HistoriCity. Городские исследования и история современности

HistoriCity. Городские исследования и история современности
Коллектив авторов

Studia Urbanica
Города являются одним из ключевых ориентиров для современного исторического сознания: их возникновение, развитие и упадок используются, чтобы определить вектор развития человеческой цивилизации. Эта книга посвящена историчности городов – динамичному пересечению различных временных проекций, формирующих образы города и городскую память, которые создаются множеством конкурирующих практик, сообществ и институтов. Среди авторов книги преобладают специалисты по интеллектуальной и культурной истории; благодаря им становится возможным проследить на длительном временном отрезке (от позднего средневековья до актуальной современности, от средневековых хроник и гравюр до граффити и стрит-арта), как и кем создаются и меняются образы города. Обращаясь к истории и современности городов, анализируя разнообразие границ и связей настоящего и прошлого, авторы сборника стремятся стимулировать диалог между городскими исследованиями, интеллектуальной историей, социологией культуры, публичной историей и другими областями, изучающими трансформацию ткани городской жизни в ее временной перспективе.

HistoriCity. городские исследования и история современности

УДК 316.334.56(091)

ББК 63.3(0)-22

Х51

Рецензенты:

Е. Берар (Ewa Bеrard), Professor Emeritus, Национальный центр научных исследований (CNRS-ENS), Франция;

П. С. Куприянов, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.

Под редакцией Б. Степанова, К. Левинсона, О. Запорожец

HistoriCity: городские исследования и история современности. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия STUDIA URBANICA).

Города являются одним из ключевых ориентиров для современного исторического сознания: их возникновение, развитие и упадок используются, чтобы определить вектор развития человеческой цивилизации. Эта книга посвящена историчности городов – динамичному пересечению различных временных проекций, формирующих образы города и городскую память, которые создаются множеством конкурирующих практик, сообществ и институтов. Среди авторов книги преобладают специалисты по интеллектуальной и культурной истории; благодаря им становится возможным проследить на длительном временном отрезке (от позднего средневековья до актуальной современности, от средневековых хроник и гравюр до граффити и стрит-арта), как и кем создаются и меняются образы города. Обращаясь к истории и современности городов, анализируя разнообразие границ и связей настоящего и прошлого, авторы сборника стремятся стимулировать диалог между городскими исследованиями, интеллектуальной историей, социологией культуры, публичной историей и другими областями, изучающими трансформацию ткани городской жизни в ее временной перспективе.

В оформлении обложки использованы фрагменты работ: картина «Маленькая улица» Я. Вермеера, 1658 г. Рейксмузеум, Амстердам / Riksmuseum Amsterdam; фотография Нельсон-Тауэр В. Кула, 1936 г. Рейксмузеум, Амстердам / Riksmuseum Amsterdam; открытка с видом на док в Ливерпуле, 1897 г. Фотограф неизвестен; фотография Kaique Rocha, Humphrey Muleba on Pexels.com.

ISBN 978-5-4448-2445-0

© Авторы, 2024

© Б. Степанов, К. Левинсон, О. Запорожец, состав, предисловие, 2024

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Предисловие

Одно из расхожих определений города, которое гласит, что город – это «единство непохожих», – приписывается Аристотелю. Даже если великий греческий философ не является автором подобного изречения, трудно придумать лучшую метафору для виртуальной встречи представителей разных дисциплин в пространстве городских исследований. Опыт междисциплинарного диалога, воплощенный в этом коллективном труде, призван показать, каким образом различные дисциплины могут откликаться на всплеск интереса к проблематике города и экспансию, которую urban studies переживают в последние десятилетия.

В нашей книге этот диалог разворачивается в связи с проблематикой истории, которая традиционно занимала одно из главных мест в исследовательской работе Института гуманитарных историко-теоретических исследований им. А. В. Полетаева. Важной интригой для современной рефлексии об истории можно считать напряжение между устоявшейся традицией академического исследования теории и истории исторической науки, с одной стороны, и изучением того, как история актуализируется в повседневности и популярной культуре, которые зачастую лишены этой устойчивости. Задумывая проекты, посвященные истории в городском контексте[1 - Городские образы в системах коммуникации: от XV к XXI в. (ЦФИ НИУ ВШЭ, 2015); Конструирование прошлого и формы исторической культуры в современных городских пространствах (ЦФИ НИУ ВШЭ, 2014).], мы стремились наметить возможности взаимодействия между этими областями знания. Кажется, трудно придумать лучший повод для выстраивания такого взаимодействия, чем изучение города, который сегодня принято характеризовать как палимпсест, возникающий из соединения разновременных пластов и синхронизации ритмов.

