Путешествия любви

Город, ветер, двое на «вы».

Получилось девяносто две фотографии.

Одна была общая.

Он поставил телефон на парапет, включил камеру и таймер, они быстро сели на ступеньки набережной и полминуты сидели неподвижно. Был в этом какой-то девятнадцатый век, фотоателье Карла Буллы, фото на память: не дышать, не двигаться, важность момента. Он чуть склонил голову в её сторону, как и положено кавалеру на старинной открытке.

На следующий день опять встретились у Довлатова.

Довлатов их ждал.

Периферическим зрением оба заметили, что открылись ворота в знаменитый двор Толстовского дома. Быстро, с ловкостью двенадцатилетних, побежали к воротам. Успели. Она юркнула в арку, а он попридержал дверь.

– Хочется кому-нибудь хорошее сделать, пропустить, но, видимо, хорошее никому не нужно.

Огромный арочный Толстовский двор принял двоих в свою утробу.

– Я сегодня короткометражку придумал. Представьте: два человека – мужчина и женщина. Первый кадр: он просыпается в своём доме, одёргивает шторы, смотрит в окно. Следующий кадр: она едет в поезде. А можно и без первых кадров. Просто встречаются двое и говорят друг другу: «привет – привет», обезличено так, не обращаются друг к другу ни на «вы», ни на «ты». Мы пока не понимаем, знакомы они или первый раз друг друга видят. Идут куда-то, и он ей рассказывает… Ну сейчас я наугад что-нибудь придумаю: «Вот видите балкон? С него в свое время упал граф. И после этого таких балконов больше не строили. А теперь посмотрите сюда…». Ну то есть мы понимаем, что девушка приехала в город на экскурсию, он – экскурсовод. И вот как бы ничего не происходит, они гуляют, он рассказывает ей о городе, но зритель при этом чувствует, как этих двух незнакомых людей друг к другу тянет, бешено. Сильное напряжение, которое нарастает. Всё на уровне энергии. И вот в конце короткометражки они просто прощаются. Пока. Пока. Всё.

– Мне нравится, – сказала девушка.

Но ей показалось, что она не первая, кому он рассказывает эту только что придуманную короткометражку.

Режиссеры – люди опасные и продуманные. Особенно, когда у них есть собственный сценарий.

А впрочем, это неважно. Люди часто рассказывают всем одни и те же истории. И даже не потому, что желают понравиться, а, наоборот, возможно, просто ждут какой-то другой, инаковой реакции.

– Смотрите, какая стенка красивая. Интересно, это такой дизайн или просто штукатурка посыпалась, – сказал он и стал фотографировать.

Стена замерла, не дышала, желая ещё больше приглянуться.

Девушка тоже сфотографировала, чтобы в памяти телефона осталась эта стена. Память телефона как-то связывалась с её собственной памятью.

Питер включил белую ночь.

Их перехватила улица Зодчего Росси.

– «Зодчего»… Зачем такая архаика? – сказал он. – И зачем вообще эта добавка, все же знают, кто такой Росси.

– Звучит красиво, – ответила она. – И, может быть, ещё из коллективного чувства вины. Он построил Петербургу дворцы, а умер в бедности на съёмной квартире. Справедливость держит дистанцию от Земли, соблюдает карантин.

Стало темнеть, загорелись люминесцентные вывески баров.

За одним из вечерних столиков сидел Петр I. Его глаза горели, отражая экран смартфона. Сам царь был сумрачен.

Девушке очень хотелось сфотографировать эту сценку, но было понятно, что царь бы её не помиловал. Его рабочий день закончился. Он больше не хочет фотографироваться. Он хочет быть просто уставшим человеком.

Двое свернули с центральных улиц и оказались в лабиринте дворов-колодцев. Темнота, дворы не заканчивались, выхода не было. Но вдруг в одной из арок показался свет. Это ресторанная улица Рубинштейна сияла и пела. Людей было очень много. Довлатов потерялся в толпе.

А потом Питер сократился до одного неба. Размером примерно метр на метр. Квадрат светил с потолка чёрным светом. Малевич сидел на мансардной крыше гостиницы и водил кисточкой, рисуя ночь. Двое сидели в комнате и следили за его работой.

Наступило молчание. Посередине комнаты стояла кровать. Стояла и на себе настаивала. Она была композиционным центром.

– Помните, вы говорили, что были в Италии и ели там мидии. И что в Голландии надо обязательно попробовать сыр, а в Германии – сосиски с капустой. Потому что это достопримечательности…

Он кивнул.

Она хотела продолжить монолог, но потом поняла, что роль неудачная. В конце должна была бы присутствовать фраза: «А я не хочу быть достопримечательностью». Но зачем тогда она пришла в гостиницу – вопрос.

…У него был такой фильм, где двое не спали. Точнее, они именно спали – просто засыпали вместе на одной кровати. И это было хорошо. Она про этот фильм думала.

Режиссёр умел держать паузы.

Наступило время окончательного монтажа.

Малевич пишет «Белый квадрат». Ночь не наступает.

Прощаются, сохраняя дистанцию.

– Пока.

– Пока.

Всё. Снято.

2. Легкий ветерок колышет волосы

Девушка надела новое платье – значит, это уже другая девушка.

Другая девушка и другой мужчина приехали в другой город.

Их встречал Свободный переулок. Такое название. От чего именно свободный – неизвестно. Но, проходя по такому переулку, приятно примерить его название на себя.

Свободные люди в Свободном переулке.

По чувству – это был приморский городок. В котором у тебя нет дел, обязанностей… Вообще ничего нет. И как будто тебя самого нет.

Всю жизнь так нельзя прожить, а два дня – можно.

– А куда мы идем? Ты уже был здесь?

– Да, давно.

Он был в этом городе шесть лет назад. И ел мороженое. И теперь создавалось впечатление, что он приехал на поиски этого мороженого. Причем он хотел купить его в том же месте, что и шесть лет назад: в парке, рядом с набережной.

Они долго искали. Вернее, они гуляли, разговаривали, смотрели, а «мороженое» – это была его подмысль.

Сработала синхронизация, и у нее тоже появилась эта под-мысль: ей казалось, что вот-вот и свет белого фартука просочится сквозь листву, и даже не он узнает мороженщицу, а она его. И скажет: «Ну, здравствуй. Шесть лет тебя здесь жду, а тебя все нет и нет. Нет и нет».