Политическая наука. 2016. Спецвыпуск

Политическая наука. 2016. Спецвыпуск
Коллектив авторов

Владимир Сергеевич Авдонин

Журнал «Политическая наука»
В выпуске представлены работы ученых факультета политологии МГУ, выполненные в различных научных жанрах и охватывающие самый широкий круг тем и направлений политической науки. Работы размещены в соответствии с основными и традиционными тематическими рубриками журнала.

Политическая наука. Спецвыпуск. 2016

Представляем номер

Специальный выпуск журнала представляет статьи ученых факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Традиции изучения политики в Московском университете имеют богатую историю. Среди первых десяти кафедр, созданных в 1755 г. по предложению М.В. Ломоносова, была кафедра политики.

Уже в первой половине ХIХ в. в университете работал факультет нравственных и политических наук, дававший образование в области политики, дипломатии, политической экономии. Современная политология стала преподаваться в МГУ с 1989 г. сначала в рамках философского факультета, а с 2009 г. – на факультете политологии.

На факультете политологии МГУ ведется подготовка специалистов различного профиля – от исследователей политики до PR- и GR-менеджеров, журналистов, политиков, дипломатов, политтехнологов и др. Столь разнообразное образование обеспечивают семь кафедр и четыре лаборатории, нацеленные на высокое качество обучения и формирование научно-исследовательских компетенций.

Широчайший спектр направлений и тематики исследований не позволяет, разумеется, представить в настоящем выпуске все многообразие научных изысканий, выполняемых в подразделениях факультета. Мы выбрали из них лишь небольшую часть, позволяющую, на наш взгляд, создать некоторое представление о научной деятельности на факультете в области политической науки. При этом мы постарались отобрать статьи, отражающие, по возможности, разнообразие исследовательской тематики, методов и жанров. В то же время мы включили их в традиционные рубрики журнала, хорошо известные нашим читателям.

В рубрике «Состояние дисциплины», по традиции открывающей выпуск, предлагаются четыре статьи, затрагивающие исторические условия и профессионализацию политической науки в России. Ю.Д. Артамонова и А.Л. Демчук подготовили статью о дисциплинарном поле «политических и нравственных наук» в первой половине XIX в., В.А. Соболев и А.А. Ширинянц анализируют роль Ф.М. Бурлацкого в становлении политической науки в СССР, М.М. Мчедлова и М.С. Кудряшова рассматривают влияние на политические исследования меняющегося статуса роли религии в обществе, а О.В. Столетов и И.А. Чихарев освещают современную дискуссию о профессионализации деятельности в сфере политики.

В рубрику «Ракурсы» помещены три статьи, рассматривающие государственную политику как на международном, так и на внутригосударственном уровнях. Международный уровень представляют статьи В.М. Капицина о форматах регулирования насилия в международных отношениях и Ф.О. Трунова об основах применения вооруженных сил современной ФРГ. А внутригосударственный уровень – статья М.В. Вилисова о проектном подходе в современной российской государственной политике.

В рубрике «Представляем научный центр» размещены работы преподавателей и сотрудников кафедры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ. Научная деятельность этого коллектива, возглавляемого известной российской исследовательницей Е.Б. Шестопал, вызывает повышенный интерес коллег и уже освещалась на страницах нашего журнала. На этот раз мы представляем новые и наиболее актуальные материалы данного научного центра, подготовленные в том числе при участии молодых и начинающих исследователей. Среди четырех статей рубрики три написаны по результатам эмпирических исследований, проведенных учеными кафедры. Коллективная работа Е.Б. Шестопал, А.Л. Зверева, С.В. Нестеровой и Н.В. Смулькиной посвящена анализу массового сознания после выборов в Государственную думу 2016 г. А.В. Селезнева представляет итоги лонгитюдного исследования динамики ценностных изменений элиты и масс в постсоветский период. Статья молодой китайской исследовательницы Б. Ван, написанная в соавторстве с Н.Б. Боковой, вызывает особый интерес, так как в ней представлены результаты эмпирического исследования массового политического сознания в современном Китае. В четвертой статье рубрики И.С. Палитай рассматривает особенности методологии политико-психологического анализа массового политического сознания.

