Лизол и розы. Крымская сага

Мой гнев куда-то резко испарился, и я проворчал в ответ:

– Будь по-твоему, – и отошёл к борту насколько это было возможно. Палящее солнце уже совсем меня не радовало и казалось злым, колючим как обрамление забора ИВС. И то хлеб, что хотя бы ветерок не давал согнуться под его натиском, аккуратно освежая мой подросший за лето дома хайер. Я глядел в никуда, якобы вдаль, и ни о чём не думал уже. Поездка так и не смогла меня порадовать, и я ощущал отчего-то что и дальше будет не лучше.

Такие вот мемуары в карантин, я там впервые услышал это слово, в Крыму. Зря я это написал, наверное.

Прибытие в Крым

Дальше было очень скучно – с одной стороны, потому что поезд превратился в тихохода-электричку, который останавливался чуть ли не на каждом полустанке между перегонами. В него подсаживались грузные чумаки с мешками в руках и мешками же за спиной. Моего проводника они снабжали за проезд варёной кукурузой, авоськами полными баклажанов и сырыми раками. Вид у них всегда был смурной и унылый, казалось, они могут перезаразить хандрой половину мира. Над металлической крышей вагона круглосуточно рябило марево, она не успевала остынуть за ночь. Кондиционеры? Не, не слышали, ибо в 1984 году совецкому человеку их не полагалось. Газеты стали цениться не как способ убить время за чтением – на него мозг оказался не способным в жаре – а как предмет, позволявший обмахиваться. Окна в вагоне фактически не закрывались, но небо было безоблачным, солнце палило, и высовываться из них уже не спасало. С другой стороны, я был спасён Славиком до самого Симферополя – потому что у него прибавилось хлопот по вагону, а я мог охранять его проводничью обитель весьма успешно. Чем я с радостью и занимался.

Днём мы читали, пили остывший чай, жевали кукурузу, травили байки и орали песни под гитару, которая вдруг обнаружилась у моего проводника…

Я выучил до кучи Визбора, Городницкого и Кукина в итоге. Потому что Славик был уже на 4 курсе педа со всеми вытекающими и выползающими. Причём я уже знал когда поезд остановится – когда Славик едва слышно давал команду подпевать «Абакан-Тайшет». Я старался, мне помогали какие-то подружки Славика, мы устраивали настоящий концерт с прихлопыванием и приплясыванием, в итоге на новом раскалённом перроне на добрый километр был слышен наш звонкий ор про туманы и Тайшет-Абакан, про то что мы едем за туманом, часто мы сразу переходили на «Полярное кольцо», «Хамар-Дабан», потом орали уже про холеру и зелёный поезд что виляет задом…

Или тоже задачка, спеть известные вирши фактически в стиле рок:

Поезд, длинный смешной чудак,

Извиваясь твердит вопрос :

«Что же, что же не так, не так,

Что же не удалось?»

Тогда я не знал слова «троллинг» и просто принимал команду как должное… Сейчас мне поведение Славика более чем понятно. Ведь я видел как еле слышно, но зло шипели, словно закипевшие чайники, эти самые его незаконные пассажиры, стоило ему отвернуться. Славик выходил к ним в одних закатанных до колена холщовых штанах и шлёпанцах, торговался как самый жадный в мире чёрт, рычал что его-де поезд тут не один нынче в неделю едет, не хотите мол – ждите электричку… Почему-то от его услуг всё же ни один жаждущий проехать несколько километров в вагоне не отказывался, только громко и горестно вздыхая, вручал ему ещё один мешок, который нёс в руках или привязывал к поясному ремню… А мы, трое-четверо обычно, высунувшись в коридор, тем временем орали на весь вагон: «Рельсы упрямо режут тайгу…»

По темноте в проводницкой начинались пиры. Славик учил меня варить раков, пить местное домашнее вино и закусывать дольками груш, которые он доставал из мешков и, ошпарив кипятком, резал очередным кинжалом с наборной из разноцветного оргстекла ручкой производства «ГУЛАГ СССР», при этом его движения напоминали священнодействия некого проворного языческого жреца. Завернувшись в казённую простыню, участники пира произносили тосты с силлогизмами, не уступая в красноречии мифическим или не очень античным ораторам. Потом на разделочных досках появлялось сало всех сортов и мастей, домашний хлеб и огромные помидоры – не хуже абаканских, хотя говорить об этом было табу. Помню, один раз мать застала меня посреди веселья – так же как и председатель пира, в сандалиях на босу ногу, трусах и простыне, я был хорошо осоловевший и уже полулежал на полке, приобняв кого-то из девчонок в сарафанах. Честно говоря, я всерьёз опасался скандала или ещё чего-то в этом роде – но Славик проворно вылетел вон как пробка из бутылки с шампанским, увлекая мать за собой и что-то воркуя ей при этом… Инцидент был исчерпан, а я уснул на пару-тройку часов, не шевелясь даже… Откуда потом у Славика взялась фляжка коньяка из вагона-ресторана, я так и не понял, ведь мой проводник брезговал на свои средства там что-то приобретать… однако он проворчал что-то невнятное про идиотов-дембелей из пятого вагона «инда нефиг щёлкать хлебалом», и больше я ничего не узнал.

Пейзаж за окном доставал однообразностью и унынием, сухие кустики бессмертника с солончаков девчонки как-то вплели в мои лохмы, однообразная плоскость меня начала угнетать не хуже жары, и я был рад тому что фактически мной было кому заниматься. Кусты и пирамидки тополей на поселковых станциях совсем не вдохновляли. Они мне потом конкретно надоели, ведь я люблю кедры, ели и багульник. Перегоны напоминали автотрассу Усолье-Тыреть в июле, где у нас в области рассованы основные солевые рудники. Вроде и нет ощущения что ты на плоском открыто совсем блюдце, но когда вагон поехал покосившись на 11%, мне стало лихо. Так что обществу в вагоне я был очень благодарен. Но что меня совсем огорчило – у меня закончилась ангарская вода для питья. Местная была поистине ужасна. Её ставили на несколько часов в холодильник, помню, сластили, крапили лимонной кислотой – но запах сероводорода был тошнотворен. Наши источники в Тункинской долине были с приятной кислинкой и шипучкой, как знатная газировка. Там можно было выпить полтора литра и не заметить, даже если и не было жажды. Здесь хотелось пить постоянно, но больше двух-четырёх глотков осилить было невозможно – мутило и слезились глаза. К моему ужасу, так обстояло дело на всей этой грёбаной Тавриде, и я отказывался понимать, что нашёл в этой местности хорошего рифмоплёт Волошин. Ну да, офигенного цвета закаты – только я уже слышал мудрёное слово «рефракция» и знал, что это от тучи пыли в атмосфере такое, у нас в промзонах тоже обалденные краски вечерами, вот только почему-то сосны умирают и люди тоже высыхают в них… Славик сочувственно смотрел на мои мучения, потом доставал из ниоткуда (иногда у меня было ощущение что он их откуда-то телепортирует) банку яблочного сока… помогало ненадолго. «По прибытии пей только пепси! – напутствовал он меня после, когда мы притащились в Симферополь. – Иначе тут сдохнуть можно за месяц на этой вонючке! И промывай всегда голову после моря на ночь, иначе соль съест кожу и волосы!» – с тем я и вышел из вагона, в сумеречный рассвет чужого города, когда ещё ночная мгла задёргивает очертания предметов и стен.

Вокзал неприятно поразил своим кислым размахом, напоминавшим теорему о подобных треугольниках… Куча арок ни о чём – такой была моя первая мысль. Потому что я привык к зданиям в Ангарске и Слюдянке – изящные, компактные, уютные…

С приятной водой в фонтанчике внутри – у нас везде можно пить воду фактически из-под крана…

Чем мы часто и занимаемся, шокируя столичных снобов…

Впрочем, родня оттуда всегда по приезде припадала к холодному крану надолго…

Я говорю это потому, что Салгир тогда произвёл на меня удручающее впечатление…

Он и раньше был не лучше…

Фотографировали Салгир всегда осенью, когда дожди заполняли русло – так бывало и со Слюдянкой, что постоянно уходила под камни, вглубь земли…

Но меня Салгир встретил несколькими лужами…

Да, Слюдянка пряталась, но её иной раз можно было слышать в подвалах домов Рудоуправления, её берега были выложены блестящим ясным мрамором и гранитными булыжниками, там росла шикша и кусты смородины.

