Традиции & Авангард. №2 (21) 2024 г.

* * *

Извините, дружище папарацци, что в предыдущих абзацах я немножко побормотал, поменяв обращение, – но так мне было удобнее.

Продолжаю.

* * *

Первую ночь в санатории я спал как убитый, проснулся поздно; в номере, по дивану и по столу, ходили две небольшие птички, ища, чего бы клюнуть, или просто обследуя новые предметы, – видно, что они тут хозяева, а я – всего лишь очередной квартирант. Окно приоткрыто, на подоконнике следы зёрен и крошек: их тут подкармливают. Буду подкармливать и я, в дни, мне отведённые.

Это было воскресенье. Я вышел во двор санатория и был окружён тучей голубей, почти ручных, которых, по всему видно, можно кормить с руки, но при мне не оказалось ни крошек, ни семечек, и птицы быстро перекочевали к следующему человеку – молодой симпатичной женщине, по-видимому, башкирке, у которой из-под пальто нараспашку выглядывал белый халат. Женщина с готовностью принялась кормить голубей мягкой булкой, быстро отщипывая кусочки.

Поймав мой ревнивый взгляд, санаторская прелестница разломила булку и протянула мне половину. Я запротестовал, замотал головой. Тогда она предложила мне маленький кусочек – от этого я не смог отказаться. Я присел и вытянул руку с крошкой, левую, конечно, ведь я левша; и один голубь взлетел, опустился мне на пальцы, затрепыхался, удерживаясь, и замер надолго; и женщина засмеялась, блестя угольковыми глазами, и сказала, показывая на голубя: «Святой дух!..»

* * *

Но позвольте, дружище папарацци! А что это мы с вами всё про меня с моими греками и о вас да о ваших с эстонцами национальных героях?

Кстати, я вспомнил ещё из того, что вы говорили о Салавате: по приговору суда он был подвергнут наказанию кнутом, вырезанию ноздрей и клеймению знаками «З», «Б», «И» – «злодей», «бунтовщик», «изменник» – на лбу и на щеках.

А не хотите ли про того, которому в «греческой» истории выдалась высокая роль, а мы о нём – ни слова? А ведь он пусть отрицательный, но всё же герой!

То самое дело так и осталось нераскрытым. А всё, мне кажется, потому, что искали отпечатки пальцев, ножик, следы, и никто не удосужился проанализировать логику поведения героя, которого я имею в виду. А ведь многое показала пострадавшая женщина… Не кажется ли и вам странным то, что насильник не отнимал у неё кошелька или украшений и вообще не выдвигал каких-либо требований, а лишь таскал её за волосы. Такое впечатление, что хотел он единственного – чтобы пострадавшая кричала и звала на помощь. Если так, то мне видится в его поведении какой-то поначалу невинный умысел, скажем, розыгрыш, пусть даже мстительный… Конечно, дружище, я могу ошибаться, но если я всё же угадал, то, согласитесь, сыграно было отменно и в игре просматривается и настойчивость, и талант. Давайте на время согласимся с моей версией, тем более что нам это ничего не стоит и наше мнение ни на что уже не влияет, но вдруг сие пригодится вам, работнику пера, для какого-нибудь сюжета (вдруг вы смените амплуа), представим, что мы говорим чисто об искусстве.

Итак, представьте, насколько сложным было тому шутнику, целыми вечерами стоя в засаде, дождаться, когда «на одной линии» в темноте окажутся четверо: он (хулиган), грек с гречанкой, какая-нибудь хилая женщина, играющая вспомогательную роль. А нож, обыкновенный перочинный, он носил просто так, на всякий случай, чтобы было чем напугать настоящих хулиганов, окажись они рядом в темноте. Ведь он полагал, что грек – не мужчина, грек испугается и, таким образом, опозорится перед своей пассией. Но он (шутник-хулиган) ошибся. А потом запаниковал, когда грек схватил его своими железными руками, к тому же, согласно моей версии, шутник уже был за что-то на того опрометчиво-смелого грека зол, и…

Сунул грек руку в реку – рак за руку грека… Извините.