Рубрика «Контекст» на этот раз посвящена сложному и противоречивому контексту современной российской политики. Здесь публикуются статьи достаточно известных отечественных исследователей, выступающих с различных позиций. И.И. Глебова размышляет об исторических и культурных аспектах «посткрымской» политики, а И.И. Кузнецов пытается оценить влияние внешних факторов на трансформацию форм правления в постсоветской России.

Завершает выпуск также традиционная рубрика журнала «Идеи практика». В ней размещены две статьи. В одной из них известный общественный деятель и профессор факультета политологии МГУ В.И. Якунин размышляет о тенденциях технократизма в политической мысли прошлого и настоящего, а в другой – молодые авторы И.А. Бронников и Н.В. Блинова достаточно подробно рассматривают технологии управления рисками в государственной политике.

Конечно, статьи выпуска далеко не исчерпывают тематическое, методологическое, жанровое многообразие научных исследований на факультете политологии МГУ. Тем не менее мы надеемся, что они вызовут интерес читателей и позволят им получить представление о научной деятельности ученых факультета.

    Авдонин В.С.,
    Демчук А.Л.

Состояние дисциплины: Исторические условия и профессионализация политической науки

О союзе статистики, права и морали, или Дисциплинарное поле «нравственных и политических наук» а первой половине XIX века

    Ю.Д. Артамонова, А.Л. Демчук[1 - Артамонова Юлия Дмитриевна, кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, e-mail: juliaartamonova@yahoo. com; Демчук Артур Леонович, кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры сравнительной политологии факультета политологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, e-mail: arthur@leadnet.ruArtamonova Yulia, Lomonosov Moscow State University, e-mail: juliaartamonova@yahoo.com; Demchuk Artur, Lomonosov Moscow State University, e-mail: arthur@leadnet.ru]

Аннотация. Вокруг понятия «нравственно-политические науки» и состава дисциплин в рамках данных наук ведутся активные дискуссии. В статье представлены основные точки зрения исследователей; обращение к истории понятий «моральные» («нравственно-политические») и «социальные» науки позволяет показать частичную несостоятельность предложенных сторонниками данных точек зрения интерпретаций. Показывается, что традиция классического образования транслирует сформулированную еще Аристотелем идею фронесиса как ключевую в определении политических дисциплин; формирующиеся на ее основе в рамках Просвещения идеи естественного права и политической экономии являются ключевыми при определении состава дисциплин в рамках «нравственно-политических» (моральных) наук.

Ключевые слова: нравственно-политические (моральные) науки; социальные науки; фронесис; естественное право; здравый смысл; политическая экономия.

Yu.D. Artamonova, A.L. Demchuk

On the alliance of statistics, law and ethics, or a disciplinary field of «moral and political science» of the first half of the 19

century

Abstract. Active discussions revolve around the notion (concept) «moral-political science» and the subjects (fields) that form the content of this science. The article presents the main standpoints within the framework of those discussions; going to the history of the notions (concepts) «moral» («moral-political») and «social» science allows to demonstrate partial invalidity of interpretations offered by the adherents of those standpoints. It demonstrates that the tradition of classical education conveys the idea of phronesis formulated way back by Aristotle as a key idea in defining political disciplines; the ideas of a natural law and of political economy formulated on its basis during the Enlightenment are the key to defining the subject content of «moral-political» (ethical) science.

Keywords: moral-political (ethical) science; social science; phronesis; natural law; common sense; political economy.