Город уходит в своем происхождении к истокам человеческой истории; историки и археологи рисуют нам масштабную картину его развития в веках. Историческая наука – занятие специфически городское. Можно ли вместе с тем сказать, что само наше восприятие истории и себя самих как ее субъектов опосредовано нашей принадлежностью к современной городской культуре? И в какой степени биение пульса истории можно не только выявить научными методами, но и почувствовать в повседневной жизни современного города, в ее ритмах, в ее многообразной темпоральности? Однако постановка вопроса об истории может возникать не только в размышлениях о современной культуре. Проблему истории можно найти в самой сердцевине городских исследований постольку, поскольку она связана непосредственно с определением объекта этой области знания. С трудностями такого определения сталкиваются как исследователи городов прошлого, так и специалисты по современному городу. В то время как археологи, антиковеды и медиевисты спорят о том, можно ли считать изучаемые ими поселения городами, урбанисты и культурные географы пытаются найти понятия для обозначения городов в сегодняшнюю (пост)историческую эпоху – эпоху, когда городское приобретает глобальный характер, становится фактором, фундаментально определяющим не только человеческое общежитие, но и судьбы природного окружения, а признаваемое культурное разнообразие городских феноменов в мире не позволяет ограничиваться исключительно западноевропейскими критериями и терминами для их описания.

Наша монография не претендует на то, чтобы охватить все многообразие значений и проявлений исторического применительно к городу[2 - Попыткой эскизной разработки этого сюжета является первая глава книги.]. Тексты книги сфокусированы на классическом этапе истории европейского города, который начинается от позднего Средневековья и доходит до современности. Работая преимущественно в русле интеллектуальной и культурной истории и исследований исторической культуры, авторы книги воплощают разные траектории исследования. Одни из них изучают, как складываются и затем воспроизводятся образы городов, которые не только притягивают нас как исследователей и путешественников, но и задают представления о городе и месте в нем человека. Другие авторы, напротив, фокусируются на том, как прошлое осваивается при посредстве города и в городской среде, организуя современное общество и становясь частью современной культуры.

Благотворность подобного встречного движения, на наш взгляд, заключается в том, что «история» образует здесь поле разнообразных перекличек между прошлым и современностью. Изучение городов прошлого обнаруживает не только «истоки» и «зачатки» современного города, но и созвучия с современностью, позволяя поставить вопрос о границах таких явлений, как, например, туризм и визуальность городской среды, которые традиционно считаются достоянием современности. Обращение к современной исторической культуре городов позволяет посмотреть, какое место история занимает в жизни города, как она определяет его ритмы, формирует его пространство. «Город» в нашей книге – будь то город прошлого или город современности – исследуется сквозь призму тех образов, которые определяют его идентичность или идентичность его жителей, а также «пространств репрезентации» (А. Лефевр) и медиа, в которых эти образы оформляются. Достоинством той подборки сюжетов, которая легла в основу нашей книги, можно считать то, что она в известной мере отвечает идее разнообразия, которая служит сегодня важным источником вдохновения для исследователей города. В нашей коллекции есть не только большие и маленькие города – Париж и Москва, Эрланген и Аугсбург, Вайблинген и Львов, Чарльстон и Шеффилд, – но также разнообразные медиа (от ведут и книжных иллюстраций до лаковых миниатюр и граффити) и агенты, участвующие в работе городского воображения. Пожалуй, в меньшей степени нам удалось отобразить здесь географическое разнообразие городской жизни. Сюжеты, представленные в книге, сконцентрированы главным образом в странах Старого и Нового Света, что выглядит серьезным недостатком в постколониальной перспективе. Понимая это, мы хотели бы рассматривать выпускаемую книгу, пользуясь формулировкой одного из основателей интеллектуальной истории А. Лавджоя, как звено в «Великой цепи бытия», которое, как хотелось бы надеяться, стимулирует реальные и воображаемые путешествия исследователей города и появление новых пространств диалога о городе, объединяющих представителей разных дисциплин.

