Учимся говорить по-русски. Речь электронных СМИ в контексте медиастилистики

Конечно, можно утешать себя тем, что язык – столь мощная субстанция, что никакие новоязовские веяния не смогут его подпортить. Можно даже поставить вопрос еще более радикально: стоит ли вообще воздвигать искусственные препоны, плотины и фильтры на естественном пути развития языка? Ведь каждая эпоха имела свой, присущий ей язык, который затем сменялся совсем иной лексикой и иным стилем общения. Кто, например, сегодня поймет фразу, изреченную русским человеком всего-навсего пять веков назад: Неудобепостижно некое реченое бывает о мнозе? А она как раз значит: довольно непросто постичь сказанное. Это говорит о том, что язык не стоит на месте и развивается по своим, далеко не всегда постижимым законам.

Но все же есть одно обстоятельство, которое объясняет вполне законное беспокойство всех, кто озабочен судьбой русской культуры в целом и языка как его неотъемлемой части. Дело в том, что ни в XVI, ни даже в XIX веке не было средств массовой коммуникации, благодаря которым устная речь одного говорящего доходила бы одномоментно до ушей миллионов. Сегодня же это происходит ежедневно и ежечасно благодаря радио и телевидению, которые давно стали для для людей основным источником информации и развлечения.

Недавний опрос показал, что уже почти 50 % наших сограждан практически ничего не читают; более 50 % опрошенных не купили за год ни одной книги; 34 % вообще не имеют дома ни одной книги с прозой или стихами. Да и среди прозы, которую читает большинство, в основном литература по специальности или книжный «ширпотреб», состоящий из детективов и дамских романов.

Причин языкового одичания несколько, и одна из них – школьная реформа, от которой особенно пострадали гуманитарные науки. Да и уровень многих современных учителей оставляет желать лучшего. В книге «Язык мой – друг мой» приведен факт о том, что в старшем классе с гуманитарным уклоном долгое время преподавала литературу учительница, постоянно делавшая ошибки в ударениях, писавшая на доске Приступление и наказание, Роскольников и т. п. [Арсеньева 2007: 62]. А отмена изложений, сочинений и внедрение ЕГЭ довершили массовое руинирование школьного образования.

Несколько лет назад преподаватели филологического факультета СПбГУ провели следующий эксперимент. Они прикрепили к одежде ребят миниатюрные микрофоны, соединенные с диктофонами, и в течение нескольких часов записывали их спонтанные бытовые диалоги. Результат был удручающим – словарный запас молодых людей оказался крайне беден, при этом в их речи преобладали молодежные (нередко не очень приличные) жаргонизмы и слова-паразиты.

Уровень языковой культуры – первый показатель состояния культуры общества в целом вообще. Именно в языке наиболее отчетливо проявляется состояние морали общества: отбор и табуирование тем и слов или, наоборот, вседозволенность и культ пошлости; корректность и обращение к разуму и высоким чувствам или же, наоборот, неряшливость, агрессивность, апелляция преимущественно к самым примитивным человеческим эмоциям и интересам. К сожалению, как раз вторая часть дилеммы (напористость, агрессивность, незавершенность текста) характерна для речи многих телевизионных персон, участвующих в различных телевизионных ток-шоу. Их манера вести полемику, громко крича и перебивая друг друга, не может не влиять на поведение современной молодежи. Точно так же воздействует на зрителя рассчитанное на определенную (и, к сожалению, немалочисленную) часть молодежи реалити-шоу «Дом-2», где постоянно слышны крик и перебранка.

Отчасти на современную языковую культуру СМИ оказывают влияние постмодернистские тенденции, в частности антисистемность, дискретность, незаконченность изложения, уравнивание в правах факта и фикции. Достаточно послушать репортажи постоянно меняющихся корреспондентов на сравнительно недавно появившемся канале с англоязычным названием «Lifenews» (с недавнего времени «Life»), чтобы убедиться в этом.

Другая характерная черта постмодерна – ироничность, пародийность, ёрничество. Последнее время даже в новостных программах телевизионные сюжеты сопровождаются текстовыми названиями, носящими, подобно заголовкам «Коммерсанта», ироничный или комичный характер, что особенно нелепо выглядит, когда речь идет о событиях, где и юмор и каламбур неуместны.

Состояние языковой культуры тесно связано с состоянием общей культуры. «Сейчас во всем идет отрицательная селекция… Чем глупей, тем лучше, чем некрасивей, тем больше вокруг восторга… Какое-то упорное, целеустремленное движение вниз» [Гименеи 2003: Интернет-ресурс]. Во многом этот настрой на простоту, точнее на упрощение и вульгаризацию, создают некоторые программы телевидения и ди-джеи на волнах FM.

Слово во многом отражает изменение реальности. Наиболее наглядно это проявилось в появлении в русском языке огромного количества слов, заимствованных из английского языка. Отчасти это объясняется появлением в нашем быту зарубежных предметов и профессий, которых в России до этого не было; отчасти – желанием использовать использовать иностранное слово как эвфемизм, замещающий название явления, которое в русском языке несет негативную или не очень высокую оценку той или иной деятельности (киллер, рэкетир, риэлтер, дилер, рейдерство и т. п.).

Но часто использование иностранной лексики вообще нельзя объяснить ничем, кроме моды и подражания западным образцам. Непонятно, зачем вместо слова рискованный употреблять слово венчурный, вместо слова будущий – фьючерный, вместо прозрачный – транспарентный, локация – вместо объект, конклав – вместо группа и т. д.? Или зачем где надо и не надо использовать навязшие в зубах термины дискурс и контент?