Сочетание «нравственные и политические науки» стало устоявшимся к XIX в.; постепенно определялся и состав дисциплин в рамках «нравственных и политических наук». Согласно уставу Московского университета 1804 г., на отделении нравственных и политических наук преподавали профессора богословия догматического и нравоучительного; толкования Священного Писания и церковной истории; умозрительной и практической философии; прав: естественного, политического и народного; гражданского и уголовного судопроизводства в Российской империи; прав знатнейших как древних, так и нынешних народов; дипломатики и политической экономии [Университетский устав (5 ноября 1804 г.)]. В 1816 г. в Санкт-Петербурге планировалось издавать журнал «Архив политических наук и российской словесности». Редакция планировала освещать в журнале и следующие предметы: общая политика, или наука образования и управления государств; политическая экономия, или наука государственного хозяйства; финансы; правоведение, а также связанные с науками политическими – история, статистика и философия [Тургенев, 2008, с. 183]. Похожий набор предметов изучения имеет в виду и Ф. Гизо, хлопоча о восстановлении Французской академии моральных и политических наук, распущенной в 1803 г. (попытка оказалась успешной, и в 1832 г. Французская академия моральных и политических наук была восстановлена). Он предполагает пять секций в составе этой Академии: нравственная философия; законодательство, публичное право и юриспруденция; политическая экономия и статистика; всеобщая история (philosophie, morale, lеgislation, droit public et jurisprudence, еconomie politique et statistique, histoire gеnеrale et philosophique) [см. подробнее: Rosanvallon, 1985].

Не менее интересна позиция, представленная Дж.Ст. Миллем в труде «Система логики силлогистической и индуктивной: изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования». В составе «моральных (нравственных) наук» – два блока. Первый – «наука о человеческой природе» (термин Д. Юма), основанная на ней «наука об образовании характера» (the science of the formation of character), причем «наука о национальном характере» – ее частный вид, и второй блок – «наука об обществе» (the science of society), или «социальная наука» (the social science), распадающаяся на «социальную статику» и «социальную динамику» [см.: Милль, 2011].

Вокруг союза «и» в сочетании «нравственные и политические науки» и состава дисциплин до сих пор ведутся дискуссии. Они связаны в первую очередь с вопросом о научности и ангажированности политических наук. Наиболее распространены две точки зрения. Одни исследователи, над которыми довлеет раннепозитивистская схема движения от метафизического к научному знанию, предложенная О. Контом, полагают, что «в XVIII – начале XIX в. собственно политика, политическая экономия, статистика (политическая арифметика), естественное право, учения об обществе, государстве, о государственных финансах часто объединялись под одним названием – “политические науки”. Это и понятно, так как в этом процессе важна была не столько их дифференциация, сколько обособление от других областей знания, и прежде всего от философии, юридических наук, истории» [см., например: Сморгунов, 2009, с. 6].

Вторая точка зрения противоположна: «Все исследования, которые относились к “моральным наукам”, строились на спиритуалистической антропологии и таким образом открыто были противопоставлены процедурам и моделям естественных наук. Спиритуализм Кузена давал общие ориентиры, а отдельные отрасли науки в целом соотносились с философскими науками» [Хейльброн, 2012]. При этом подчеркивается, что моральные и политические науки противостояли наукам естественным, а отнюдь не философии и морали: «Моральные и политические науки были отделены от естественных наук и более тесно сближены как с факультетами права и факультетами словесности, так и с различными старыми и новыми государственными учреждениями» [Хейльброн, 2012]. Причину разделения исследователи, придерживающиеся второй точки зрения, усматривают в политической реакции: «Другое выражение “социальные науки”, вошедшее в употребление в разгар революционных событий 1790-х годов, намеренно не употреблялось, потому что оно слишком напоминало о материализме и сциентизме революционных времен – о “социальной математике” Кондорсе или физиологическом изучении человека Кабанисом – наследии безответственных политических решений. Программной целью Академии было заменить и традицию, и ее консервативную альтернативу более либеральной перспективой» [там же].

Однако существует ряд возражений и к первой, и ко второй позиции.