Наша книга об истории и городе сама уже имеет довольно длинную историю. Эта история связана с Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований им. А. В. Полетаева. Книга не только выходит в серии, издаваемой под эгидой института, она также в значительной степени является результатом кооперации усилий сотрудников его исследовательских центров – Центра исследований современной культуры, Центра наук о языке и тексте, Центра истории и социологии знания. Ее издание отмечает как радостные, так и грустные моменты этой истории. Нам кажется, что подготовленная нами книга ярко воплощает идею междисциплинарности, которая была заложена в концепции института, созданного в 2002 г. в Высшей школе экономики И. М. Савельевой и А. В. Полетаевым[3 - Особенно нужно отметить вклад научного руководителя ИГИТИ И. М. Савельевой, поддержка которой была важна для того, чтобы это издание состоялось несмотря на все трудности его подготовки.]. Без той атмосферы сотрудничества и взаимного интереса, которая поддерживалась в институте, этот труд не мог бы появиться.

За время подготовки книги к печати радикально изменился тот общественный и научный контекст, в котором она выходит в свет. История многих городов мира – как упомянутых в ней, так и не упомянутых – пишется теперь, к сожалению, еще и как история бомбардировок и обстрелов, гибели людей и наплыва беженцев, массового и одиночного протеста против диктатуры, агрессии и репрессий. Обо всем этом историкам еще только предстоит написать научные работы, и мы верим, что они появятся. А пока для части авторов события последних лет вылились в эмиграцию, обрыв личных и научных связей, смену мест работы, а то и рода занятий. Если сегодня, разбросанные по миру, мы в виртуальном пространстве объединились снова, чтобы выпустить в свет том, сложившийся еще в прошлой жизни, то потому, что считаем всегда своевременными два дела: во-первых, удерживать историографическое поле за профессионалами, не оставляя его псевдоученым, а во-вторых, поддерживать научное сотрудничество между здравомыслящими людьми, сохраняющими общие академические ценности и интересы невзирая на то, что их государства помимо их воли стали врагами. Книга, написанная в условиях, более напоминавших нормальные, сможет, как мы надеемся, сыграть хотя бы небольшую, пусть символическую, роль в решении этих двух задач. В работе над ней важную роль сыграл Олег Паченков, который, будучи редактором серии Studia Urbanica, помог нам в подготовке текста к публикации. Благодарим издательство «Новое литературное обозрение» и И. Д. Прохорову за поддержку нашего проекта.

Мы рассматриваем книгу и как исторический документ определенного этапа в жизни ИГИТИ и нашего авторского коллектива. К сожалению, в 2021 г. от нас безвременно ушла Наталья Самутина – талантливый исследователь, создатель Центра исследований современной культуры ИГИТИ. Ее памяти мы посвящаем наш труд.

Борис Степанов

HistoriCity: город в пространстве исторической рефлексии (вместо введения)

Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения!

    Л. Кэрролл. Алиса в Зазеркалье

Понятие His?toriCity, вынесенное в заглавие этой монографии, может быть прочитано как «слово-бумажник», подобное тем, которыми в известной сказке Льюиса Кэрролла жонглирует Шалтай-Болтай. Единство историчности и города, на которые указывает возникающая в этом слове игра смыслов, кажется удачной метафорой для проекта, цель которого – обнаружить разные формы взаимодействия исторического и городского, увидеть, как эти два явления становятся зеркалами друг для друга. В этом тексте мне хотелось бы понаблюдать за этой игрой отражений, проследить, как проблематика истории и города по-разному преломляется в разных полях рефлексии и областях знания. Попытка балансировать на границах дисциплин – дело достаточно неблагодарное, поскольку легко становится мишенью для упреков в недостаточной выверенности и спекулятивности предлагаемых рассуждений. Тем не менее хочется надеяться, что такой эксперимент все же будет полезным и как опыт налаживания диалога между разными дисциплинами, в которых разворачиваются сегодня исследования города, и как сопоставление различных языков описания этой проблематики.

В качестве пролога к этому эксперименту мне кажется полезным сказать несколько слов о значении понятия «историчность» (historicity) как одного из ключевых терминов в той области знания, которую принято сегодня обозначать термином «исследования исторической культуры». Способность охватывать самые разные феномены, связанные с отношением к истории и к прошлому, делают эту область важным теоретическим горизонтом для коллективного проекта, результаты которого представлены в книге.

