Осколки времени

Мы протискиваемся в переднюю часть театра, чтобы я была на месте, как только они начнут звать добровольцев. Кирнан положил молоток и гвозди в маленькую вечернюю сумочку, которую я держу в руках, и из нее теперь торчит рукоять. Это выглядит глупо, и я задаюсь вопросом, не переигрывает ли подготовка Кирнана мою роль беспомощной маленькой женщины.

Когда мы входим в роскошный красный зал, перед нами примерно триста мест, поэтому мое первое впечатление – он гораздо меньше того, что был в парке Норумбега, где Кирнан исполнял свой номер Будини. Затем я смотрю вверх и вижу, что над нами два уровня сидений. Большинство этих мест уже заполнено, поэтому я предполагаю, что это менее дорогой вариант.

Я нахожу два свободных стула во втором ряду, чуть левее центра. Кирнан кладет свою программу на сиденье рядом со мной и говорит, что вернется позже.

– Не спускай глаз с режиссера, – он кивает на приоткрытую дверь сбоку сцены. – Затем громко объяви, что у тебя есть молоток и гвозди. И не обижайся, если они будут смеяться над тобой.

– А почему я должна принимать это на свой счет? Я не выбирала этот костюм, поэтому они будут смеяться над тобой, а не надо мной.

На его лице проявляется слабый призрак его старой усмешки, но почти сразу же исчезает. Он направляется в дальнюю часть театра. Места вокруг меня начинают заполняться в течение следующих нескольких минут, и добрая четверть зрителей держит молотки и гвозди.

В конце концов, какой-то измученный мужчина толкает дверь и открывает ее. Он оглядывается и снова исчезает. Примерно через минуту он возвращается с маленьким блокнотом в руках.

– Я вижу гораздо больше молотков, чем мы ожидали. Мистер Гудини был бы очень рад, если бы каждый из вас забил гвоздь или два, но я думаю, что местная пожарная команда может посоветовать не пускать толпу на сцену. Поэтому мы выберем четную дюжину людей.

Руки взлетают вверх. Некоторые добровольцы, все мужчины, встают. Некоторые из них выглядят как профессиональные борцы, если они вообще есть в 1905 году. Я энергично машу рукой, но режиссер меня не замечает. Он протягивает маленький листок бумаги шести или семи мужчинам, явно собираясь выбрать самого крупного и мускулистого.

Тот факт, что я на одну-две головы ниже всех окружающих, мне не помогает. Хотя стул не выглядит особенно прочным, он должен выдержать мой вес, поэтому я забираюсь наверх. Как только я восстанавливаю равновесие, я машу сумочкой.

– Выберите меня!

Несколько человек вокруг меня начинают смеяться. К ним примешивается еще и несколько насмешек.

– Вы выбрали только мужчин, – я внезапно осознаю свой американский акцент в море британцев и тот факт, что все смотрят на меня. – Мне кажется, вы им заплатили. Почему бы не дать девушке шанс?

Управляющий закатывает глаза.

– Да, пусть будет чертова дюжина, – кричит кто-то с задних рядов.

– Держу пари, что она все равно не сможет попасть в этот чертов гвоздь. Дайте нам что-нибудь, над чем можно посмеяться. – Этот голос явно принадлежит Кирнану, и большинство мужчин усмехаются.

Женщина, стоящая впереди, бросает в сторону Кирнана неприязненный взгляд:

– Двенадцать мужчин и ни одной женщины – это едва ли справедливо.

Другой мужчина кричит:

– А я говорю, дай им молоток, и, может быть, они перестанут тявкать о том, что хотят голосовать.

Думаю, во фразе «дайте им молоток» был подтекст. Очевидно, женщина, которая попросила немного гендерного равенства, согласна, потому что ее губы сжимаются.

Режиссер пожимает плечами.

– Ладно, пусть будет чертова дюжина. Если что-то случится с мистером Гудини, это будет на вашей совести, леди, – он отрывает еще один клочок бумаги и протягивает мне. – А теперь слезайте со стула и ведите себя прилично.

Он оглядывается на тех остальных, кого выбрал.

– Представление пройдет в конце шоу. Когда вынесут ящик, вы выйдете на сцену. Гудини, скорее всего, немного пошутит, потом залезет внутрь, и мы закроем крышку. Каждый из вас подойдет по очереди. По два гвоздя на каждого – время не резиновое.

Он проскальзывает обратно за дверь сцены, и я опускаюсь на стул.

Кирнан возвращается минут через десять и садится на свое место.

– Здорово справилась.

Я фыркаю:

– Не надо мне этого. Я слышала, что ты там говорил.

– Просто разогревал толпу. Проверенная временем практика как среди шоуменов, так и среди политиков. Когда ты поднимешься туда, убедись, что находишься в начале очереди, прежде чем они закроют ящик. Я сунул несколько шиллингов парню, стоящему сзади, и велел ему крикнуть: «дамы вперед», так что, думаю, проблем не возникнет, – он быстро пробегает глазами по мне, а затем его взгляд задерживается на моей груди. Но без задних мыслей, он будто только оценивает эффект. – Сними этот плащик и оставь его здесь.

Я бросаю на него уничижающий взгляд, а затем протягиваю руку назад, расстегивая кружевное болеро. Сняв его, я тут же бросаю его ему на колени.

– Доволен? – спрашиваю я.