Термин «социальные науки» появился только в 1824 г. в книге сторонника кооперативизма Уильяма Томпсона [Thompson, 1824] «Исследование принципов распределения богатства, в наибольшей степени способствующих человеческому счастью», и быстро распространился среди английских и французских мыслителей. Необходимость решения не только «политического вопроса» (вопроса о правах и достоинстве каждого), но и вопроса социального («вопроса о сущности общества, устроения собственности и промышленности, развития благосостояния, свобод, общественного духа…» [Considerant, 1847]) осознается как объединяющая всех демократов насущная задача, а не как революционное требование. О «социальных науках» пишет не только О. Конт, но и полемизирующий с ним Дж.Ст. Милль, спокойно использующий и термин «социальные науки», и термин «моральные науки». Отметим, что, напротив, представители моральных и политических наук позволяют себе иногда вполне революционные высказывания. К примеру, Ф. Гизо пишет: «Будь то старая или новая тирания и каковы бы ни были противники, под чьими ударами она пала, ее крах был столь же легитимен, сколь и их сопротивление, ибо сопротивление, как и власть, черпает свое право в своей моральной легитимности» [Гизо, 2000, с. 541]. Социальные науки нельзя назвать «нежелательными» в общем поле политических наук; термин «социальные науки» появляется намного позже Французской революции и подхватывается в общественно-политической мысли вовсе не как слишком левый и слишком революционный.

Отметим также, что институциональные изменения в преподавании политических наук сложно объяснить, если придерживаться идеи разделения политических, с одной стороны, и исторических и юридических наук – с другой, а также идеи противопоставления моральных и политических наук. Например, по Общему уставу императорских российских университетов 26 июня 1835 г. дисциплины «Политическая экономия и cтатистика» отнесены к философскому факультету: «…В состав философского факультета, состоящего из двух отделений, входят следующие науки: 1-е Отделение: 1) Философия. 2) Греческая словесность и древности. 3) Римская словесность и древности. 4) Российская словесность и история российской литературы. 5) История и литература славянских наречий. 6) Всеобщая история. 7) Российская история. 8) Политическая экономия и статистика. 9) Восточная словесность: а) Языки арабский, турецкий и персидский; в) Языки монгольский и татарский» [Университетский устав (26 июля 1835 г.)]. По Общему уставу императорских российских университетов 23 августа 1884 г. на отделении юридических наук преподаются международное право, государственное право, полицейское право, финансовое право, политическая экономия и статистика, энциклопедия права [Университетский Устав (18 августа 1884)].

Что подразумевается под понятием «моральная наука» (в русском переводе – «нравственная»)? Оно встречается уже в «Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел» Дидро и Даламбера. Статья «Политическая экономия» носит неожиданный подзаголовок «Мораль и политика». Там, в частности, мы встречаем следующее рассуждение: «…Первый и самый важный принцип Правления, основанного на законах или народного, состоит… в том, чтобы следовать общей воле… Вы хотите, чтобы осуществилась общая воля? Сделайте так, чтобы все изъявления воли отдельных людей с ней сообразовывались, а так как добродетель есть лишь соответствие воли отдельного человека общей воле, то… установите царство добродетели…» [Политическая экономия… 1994, с. 447, 452]. И далее: «Мы желаем, чтобы народы были добродетельны? Так научим же их прежде всего любить свое отечество. Но как им его полюбить, если оно значит для них не больше, чем для чужестранцев, и дает лишь то, в чем не в силах отказать никому? Было намного хуже бы, если бы в своем отечестве они не имели бы гражданской безопасности, и их имущество, жизнь или свобода зависели бы от милости людей могущественных, причем им невозможно было бы или не разрешено было бы требовать установления законов. Тогда, подчиненные правам гражданского сословия и не пользуясь даже правами, даваемыми состоянием естественным, не будучи в состоянии использовать свои собственные силы, чтобы себя защитить, они оказались бы, следовательно, в худшем из состояний, в котором могли бы оказаться свободные люди, и слово «отечество» могло бы иметь для них только смысл отвратительный или смешной» [Политическая экономия… 1994, c. 455]. Новая связь морали и политики изобретена не реакцией после Французской революции (обращение к спиритуализму, религии и т.д.) – она встречается еще во времена Просвещения.