Как это ни жестоко звучит, но случай с ножом – издержки высокого искусства (вы можете со мной не соглашаться).

Однако пойдём дальше. И оценим то, что нужно было подобрать место так, чтобы грек, прояви он мужественность (что, к несчастью, и случилось), выбежал из сумрака, попал в сноп прямого света, ослеп, потом со света забежал в темноту и стал, что называется, слепым котёнком. В такой конструкции даже чулок на лице был излишним, и у шутника были секунды, чтобы ретироваться неузнанным. Но шутник поскользнулся, замешкался и попал в незапланированные объятья.

Если уж завершать тему высокого искусства, то не меньшим мастерством было раскрутить воспоминания «от Анфисы», сыграть несколько символических актов-напоминаний, и коронный из них – прижать Эллады дщерь к стене и произвести нечто с двумя символическими струйками… Ах, да, это уже опять обо мне, извините, опять; но тем не менее… Просто вырвалось – к вопросу о полноте картины, да и вообще о художественности, хотя то, что я нарисовал, – это, согласен, андеграунд, поклонником которого вы являетесь вряд ли.

* * *

Ах, дружище вы мой, папарацци районного масштаба! Я ведь совсем забыл, что потерял вашу визитку! Случайно выбросил, видно, вместе с бумажным мусором, оставшимся после пирожков, которыми я перекусывал. Это стряслось, кажется, уже на моём выходе из автобуса, да-да, что-то там, припоминаю, блеснуло. Ай-ай-ай! Как же я мог забыть?.. Забывчивость и неуклюжесть, старею. Выходит, писал – всё зря… Досадно, право, и – каюсь. Так мне и надо! Хотя, с одной стороны, жаль времени, но с другой – куда его в санатории девать? (Я не пью).

Вот и всё. Одной рукой дописываю последние слова, а другой щёлкаю зажигалкой. А что делать?.. Согласен, дружище, что всё это – бульварщина и пошлятина, весь мой эпистолярный монолог со сжиганием; но положение не исправить, визитку уже не найти, не копаться же мне в урне, что стоит возле автобусной остановки, да и наверняка там уже побывала машина-ассенизатор…

Не прощаюсь, потому что прощаться, увы, не с кем. Разве что с этими листками, которые сейчас сомнутся в шуршащий комочек, что быстро и с удовольствием сгорит, превращаясь в чёрный прах на круглом блюдце, некоторое время померцает слабыми зигзагами огня, и всё смоет туалетная вода. Вот вам, кстати, и ещё одна Сгоревшая гора, горелая, горючая, горькая и прочее… Согласен, аллегория невпопад, но в качестве шутки перед сжиганием пойдёт. Может ведь человек иногда инкогнито подурачиться?..

* * *

Впрочем, минутку! Пожалуй, припишу немного для полноты картинки – это уже не для вас, папарацци, а исключительно для того, чтобы потом было о чём пожалеть: вот, дескать, какую картинку я давеча спалил!

Досадно, но, выходит, мою шутку уже некому оценить, разве что Святому духу, которого упомянула добрая женщина, подавшая мне краешек от своих хлебов.

* * *

Итак, скормив хлеб и пообщавшись таким образом со смелым голубем, многозначительно посмотрев ему в оба глаза (он успел повертеть головкой туда-сюда, балансируя у меня на пальцах), я пошёл дальше.

Получилось как-то само собой, что пошёл ровно за башкиркой, на небольшом отдалении, но из баловства, норовя повторить её след и всматриваясь в каждый отпечаток от сапожков: треугольник и точка. И так прошёл через аллею – оранжевокрасную, будто всю в крови, сверху донизу, от гроздьев рябины, от раздавленных ягод на пешеходном снегу и остановился возле процедурного комплекса, где, как выяснилось позже, и происходит главное в этом санатории сакральное действо.