Судьба понятия «историчность» достаточно типична для современных социальных наук, где активно используются понятия литературности, политического или непосредственно связанное с нашей темой понятие урбанистического феномена: все они указывают на качественную специфику явлений, соответственно, литературы, политики или городской культуры. Понятие историчности появилось в исторической науке в связи с постановкой вопроса о реальности тех или иных исторических личностей. Однако сегодня оно переместилось в центр рефлексии об историческом сознании. Если история понимается антропологически как совокупность средств ориентации человека во времени, то понятие историчности становится инструментом анализа того, как реализуется эта ориентация с учетом многообразия временны?х горизонтов и значений современной культуры.

Понятие режима историчности, утвердившееся в современном гуманитарном знании с легкой руки Франсуа Артога, соединяет сразу несколько возможных направлений такой рефлексии. Прежде всего речь идет о характеристике современности с точки зрения глобальных изменений систем темпоральной ориентации. Описывая вслед за Р. Козеллеком, Г. Люббе и Я. Ассманом наше время как «эпоху презентизма», Ф. Артог, А. Руссо и Ф. Джеймисон говорят о принципиальном изменении взаимоотношений между настоящим и прошлым[4 - Hartog F. Regimes of Historicity. Presentism and the Experiences of Time / S. Brown (trans.). N. Y.: Columbia University Press, 2015; Rousso H. La derni?re catastrophe: l’histoire, le prеsent, le contemporain. P.: Gallimard, 2012; Джеймисон Ф. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма / пер. с англ. Д. Кралечкина. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2019. С. 551–582 (Глава 9. «Ностальгия по настоящему»). О презентизме см. также: Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история: В 2 т. Т. 1: Конструирование прошлого. СПб.: Наука, 2006. С. 538–562; Олейников А. Другой презентизм // Портал фонда «Либеральная миссия». https://liberal.ru/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni/drugoj-prezentizm.]. Ускорение времени в современном обществе, которое приводит к его сосредоточенности на настоящем, одновременно усиливает и потребность в соединении с прошлым, и ощущение невозможности его присвоения.

Второе направление рефлексии связано с тем, что проблематичность в отношениях настоящего и прошлого имеет этическую и политическую подоплеку. Возрастанием значения современности как объекта исторического анализа обусловлено появление конфликтной зоны изучения «актуального прошлого», где поднимаются болезненные вопросы о памяти, травме, идентичности, включается постколониальная рефлексия и т. д.[5 - См. об этом, например: Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 166–194.] Здесь прошлое вторгается в современность, нарушая дистанцированность и нейтральность исторического знания и побуждая искать возможности соотнесения и сосуществования противоборствующих точек зрения.

Наконец, третье направление рефлексии о режимах историчности связано с дифференцированностью, которая осознается как черта современного общества и современной культуры, но проецируется также и на другие исторические периоды. Ориентация во времени в любую эпоху не только определяется большими временны?ми сдвигами и политическими импульсами, но и задается различными мотивациями, и приобретает самые разнообразные формы[6 - См., например: Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. СПб.: Владимир Даль, 2004; Groot de J. Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary Popular Culture. L.: Routledge, 2008; Rosenzweig R., Thelen D. P. The Presence of the Past: Popular Uses of History in American Life. N. Y.: Columbia University Press, 1998. Справедливости ради нужно отметить, что понятие историчности как таковое не находится в центре этих концепций. Вместе с тем поворот в сторону эмпирической трактовки понятия «режимов историчности» можно обнаружить и у Ф. Артога в тех случаях, когда он отрицает единство современного презентизма или допускает релятивизацию этого понятия, которая позволяет использовать его для описания различных эмпирических феноменов.]. В этой перспективе предметом анализа могут становиться как ретромания и ностальгия по недавнему прошлому, так и рецепция наследия более отдаленных эпох (например, Средневековья, восприятие которого становится полем изучения для исследований медиевализма), то есть феномены, которые создают причудливые сочетания «большой» и «малой истории» и стирают границы между высокой и популярной культурой.

Уже эта эскизная и достаточно условная характеристика проблемного поля, в котором разрабатывается проблематика историчности и ее режимов, очевидным образом выводит нас за пределы традиционной историографической рефлексии и показывает разные временны?е горизонты, в которых «история» и «историческое» будут наделяться тем или иным значением. Проблематика историчности фиксирует наше внимание на проблематичности границ между настоящим и прошлым, сложных механизмов их соотнесенности друг с другом, разных социальных и культурных контекстах их взаимодействия.

Именно это и служит для нас теоретическим основанием для перехода к теме взаимосвязи истории с феноменом города и многообразием городских контекстов. Перефразируя известную формулировку Р. Парка, Б. В. Дубин назвал в свое время города лабораториями современности, подразумевая значение городов для формирования общества модерна[7 - Дубин Б. В. Вена рубежа веков как лаборатория современности // Дубин Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое издательство, 2004. С. 251–263.]. Думается, что с учетом сказанного выше не менее справедливым будет обозначение городов как «лабораторий прошлого», поскольку именно здесь идет интенсивная работа по «историческому обживанию» окружающей среды, формируется интерес к истории, реализуются конкурирующие «проекты прошлого» различных социальных групп и оттачивается историческая чувствительность современного человека, его восприимчивость к наследию периодов и эпох, лежащих за пределами его личной, семейной или групповой памяти.

Далее мы попытае?мся поразмышлять об историчности в городском контексте, выделив две перспективы, которые будут условно обозначены как «история в городе» и «город в истории». В первом случае речь идет о городском контексте формирования современной исторической культуры. Очевидно, что городская среда и городское пространство не только определяют темп современной жизни, но и становятся преимущественной сценой формирования исторического сознания современного общества. Быстрота и комплексность изменений, происходящих в ходе развития городов, насыщают городское пространство историческими значениями и вместе с тем создают потребность в темпоральной ориентации. Прежде всего именно в городах аккумулируются манифестации исторического в жизненном мире современного человека (начиная от исторических музеев и памятников и заканчивая архитектурой и топонимией), разворачивается на символическом, дискурсивном, акциональном и политическом уровнях борьба разных сообществ за утверждение концепций как собственного, так и всеобщего прошлого. В то же время предположение, что эта связь «современного», «исторического» и «городского» менялась в ходе урбанизации, открывает новые перспективы изучения. Здесь возникают вопросы о взаимосвязи исторического мышления и городской мультитемпоральности, о происхождении различных элементов исторической культуры (а значит – и о границах современности), о том, как формировались образы городов, как изменялась роль прошлого в городском воображении и в практиках формирования идентичности городских обитателей.

Перспектива, обозначенная формулировкой «город в истории», связана с вопросом об историчности применительно к городу как объекту общественных дискуссий, медийных репрезентаций и научных исследований[8 - Об историчности как характеристике объекта научного исследования см.: Hall J. R. Historicity and Sociohistorical Research // The SAGE Handbook of Social Science Methodology / eds. W. Outhwaite, S. P. Turner. Los Angeles: SAGE. 2007. P. 82–99. См. также: Савельева И. М. Новая «социальность» социальной истории. Препринт WP6/2015/03. М.: ИД ВШЭ, 2015.]. Арсенал современной интеллектуальной истории и истории знания позволяет нам изучать, как образ города формировался в различные исторические периоды и в разных типах текстов, а стало быть, и то, как менялись представления о культурной значимости городов и исторических перспективах их существования. В главах нашей монографии эти сюжеты подробно рассматриваются в широком историческом диапазоне – начиная от позднего Средневековья до современности. Поэтому в этом тексте речь пойдет в большей степени о том, как образ города эволюционировал в современной теории, переходя из общих философских рассуждений в более специализированные научные контексты, как сталкивались между собой исторические перспективы осмысления города и различные модели исторической аргументации, как соотносились между собой размышления об урбанизации как глобальном явлении и интерес к истории отдельных городских поселений и т. д.

Рассматривая город в качестве среды, где осуществляется самоопределение человека в истории, мы, таким образом, можем анализировать сцепление «истории» и «города» в самых разных измерениях – от максимально наглядных, чувственных, связанных с повседневным опытом, до абстрактных, связанных с определением города как объекта, интерпретируемого в горизонте глобального развития. Не претендуя на полноту характеристики, мы попробуем в следующих двух разделах эскизно наметить пути развертывания этих двух направлений рефлексии о городской историчности.