Однако как возможны «моральные науки» («нравственные науки»)? В статье из энциклопедии Дидро и Даламбера основой всякого правления объявляется всеобщая воля. Интересно, что главным принципом естественного права тоже объявляется всеобщая воля, которая «является в каждом индивиде чистым актом разума… и объясняет вам сущность ваших мыслей и ваших желаний» [Право, данное природой… 1994, c. 219]. Всеобщую волю следует искать «в основах писаного права всех цивилизованных наций, в общественных делах диких и варварских народов, в молчаливых взаимных договорах врагов человеческого рода и даже в возмущении и злобе, этих двух страстях, которыми природа наделила почти все существа вплоть до животных, дабы возместить несовершенство социальных законов и утолить жажду мести» [там же, c. 223]. Мы видим, что естественное право (обратим внимание на единственное число – не «естественные права», а «естественное право»), оказывается, невозможно «задать» раз и навсегда; оно реализуется в общественных установлениях – очень разных, причем не всегда справедливых. Естественное право вовсе не мыслится абстрактной конструкцией, вытекающей из моделирования поведения одного человека и введения затем в эту модель других людей – о чем авторы говорили в начале статьи, рассуждая о понятиях «справедливость» и «долг». Справедливость – «это долг создать каждому то, что ему подобает. Но на что мог притязать тот или другой человек при таком положении вещей, когда все принадлежало всем и, быть может, не существовало понятие долга? И что должен другим тот, кто позволяет им делать все и не требует ничего?» [Право, данное природой… 1994, c. 220]. Чуть ниже авторы показывают, что возможно такое моделирование социального взаимодействия, которое к естественному праву отношения не имеет (рассуждения о разумности требования уничтожения всех других жизней во имя своей при выдвижении его каждым) [там же, c. 221–222].

Можно сделать вывод о том, что понятие «естественное право» не связано с рациональным «робинзономоделированием». Скорее, проводится тезис о некоем общем начале, доступном каждому; начале, никогда до конца не формализуемом, но тем не менее организующем множество разнообразных форм жизни, более того, выступающим основным организующим началом любых форм социальности.

У этого понятия, как показывают исследователи [см., например: Гадамер, 1988], были «предшественники». Основной из них – понятие «здравого смысла», sensus сommunus, переложение в систему латинской культуры греческого понятия «фронесис».

Аристотель выделил три типа знания – техне, эпистеме и фронесис. Первое – знание ремесленника, не знающего ни математических истин, ни устройства гончарного круга, но умеющего создать прекрасный горшок «по наитию». Техне стало затем латинским ars – искусством, за которым долго сохранялась характеристика «неосознаваемой причастности к истине мира».

Образцом второго типа знания (собственно науки) выступает математика. Здесь мы говорим о вечных истинах, общезначимых, объективно представляемых и легко транслируемых. Целое знание здесь разбивается на фрагменты, каждый из которых истинен. Оно легко поддается демонстрации (доказательству).

Однако бывают ситуации, когда нам нужно знать о мире в целом – например, ситуации нашего поступка. Этого знания у нас нет – есть лишь фрагменты эпистеме, есть техне, а также причастность души гармонии мира, которая позволяет нам различать хорошее и плохое. Мы вынуждены действовать, исходя из этого явно недостаточного знания, поэтому оценить правильность поступков мы тоже можем только апостериори: не нарушив гармонию мира своим поступком, мы чувствуем ее и тем самым устанавливаем, что поступили правильно. Это знание невозможно транслировать, во-первых, потому что изменяются ситуации, правильное действие в одной из них может быть явно неподходящим в другой; во-вторых, сама истина мира не формулируема в качестве общего положения. Образцом трансляции учения о фронесисе были сказы про дурака, существующие практически во всех европейских культурах: герой, узнав, что надо делать то-то и то-то, бездумно переносит это действие в другую ситуацию (услышав похвалу за доброе слово об огромном урожае «Таскать вам – не перетаскать», он повторил его и процессии, несущей покойника, за что был бит и т.д.). Не случайно греческая история учит на примерах (парадигмах) – примеряясь к ситуации и зная поступок героя, мы проясняем для себя, чем же надо руководствоваться, чтобы действовать правильно. Это та самая практическая философия. И источниками этих примеров («парадигм») будут история и поэзия, которые всегда оказываются связанными с этой «практической мудростью», фронесисом.