Его рот слегка приподнимается вверх, и я не могу сдержать мысль, что этот новый Кирнан смог бы посоревноваться с другом Шарлейн, Бенсеном, в сдерживании мимики. В случае с Бенсеном у меня было ощущение, что это просто его натура. Кирнан же, напротив, редко пытался скрыть от меня свои эмоции – позитивные или нет, взаимные или нет. Или если он пытался, то всегда безуспешно. Поэтому все, что он делает и говорит, – это просто игра.

Затем занавес поднимается, и я обращаю свое внимание на сцену, где происходит действие.

* * *

Две помощницы Гудини, одна из которых – его жена Бесс, заковали его в кандалы и сковали цепями более десяти минут назад. Затем его прикрыли занавесом, чтобы он извивался не под взглядом публики, и отошли в сторону сцены.

Зрители двадцать первого века давно бы зевнули и вышли, но люди на ипподроме пристально смотрят на занавес, скрывающий Гудини. Некоторые читают театральную программу, а другие тихо болтают со своими спутниками. У остальных глаза прикованы к сцене, они ждут. При выборе музыки пианист, по-видимому, руководствовался необходимостью создать атмосферу предвкушения. Время от времени раздаются всеобщие вздохи, когда силуэт локтя Гудини или какой-то другой части тела виднеется из-за ткани. Но в основном они просто наблюдают и ждут.

Яркий синий свет виден над занавесом и еще немного под ним, но я почти уверена, что никто, кроме Кирнана, Гудини и меня, не видит его. Вообще-то я не знаю, где сейчас Кирнан. Он пробормотал какое-то извинение и ушел еще до того, как Гудини вышел на сцену.

Это уже четвертый трюк Гудини за вечер, причем каждый явно рассчитан на то, чтобы придать импульс главному событию. В первом акте был карточный фокус, за которым последовало нечто, называемое метаморфозой. Руки Гудини были связаны, затем его поместили в большой мешок и заперли в ящике. Бесс задернула занавеску перед собой и коробкой. Затем мы услышали три быстрых хлопка, и когда занавес открылся, Гудини уже вышел из ложи, а Бесс была внутри, связанная в мешке.

Третьим эпизодом был побег из молочного бидона, наполненного водой, трюк, который Гудини начал выполнять несколько лет назад. Я помню, что видела его в каком-то телевизионном шоу, которое я смотрела давным-давно, «Внутри Магии» или что-то в этом роде, так что я знаю, в чем секрет. Верхняя часть бидона не приварена. Он просто толкает ее вверх и вылезает наружу.

Внезапно красный занавес распахивается, и Гудини торжествующе шагает к зрителям, держа над головой цепи и кандалы. Он начал шоу в смокинге, постепенно раздеваясь во время различных выступлений. Сейчас на нем черный костюм, очень похожий на тот, что Кирнан носил в парке Норумбега.

Глаза у Гудини темные и пронзительные – пожалуй, самая характерная его черта. Хотя он и невысокий, но мускулистый. Темные волосы разделены пробором посередине, и, видно, их пытались пригладить в знак уважения к нынешней моде, но они, похоже, не оценили усилий по их укрощению.

До того, как начать трюк, Гудини попросил нескольких добровольцев осмотреть снаряжение, убедиться, что цепи настоящие и он не прячет где-нибудь ключ. Один из них заглянул ему в рот, а другой осмотрел медальон на шее. Он прикреплен к кожаному ремешку и заправлен в верхнюю часть его купального костюма. Конечно, для всех остальных в зале ключ выглядит, как простой бронзовый диск, тонкий, как пластина, который невозможно использовать для побега.

Что меня озадачивает, так это то, что я все еще вижу синий свет от его ключа. В первых двух побегах он был приглушен коробкой и бидоном, но на этот раз я могла видеть свет над и под занавеской. Гудини ни разу не переместился, даже на секунду.

Толпа аплодирует, сопровождая это свистом и радостными возгласами. Гудини несколько раз поклонился, затем кивнул своим помощникам, приветствуя их аплодисментами. Они делают реверанс, и как только шум стихает, Гудини передает цепи Бесс. Затем он идет к зрителям, стоя совершенно неподвижно, пока все не замолкают.

– Уважаемые дамы… и… господа, – начинает он громко и отчетливо, с легким акцентом, который я не могу идентифицировать. – Мне доставляет огромное удовольствие видеть вас здесь сегодня вечером, вы станете свидетелями нашего следующего трюка с освобождением. Некоторые утверждали, что мои таланты сверхъестественны, но я уверяю вас, что они являются тайной, основанной только на мастерстве и атлетизме, без какой-либо помощи великого запредельного. Однако другие утверждения вызывают еще большую тревогу, чем утверждения о сверхъестественной помощи. Как многие из вас, возможно, знают, одни… личности… здесь, в Истборне, заявили, что я мошенник.

Он замолкает, когда по комнате разносится смесь свиста и смеха.

– Эти люди, очевидно, не верят словам вашей полиции, которая публично подтвердила, что я сбежал из их тюрьмы в прошлый понедельник. Эти люди настаивают, что высвобождение, свидетелем которого вы стали сегодня вечером, – это сценический трюк и ловкость рук. И они верят, что изобрели контейнер, который может поймать… великого Гудини.

Его взгляд скользит по первым нескольким рядам, пока он продолжает: