Как не старался Муслим, как не пытался отводить в сторону глаза, ничего не получалось, всё время видел её.
Забор был невысокий, куры часто перелезали через забор, на другую сторону. Жена Муслима звала невесту, чтобы она загнала их обратно.
Из-за этих кур, решил Муслим построить высокий, каменный забор.
Каменный забор был высокий, куры больше не перелезали на ту сторону, и глаза не приходилось отводить.
Невесту больше не было видно.
Только по ночам она иногда снилась Муслиму, и на следующий день он поднимал забор ещё на один камень.
Дядина дочь, после того как стала женой Муслима, совершенно не изменилась.
По-прежнему была такой же худой и безжизненной. Пустота так и осталась в ней.
Родила жена Муслиму сына. В честь дяди его назвали Махмудом.
Ребёнок не слезал с рук матери, обовьёт её шею и не отпускает. Этот ребёнок, своим лицом, ногами, руками, смехом, плачем, должен был заполнить пустоту, которая жила в жене Муслима.
Но заполнить эту пустоту он так и не смог.
Жена Муслима ещё трижды забеременела, но ни одного из них она не смогла выносить в своём теле. Все они родились мёртвыми, раньше положенного времени.
Может быть, всё дело было в этой пустоте, в неё провалились эти неродившиеся дети?
Кто знает.
И что могла поделать эта бедолага…
Муслим, ни разу не поцеловал свою жену.
Бог мой, как же их можно назвать мужем и женой?!
Кто знает, если Муслим хоть раз, один только раз поцеловал бы свою жену, бедняга открыла бы глаза, сказала бы хоть слово. Но Муслим не решался поцеловать жену, боялся. Тогда могла бы открыться тайна его ночных посещений. Не мог он это сделать.
…Только один раз, всего-навсего один только раз, жена Муслима не выдержала. Неожиданно, безо всяких слов, всё также с закрытыми глазами, она обвила шею Муслима, стала жадно целовать его лицо, глаза, язык, губы, не могла оторваться от его губ. Будто хотела заполнить пустоту, которая давно поселилась в ней, и тяготила её.
Муслим не помнит, как он вырвался из рук жены, как выскочил наружу.
Ничего не помнит.
Утром жена долго не вставала. Муслим подошёл к ней, и увидел, что её лицо, глаза, губы, раздулись, опухли. Он даже решил, что жена умерла и закричал.
Но жена не умерла. Кое-как, с опухшими руками и ногами, она встала, чтобы выполнять свою каждодневную работу. Убирать дом, готовить обед, заваривать чай.
…Но с тех самых пор, жена умерла. Видит Бог, с того дня она и умерла!..
… – Сестра Чимназ! Сестра Чимназ! – Муслим звал невестку, которую на той стороне забора было не видно.
– Что случилось, брат Муслим? Или курицы снова перелезли через забор?
– Нет, не в этом дело! Разве можно перелезть через такой высокий забор?
– В чём же дело?
– Надо поставить жене пиявки. Она меня стесняется. Тебя просит.
– Сейчас, брат Муслим, сейчас! Только руки вымою. Было не трудно преодолеть этот забор. Что там забор,
была бы крепость, преодолел бы крепость, смерть мог бы преодолеть.
Свою бы смерть преодолел, но как преодолеть смерть дядиного сына.
Бедный дядин сын!.. Где ты умер, кто тебя похоронил? Может быть, и не похоронил никто, стал добычей стервятников. Даже могилы не осталось.
Почему не осталось? А этот каменный забор, разве не могила твоя?!
Через этот забор можно переступить, но как переступить через эту могилу!..
Не только ты, через эту могилу не способен перешагнуть никто в этом селе, называющий себя мужчиной.
Даже такой человек как мясник Газанфар, не смог переступить через могилу цирюльника Абиля…
Так и остался ты по эту сторону забора. Остался заживо погребённый.
По эту сторону ты, по ту сторону – она.
Было лето. Женщины и дети спали дома, Муслим спал во дворе, под тутовым деревом.
Иногда до него доносились мужские голоса с той стороны каменного забора. Он так и не мог разобрать, ему мерещилось или на самом деле были мужские голоса.
Однажды он не выдержал, как сумасшедший вскочил со своего места, перелез через забор, спустился в тот двор.
Во дворе никого не было.
Муслим ринулся к двери, пинком ноги открыл её, но не так сильно, чтобы не поднимать шума. Как бы то ни было, дядина невеста. Это и его честь.
– Где он? Где этот сукин сын?!..
Муслим кричал, но голос его звучал шёпотом.
– Не хочешь признаваться. Сейчас пройдусь по тебе ремнём, мигом признаешься.
…И какой ремень, из бычьей кожи. Не ремень, кинжал…
Муслим, так и не вытащил свой ремень из бычьей кожи. Ограничился пощёчиной:
– Не бей, братец Муслим, не бей! Богом заклинаю, не бей! – умоляла невеста, и рука Муслима немела, цепенела.