Таким образом, речь идет о некотором «общем начале», проявления которого различны и которое в силу этого не поддается формулировке в виде общезначимых истин.

Эти смысловые моменты и сохраняются в латинском переводе – речь идет об «общем смысле», который руководит всеми правильными поступками, позволяя гармонии воспроизводиться, и который невозможно жестко зафиксировать в формулировке. Объясняя его, латинские авторы найдут интересные акценты – Цицерон определит его как «чувство социальности», которое руководит общественной жизнью.

И эти же смысловые моменты воспроизводятся в спектре переводов с латыни и интерпретаций этого понятия в европейских языках XVIII в. – и в том числе в понятии «естественного права» во французском языке, «чистом разуме» немецкого Просвещения и все том же «здравом смысле» английского Просвещения.

И поскольку классическая традиция образования в это время еще остается, не изменяются и способы трансляции этого типа знания – через примеры. Таким образом, история и поэзия обязательно связаны с практической философией и политикой. Нетронутая традиция классического образования постоянно транслирует эту схему. В ее рамках высказывается Н. Макиавелли: «И вот я, желая представить Вашей Светлости свидетельство моей глубочайшей преданности, не нашел среди своего добра ничего более дорогого и полезного, чем разумение деяний великих людей, приобретенное вследствие длительного испытания современных дел и непрерывного изучения древних» [Макиавелли, 1998, c. 49]. М.В. Ломоносов в своем проекте университета для юридического факультета предполагал чтение курса по политике наряду с курсами практической философии и истории, а также права народов, публичного и частного права, русского права. В его письме о проекте учреждения Московского университета 1755 г. предполагалась должность профессора политики, который «должен показывать взаимные поведения, союзы и поступки государств и государей между собою, как были в прошедшие века и как состоят в нынешнее время» [Письмо М.В. Ломоносова…]. Н.М. Карамзин в предисловии к первому тому «Истории государства российского» высказывается в духе той же традиции: «Простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества» [Карамзин, 2005, с. 13–14].

Проделанный экскурс в историю слова позволяет нам еще раз зафиксировать следующие принципиально важные моменты. Во-первых, речь идет не о возможных моделях, а об «универсальном» принципе, который, однако, невозможно жестко зафиксировать. Во-вторых, этот принцип мы должны каждый раз «открывать» в себе заново и в разных формах, справедливо действуя в соответствии с ним.

Немецкое Просвещение в лице школы Х. Вольфа даст образец еще одного интересного употребления слова «мораль» в политических исследованиях. Рассуждая об истории, И.М. Хладениус заметит, что есть некоторые сущности в истории, которые трудно исказить наблюдателю. Например, дороги, уровень урожая, просто строения, наконец – все видят их более-менее адекватно; это физические сущности. Есть поступки, тоже очевидные – Цезарь перешел Рубикон. Наконец, есть «моральные сущности». В вольфианской школе к моральным сущностям относят фабрику, гостиницу, школу. «Человек имеет определенное желание – неважно, речь идет об одном человеке или о многих; это его желание известно; на это желание люди могут ориентироваться – все это называется моральной сущностью. К примеру, таковой является учитель, о котором другие знают, признают это и обращаются к нему (прежде всего те, кто хочет учиться). Фабрикант всегда производит определенные товары, и в результате невозможно потерять работу. Содержатель гостиницы постоянно хочет принимать и обслуживать своих и чужих. Кафедра, фабрика и гостиница являются моральными сущностями, которые возникают в желаниях людей независимо от того, связаны ли они с какими-либо телесными вещами или нет…» [Хладениус, 2010, c. 205]. И они тоже видны всем. Значит, если мы не хотим вносить искажений в картину истории, мы должны писать ее как гигантское полотно постоянных взаимодействий этих трех типов сущностей. Исторические обзоры с детальным описанием мелочей – характерная черта историографии того периода.