У входа – небольшая площадка, похожая на балкон, с которого открылась заснеженная панорама: всё падающее вниз, где змеилась застывшая река, выступали коричневые щетины редких, как всегда кажется зимой, кустов и деревьев, бугрились земли, кое-где обветренные, с бесснежными проплешинами, и гривастые, в соснах, берега. Но всё было – внизу и внизу; а взгляд искал вершину, запрокидывая голову, выкручивая шею.

«Где же ваша Горящая гора?» – спросил я у неё, и она тоже остановилась.

И ответила, улыбнувшись: «Мы ведь на ней стоим!»

И, не в силах совладать с улыбкой, спрятала её в ладони, прислонив пальчики к губам – непроизвольное движение; и мне остались одни смеющиеся глаза, чёрные, как у голубя «Святого духа».

Я посмотрел себе под ноги, на следы в рябиновой крови, огляделся ещё раз внимательнее. Выходит, санаторий расположен прямо на знаменитой горе Янган-тау! Значит, буквально подо мной, глубоко, гудит душа Горючей горы. Оттуда, из неутолимой преисподней, неумолимо поднимается горячий пар и достигает земли, где человека заковывают в саван из пластика и металла, и медсестра, жрица в белом, ненадолго уходит, оставляя больного один на один с Горным духом… Говорят, дух исцеляет от всех хворей, в том числе душевных.

Сколько же прошло веков, чтобы солнце, ветры, небесные воды напылили, надули, нарастили, нагуляли плодородный слой, чтобы залечились, заросли плеши и лысины Сгоревшей горы! Чтобы всё вокруг зажило жизнью – изумрудной, красной, белой, летящей, бегущей, шуршащей и гомонящей… На это уложились десятки, сотни человеческих жизней.

Одной человеческой жизни на такое исцеление – мало…

И мне, Левому шмелю, захотелось, смертельно захотелось подойти к жрице Янган-тау, этой красавице с агатовыми глазами, и оторвать ладошки от смуглого лица, и впиться в него поцелуем, запустив руку под пальто, где белый халат и правый упругий бок…

Башкирка смутилась и опустила глаза.

В это время вдруг зашумело в стороне и сверху. Оглянулся. Это стая серых птиц летела с панорамы, быстро меняя рисунок полёта – то грудясь в рой, то выправляясь в линию, – и вдруг пернатые выстроились в клин и, перестав махать крыльями, понеслись на меня взводом маленьких самолётиков, распятий, норовя осенить Левого шмеля быстрой тенью. Первое желание – присесть, обхватив голову руками. Но не позволила джентльменская гордость. И я просто отвернулся и прикрыл на секунду глаза…

Вряд ли моё смущение кто-нибудь заметил, башкирка ушла.

Максим Симбирев

В день смерти Елизаветы

Рассказ

Родился в 2000 году в Саратове. Окончил Юридический колледж при СГЮА и СГУ им. Чернышевского (Институт филологии и журналистики). Работал в региональном журнале Human и технической поддержке. Участник Мастерской Захара Прилепина, Мастерских АСПИР и семинаров-совещаний «Мы выросли в России». Публиковался в «Литературной газете», журналах «Дружба народов», «Знамя», «Нева», «Нижний Новгород», «Пролиткульт».

Создатель и главный администратор сообщества «Почти искусство» во «ВКонтакте».

Влажный воздух превращал дым в облака, и фигура друга в глазах Жеки казалась значительнее, будто перед ним не какой-нибудь курящий пьяница, а сам Юрген – создатель облаков.

– Айда за догоном!

– Денег нет, – соврал Жека. – Уже всё пропил с тобой.

– Не кипятись, брат, угощаю!

– Ну, тогда пойдём. Только разливное, а то девятку тяжело.

Жека не хотел пить, но и отказать другу не мог. Неправильно это – отказывать другу.

Направились в ближайшую пивную. Главным её украшением, пусть и сомнительным, был огромный аквариум с раками, от которого воняло протухшей водой. Одинаковые раки ползали в замкнутом пространстве, залезали друг на друга и падали. Разве для этого бессмысленного копошения они появились на свет – или чтобы кто-нибудь в пятницу вечером сварил их в кастрюле? Никакая броня не спасёт от кипятка. Жалко их.