Да и вообще…

И вот это – оказалось лишь рекламной открыткой…

Вместо обещанного открыткой лягушатника – пересохшее болото, которое ещё и воняет, как всякая лужа среди глинистых почв…

А вообще они обычно были потемнее:

Как тут можно жить? Превратившись в улитку? А их было колоссальное количество – они гроздьями покрывали фонарные столбы, стволы деревьев, стены у тротуаров… от мелких до до размеров теннисного мяча.

Это выглядело мерзко, на фото хоть какой-то элемент эстетики ещё формируется…

Так что после оленьей стройности ТрансСиба вокзал Симферополя был похож на разжиревшего хряка, которого вот-вот зарежет очередной мрачный чумак перед поездкой куда-нибудь в Запорожье…

Скамейки – топорные, после моей привычки к Иркутской Набережной, она же бульвар Гагарина…

Громада здания вокзала нависает над тобой, напоминая предбанник преисподней.

Всё было серым, серым, давящим и веявшим безысходностью.

И вовсе не потому что мы вышли в серый свет утра. Оно и под солнцем такое же серое…

После нашей Середины Земли

я почувствовал что попал на её край, в самом лучшем случае…

Вот сюда я так и не сходил, тоже мне коробка зиккурата…

Театр должен быть таким:

Вот он, краса и гордость города, точнее, что от него ещё оставалось в моё время…

и поближе…

А не вот этот вот позор… сарай сараем.

И в общем, вот эти открыточки оказались симпатичнее…

Хотя и на них видно, как оно давит на тебя в реальности.

Я понял, почему отец сказал мне «край вертухаев», почти сразу…

Они смотрели на нас сверху, с барельефов… От них так и веяло той же злобой, что и в учебнике истории от портрета Робеспьера. Как выяснилось, наша электричка до Евпатории должна отчалить только около семи утра… В каменном мешке против ожидания не было прохладно, ещё и душно, и лампы светили тускло и безжизненно. Почему-то вокзальные киоски не работали, что расстроило меня ещё больше – Маська бы наверняка пришла в восторг от раковин рапана и значков с местной символикой. Однако, увидев цену милой ракушки… 3 рубля 89 копеек… я стушевался. Бутылка пепси тут стоила 63 копейки, а была на один глоток, 0.33 литра – правда, за пределами вокзала уже 35 копеек, но для этого пришлось бы выбираться отсюда на троллейбусах, в которые были очереди – от их вида потом уже у меня была оторопь, ничего подобного в родном городе не было отродясь. Тащиться же вон равно как и в комнаты ожидания, смысла не было. Дома работало что-то вроде вокзального кафе, здесь оно было закрыто до 9 утра.

Это я влепил панорамку что Вы поняли, почему довольно скоро мы остались одни в пустоте чужих стен. Кресел не предвиделось, мы смирились с необходимостью остаться на месте. Я говорил матери что-то о том что мне здесь не нравится, что мы приехали куда-то где нам не будет хорошо, что это какое-то старое место старого света и нужно было ехать в Нилову пустынь в ущелье Ихэ-Ухгунь, а не сюда, и она приобняла меня только чтоб я не продолжал и не начинал ругаться уже в голос. И тут мы вдруг вынуждены были понять что не одни…

– Гражданочка, отцепитесь уже от хахаля-то, будет! – прозвенело противным писклявым тембром в чужом басе…

Я психанул и увидел впереди себя какой-то нехороший белый свет, и в общем так и не смог сообразить на ходу, что же я делаю-то? Очухался я уже лицом на полу с хорошо заломленными руками и разбитой в кровь губой. Какой-то мрачный хмырь что-то вещал матери про молодого уголовника что она-де вырастила…

– Шо ти казав, свиня недоросшiх? – прохрипел я автоматически, вспоминая говор из соседских бараков по району Гидростроителей… – Оборобив тебе на Магаданi у нас!