Вторым важным моментом реконструкции будет обращение к собственной душевной жизни, «проявление» ее структуры и описание действительности через эти структуры [Хладениус, 2010, c. 205]. Именно понимание действия, ситуации как праведной или неправедной и будет основным шагом правильной реконструкции истории.

Связь практической философии, политических штудий и истории, как мы видим, была довольно жесткой и не касалась спиритуализма, реакции и т.д., с одной стороны, и не противоречила статусу научной дисциплины – с другой. Не случайно Х.А. Шлёцер, профессор политических наук в Московском университете в первой трети XIX в., начнет перечисление собственно политических наук с метаполитики, которую определит следующим образом: «Под сим именем я разумею науку о существе и цели общественных связей вообще, а в особенности о связи гражданских обществ… Вспомогательной наукой метаполитики служит практическая философия, и более всего наука о первоначальном основании и систематическом порядке гражданских и уголовных прав» [Шлёцер, 2014, c. 17].

Однако все это еще не объясняет включение в корпус наук статистики, изучения финансов и т.д. Статистика входит в корпус нравственных и политических наук уже в начале XIX в. и не покидает его, несмотря на реформы. Х.А. Шлёцер, например, предполагает, что метаполитика, политика, статистика и политическая история и образуют корпус политических наук [Шлёцер, 2014, c. 17]. Л.Н. Сморгунов приводит следующие сведения: «…в Педагогическом институте, на базе которого в 1819 году воссоздан Санкт-Петербургский Университет, программа испытаний за 1805 год включала в себя следующие предметы из науки политики: о различных образах правления; о способе узнавать посредством политической арифметики число народа; о необходимости религии в обществе; о доставлении съестных припасов; о начале уголовных законов (Материалы, папка 526)» [Сморгунов, 2009, c. 6]. На политико-юридическом отделении нравственно-политического факультета Московского университета предполагались следующие экзамены: основные – политика, дипломатия, политическая экономия; вспомогательные – начала прав естественного, политического и народного, собственно юридические науки, история, статистика, латинский язык [Нравственно-политический факультет Московского университета… 2014, c. 12]. Все уставы университетов XIX в. предполагают статистику в корпусе дисциплин политического цикла. Но в этом нет никакой загадки. Послушаем Ж.-Ж. Руссо, автора статьи «Политическая экономия (мораль и политика)», когда он рассуждает о задачах правления: «…Одно из самых важных дел Правительства: предупреждать чрезмерное неравенство состояний, не отнимая при этом богатства у их владельцев… ограждая граждан от возможности превратиться в бедняков… Люди неравномерно расселяются по территории государства и скопляются в одном месте, в то время как другие места становятся безлюдными… земледелие приносится в жертву торговле; откупщик становится необходимой фигурой лишь вследствие того, что Государь плохо управляет своими финансами; наконец, продажность доходит до таких крайностей, что уважение определяется числом пистолей и даже доблести продаются за деньги – таковы самые ощутимые изобилия и нищеты, подмены частной выгодой выгоды общественной, взаимной ненависти граждан, их безразличия к общему интересу, развращения народа и ослабления всех пружин Правления» [Политическая экономия… 1994, с. 457–458]. В ключе Руссо рассуждает К.Г. Лангер (апеллируя, прежде всего, к Аристотелю): «Все, что относится к ведению политической науки, можно распределить на две основные части. Первая из них создает основу для другой и говорит нам об общественном устройстве, объясняет его природу и причины, учит, как разумно организовать порядок подчинения при различных государственных устройствах; вторая же часть относится к мудрому управлению государством» [Лангер, 2011, c. 43]. А.П. Куницын еще точнее повторяет логику рассуждений Ж.-Ж. Руссо, предложенную в энциклопедической статье, полагая, что в круг государственных сведений, с которым отождествлял мыслитель политические науки, входят три главные части: «В 1-й объясняется природа человека и права людей независимых. Во 2-й – учреждение верховной власти, сообразное с целью государства. В 3-й – средства, верховной властью избираемые для достижения цели государства» [Куницын, 2008, c. 145–146].