История в городе

Характеризуя города как «лаборатории прошлого» или «истории», прежде всего нужно обратить внимание на связь городов с формированием темпоральных режимов современности, анализируемых целым рядом исследователей от Р. Козеллека до Х. Розы. Отправной точкой здесь может быть очевидный факт связи определенного этапа развития городов с идеей прогресса как движения в будущее, которая играла конститутивную роль для общества модерна. Эта идея воплотилась в различных проектах – начиная с планирования городов, ставшего почвой для появления множества современных утопий[9 - Показательно, что многие из этих утопий опирались на те или иные исторические прототипы – будь то античный полис, города Средневековья или Ренессанса.], и заканчивая многочисленными образцами футуристической архитектуры. Вместе с тем в этой исторической перспективе мы видим также кризис модерна, воплотившийся и в фактах полного уничтожения городов (от Сталинграда и Ковентри до Мосула и Мариуполя), и в кризисе градостроительных проектов, воплощавших идеи урбанистического модернизма, и в апокалиптических образах упадка городов, бытующих в фантастике. Классическим примером исторического тупика стало разрушение района Айгоу-Пруитт в Сент-Луисе, которое Ч. Дженкс назвал «смертью модернистской архитектуры»[10 - Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. М.: Стройиздат. 1985. С. 14–15.]. Попыткой разрешить фундаментальное противоречие современной культуры, связанное с неизбежностью слома традиций и старины как следствия творчества современного человека, можно считать идею «созидательного разрушения», которую, опираясь на М. Бермана[11 - Берман М. Все твердое растворяется в воздухе. Опыт модерности. М.: Горизонталь, 2020. С. 18.] и Й. Шумпетера[12 - Шумпетер Й. А. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. М.: Эксмо, 2008. C. 459–463.], подхватили теоретики современного урбанизма[13 - См. например: Харви Д. Состояние постмодерна: Исследование истоков культурных изменений / Пер. с англ. М.: ИД ВШЭ, 2021. С. 65–103.].

Пытаясь определить характерные черты современной темпоральности, местом формирования которой стал город, исследователи указывают на процессы унификации и ускорения времени. Однако наряду с этим, как отмечал Н. Трифт, нельзя упускать из внимания процессы дифференциации, приведшие к возникновению множественности времен, каждое из которых задавалось определенным социальным контекстом – трудовым, семейным, религиозным и т. д.[14 - Thrift N., May J. Introduction // Timespace: Geographies of temporality / ed. by N. Thrift, J. May. London: Routledge, 2001. P. 15. Одной из ярких попыток отрефлексировать эту проблематику стала программа ритмоанализа А. Лефевра.] Различение временны?х характеристик социальной жизни и повседневности не могло не проявиться в организации культурной жизни. Убыстряющаяся смена различных культурных течений («-измов») стала симптомом культурной дифференциации, напряженной конкуренции идеологических и художественных проектов. Эта фрагментированность культуры, значение которой для современной эпохи было отмечено еще М. Вебером и Г. Зиммелем, отразилась и в осмыслении исторического процесса. Подводя в начале ХХ в. итоги развития новоевропейского историзма, Э. Трельч обозначил его главную проблему как культурный синтез современности[15 - Трельч Э. Историзм и его проблемы: Логическая проблема философии истории. М.: Юрист, 1994. С. 143–144.]. Невозможность окончательного синтеза указывает на исторический характер самой этой работы и невозможность «снять» фрагментированность современной культуры.

Городская среда современного города все более тесно связана с чувствительностью к историческому времени. М. Берман, автор одной из классических работ о культуре модерна, выносит в эпиграф к главе, посвященной значимости городской культуры, фразу из письма Гёте к Эккерману, характеризующую Париж как «столицу мира», где «любой мост, любая площадь служат воспоминанием о великом прошлом, где на любом углу разыгрывались события мировой истории»[16 - Berman M. All that is Solid Melts into Air. N. Y.: Simon and Schuster, 1983. P. 131. (Перевод цитаты дается по изданию: Эккерман И.?П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М.: Худож. лит., 1986. С. 571.)]. Ярким проявлением отмеченной выше исторической эклектичности стало растущее количество (псевдо)исторических архитектурных стилей, которое все более воспринималось как печать современности в облике города[17 - Ярким примером попытки гармонично решить проблему исторического синтеза в городской среде может служить архитектурный облик венской улицы Рингштрассе. См.: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков. Политика и культура. СПб.: Изд-во им. Н. И. Новикова, 2001.]. Будучи воплощением распада классической нормативности в архитектуре[18 - См. об этом, например: Кириченко Е. И. Архитектурные теории XIX века в России. М.: Искусство, 1986.], оно все больше превращало среду мегаполисов в подобие всемирной выставки. Осознание такого рода множественности применительно к городу стало одной из ключевых идей постмодернистского историзма, примером чего может служить известная концепция «городского палимпсеста» А. Хьюссена[19 - См. Huyssen A. Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford, CA: Stanford University Press, 2003.].

