – я только этого и ждала. Я вцепилась в Любины волосы и стала её трясти, как сегодня во сне Зину. Завязалась такая не драка, а потасовка. Люба не ожидала, и не сразу стала отбиваться. Она оцепенела.

? Может им напомнить, как ты их брюки спрятала, как таскала у них печенье? Твоё, Ань, печенье, Люба слямзила! – кричала я.

На территории лагеря был магазин. Кто с деньгами, те покупали там палочки кукурузные и ещё разную кондитерскую еду. У Ани из тумбочки подтыривали, а однажды Люба украла целую пачку. Просто, потому что у Ани можно украсть, и её позлить, и посмеяться всласть, и при этом ты даже не считаешься крысой. Об отстойных можно вытереть ноги! Никто понятно в детстве так не формулирует, просто тащат и всё, крысятничать вполне себе норм у дур.

? Ты сама воровка! Это ты воровала печенье! Ты же любишь овсяное, ? напала на меня, защищая сестру, Люда.

Тут за меня заступились мои подружки из комнаты, стали выяснять, когда и кто что видел, мы стали доказывать, что не знали, что печенье Анино. А я прекрасно знала, я даже видела, как Люба с Людой воровали у Ани с полки (я была с ними и стояла на стрёме) – ведь надо было ещё найти: Аня продукты стала прятать под бельём.

Мы поцарапались, покусались. В общем, Люба почти расплакалась. Но держалась. Нытиков-то почти не было в группах, ныли только абонементники, когда мы из душевых их пинками выгоняли ? пусть подождут, не сломаются.

? Ещё что-нибудь своруешь, или что пропадёт, плохо будет. А девчонок тронешь, дело будешь иметь со мной. – Я, такая, вся из себя честная с укусом на щеке, меня аж распирало.

? С тобой! Ха! Да кто ты такая-то? Малявка мелкая! – закричала Люда, хотя была на месяц младше меня.

? Сейчас узнаешь, кто я такая. ? Я тыкнула кулаками в лицо Люде. Люда пополнее, но взгляд у неё был не такой уверенный и нахальный, как у Любы – она и плыла слабее.

Мои девчонки впились в Любу, чтобы она меня не убила, она же рванула спасать сестру. С Людой у нас завязалась настоящая драка, начались крики, прибежали вожатые и даже уборщица, нас растащили, начались разбирательства. Я и все мои девочки подтвердили, что я просто заступилась за Улыбину с Аней П., просто заступилась. Тренер наказал Любу с Людой (сто приседаний и сто отжиманий), ну и немножко меня. Я была довольна. Меня зауважали, я же типа борец за справедливость, а Улыбина с Аней теперь часто к нам приходили. И Аня специально мне покупала овсяное печенье, я принимала его с благодарностью, шутила, и жадно проглатывала. Через неделю Люба стала со мной разговаривать, а Люда нет. Она помалкивала, затаила на меня злобу. Я ждала от неё подлянок. И они не заставили себя ждать. На дискач я тогда ходила с удовольствием, надевала супер-трикотажные штаны – они пропали, их не оказалось на моей полке в шкафу. Джинсы, тоже моднявые, были искромсаны внизу и на заднице. Тогда я сделала из них бриджи (не зря ж мама портниха, я и в восемь лет помогала ей кроить), надела их на дискотеку, я танцевала в нашем большом кругу, а на заднице у меня светилась дыра. Люба с Людой окучивали парней и все надо мной ржали. Но мне было наплевать, я светила дырой на попе и не стеснялась, под джинсами были надеты супер-красивые плавки. В какой-то момент Улыбина пропала с танцпола. А, вернувшись, рассказала, что схватила все лучшие вещи сестёр Лобановых и бросила где-то на территории, подальше от корпуса. Не знаю, что там она выбросила, но сёстры возмущались до посинения. Любимые трикотажные штаны было не очень жалко, они заношенные, но брендовые. Мама вздыхала:

? Я так и знала, что украдут. – Мама жила временем, когда зашитые штаны всё равно было жалко, мама жила прошлым, где вещи ещё не были одноразовыми.