Начиная с XVIII в. история все больше приобретала ключевое значение в формировании идентичности современных обществ. Это не могло не сказаться на городской культуре и трансформациях городской среды, которые, как показано еще в классических работах В. Беньямина, были связаны с появлением новых публичных пространств и с интенсивным развитием медиа, определявших воображение участников разрастающихся городских сообществ[20 - Маккуайр С. Медийный город: медиа, архитектура и городское пространство. М.: Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», 2014.]. История, прежде всего история политическая (будь то национальная или имперская), воплощалась в коммеморативной инфраструктуре, которая разворачивала и воспроизводила исторические повествования в городской среде[21 - Эта проблематика замечательно разобрана на примерах Вены и Берлина в работах К. Шорске и Р. Кошара: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков; Koshar R. From Monuments to Traces: Artifacts of German Memory, 1870–1990. Berkeley: University of California Press, 2000.]. Эта инфраструктура, которая включала в себя различные элементы, такие как исторические музеи, памятники, топонимию и т. д., интегрировалась в разнообразные механизмы сплачивания новых открытых сообществ – начиная от экскурсий и заканчивая праздниками и государственными коммеморативными мероприятиями. Именно этот круг явлений, как известно, в значительной мере стал фокусом внимания участников легендарного проекта «Места памяти»[22 - Нора П. Франция – память. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. Показательна широта концепции этого проекта, которая позволяла включить в анализ инфраструктуры не только памятники в буквальном смысле этого слова, но и символические топосы.]. Сегодня в развертывании рефлексии о коллективной памяти и ее городской инфраструктуре участвуют как исследователи, так и городские активисты, и представители современного искусства.

Одним из важных направлений этой рефлексии сегодня становятся ограничения этой коммеморативной инфраструктуры, которые превращают ее не столько в посредника памяти, сколько в средство забвения[23 - Эти противоречия можно рассматривать как проявления более общей тенденции, которую связывают с характеризующим (пост)современную эпоху «кризисом репрезентации».]. Опираясь на разработки исследователей исторической культуры, эта рефлексия претендует на то, чтобы осмыслить политические, эстетические и когнитивные характеристики элементов этой инфраструктуры, ответить на вопросы о том, какого рода повествования они транслируют, каковы этические основания этих повествований, как строится взаимодействие этих повествований с различными городскими публиками. Показательным примером в этом отношении может служить проблематизация городских монументов. Исследователи памяти подвергают критическому осмыслению классические образцы памятников, которые мифологизируют исторических персонажей, репрезентирующих единство сообщества. Параллельно художники и скульпторы создают новые типы городских монументов, которые погружают зрителя в пространство травматической памяти – как берлинский мемориал жертвам Холокоста – или, наоборот, растворяют эту память в городской среде – как «Камни преткновения» или таблички «Последнего адреса». Эстетические эксперименты касаются и темпоральности монументов: в качестве альтернативы поставленным на века мемориалам появляются временные и мобильные арт-объекты, подчеркивающие эфемерность и личный характер актов памятования[24 - См. об этом, например: Young J. E. The Counter-monument: Memory against itself in Germany Today // Critical Inquiry. 1992. Vol. 18. № 2. P. 267–296; Crinson M. Urban Memory – an introduction // Urban Memory: History and Amnesia in the Modern City / ed. by M. Crinson. L.: Routledge, 2005. P. XIV–XIX.].

Пожалуй, одним из наиболее значимых воплощений фундаментальной связи между историческим сознанием и городской культурой выступает феномен наследия. Кристаллизация этого феномена связана преимущественно с эпохой модерна, одним из важных импульсов для нее стало развитие практик городского планирования современного города (классическим примером здесь, конечно, была османизация Парижа, которая стала образцом для многих последующих проектов модернизации городского пространства), реализация которых приводила к уничтожению старой застройки. В борьбе против этого стали формироваться сообщества краеведов и градозащитников, которые инспирировали возникновение системы охраны памятников старины. На протяжении XIX–XX вв. интерес к феномену наследия переживал взлеты и падения в зависимости от конкретного социального контекста, но неизменно играл важную роль в формировании представлений об аутентичности и ее значении для современной культуры. Пожалуй, наиболее значимый всплеск интереса к нему, оказавший влияние как на практики городского планирования, так и на систему исторической рефлексии, произошел на рубеже 1960–1970?х гг.