Русский язык всегда отличала гибкость и избирательность. Он принял и адаптировал большое количество лексем, заимствованных из других языков. Но это были слова, которые органично вписывались в фонетический строй русского языка. Например, многие латинские слова (дом, луна, овин, ветер, пламя, канава, корпус, верный, стимул, диво, лепо, поганый и др.) вошли в русский язык почти в той же транскрипции, в то время как в западных языках они подверглись значительному фонетическому изменению. Произошло это, вероятно, потому, что эти слова оказались близки нашему, славянскому уху. Такие же вербальные единицы, как девелопер, супервайзер, мерчендайзер, думается, вряд ли войдут в широкий обиход.

Другой источник пополнения нашего словарного запаса – слэнговая лагерная лексика, которую порой можно встретить даже в речи чиновников и общественных деятелей. И это, вероятно, объясняется не только криминализацией общества, но и характерным для того же постмодерна отрицанием всяких норм и правил. Если при Петре Первом за неумеренное использование ненормативной лексики могли и казнить, то у нас долгое время шло обсуждение (в том числе и по телевидению) возможности использования мата, и самое примечательное, что наиболее активно за внедрение ненормативной лексики ратовала наша «передовая» интеллигенция, которая, очевидно, видела в этом высшее проявление свободы.

В языке отражается общее восприятие действительности. 15–20 лет назад широкое распространение получило словосочетание «как бы», очень точно выражающее неустойчивость и неопределенность реальности, что нас окружает. Мы как бы строили демократическое и правовое общество, как бы поддерживали малый и средний бизнес, как бы боролись с коррупцией и организованной преступностью, как бы радели об отечественной культуре и образовании. «Наше общество просто контужено массированной ложью. Она стала культурной ложью» [Кара-Мурза 2011: 93].

Словосочетание как бы стало также своего рода знаком раздвоенности восприятия, в котором уживаются образы реальные и виртуальные. В одной из криминальных передач, рассказывавшей о том, как две девочки лишили жизни старушку, одна из них спокойно произнесла в камеру: Мы как бы ее убили. Думается, что этот языковой ляпсус следует воспринимать как апофеоз виртуально-мифологического сознания, лишающего человека сочувствия, сострадания, умения представить себя на месте другого.

Девальвация слова происходит сегодня и по той причине, что в современной электронной журналистике царит многословие и празднословие. Поскольку эфирное время надо чем-то заполнять, бойкие ребята на радио FM с утра до вечера ведут опросы праздных слушателей по какому-нибудь совершенно ничтожному поводу, постоянно пытаются при этом развязно и не очень удачно шутить. На телевидении многие каналы заполнены однообразными разговорами и бесконечными перепалками, интервью, беседами, ток-шоу, и, возможно, прав С. Кара-Мурза [Кара-Мурза 2002], говоря о теории демократии шума, суть которой сводится к тому, что средствами массовой информации специально создается постоянное, без пауз, музыкальное и текстовое пространство для того, чтобы человек практически не имел возможности сосредоточиться и думать.

В учебниках по теле- и радиожурналистике говорится о том, что произносимые радио- и телерепортерами тексты по своему построению должны быть близки к разговорной речи. Но при этом журналистам не стоит забывать, что разговорная речь – отнюдь не синоним речи неряшливой.

Самым характерным проявлением языковой неряшливости в устной речи стала идеоматическая контаминация, когда тележурналист монтирует фразу, составляя ее из частей, взятых из разных устоявшихся словосочетаний: Я на своей практике не помню такого; Это занимает важное значение в; Одержали оглушительный успех; Нанесли убытки; Его сопутствовали неудачи и т. д. И даже по-прежнему живучи пресловутые играет значение и имеет роль.

Другое, более распространенное явление – неряшливость, неточность в формулировании мысли. Вероятно, потому, что для эфирного журналиста главное – побыстрее выдать информацию, он далеко не всегда заботится об элементарной грамотности в построении фразы: Вот чего не было точно – так это завистливых улыбок; Именно тогда началось восхождение звезды Бориса Ельцина; В простонародье эти трещины можно заделать так; Они трудолюбиво устраивают гастроли провинциальных театров; Тени прошлого еще не остыли; Она родилась дочерью лорда.

С предлогами наши журналисты тоже обращаются как иностранцы: Можно с уверенность считать, что…; Не было даже намека о возможности…; Президент подтвердил о том, что…; Сомневаюсь о том, что… и т. д.

Культурой речи не могут похвастаться и некоторые наши наши публичные персоны, приглашаемые на радио и телевидение: Оценив обстановку, была дана команда… (министр); Потоки грязи, раздававшиеся в мой адрес… (губернатор); Эти памятники охранялись очень плачевно (депутат Думы); Этот длинный коридор сыграл со мной определенную роль (директор НИИ).

Между тем давно замечено, что человек, который неправильно говорит, и мыслит соответственно. «Вернейший способ узнать человека – его умственное развитие, его моральный облик, его характер – прислушаться к тому, как он говорит. ‹…› Язык человека – это его мировоззрение и его поведение. Как говорит, так, следовательно, и думает» [Лихачев 1983:31–32]. Как бы мы ни умилялись простоте и забавным афоризмам В. С. Черномырдина, занимавшего в свое время пост премьер-министра, но ведь и экономику мы имели тогда такую же, как его речь, – невнятную, с коряво завуалированным двойным дном.

Другой феномен можно определить как языковую приблизительность. Вот некоторые языковые шедевры наших тележурналистов: Коренные аборигены подвергаются сегрегации; Остались лишь внутренние интерьеры; В это время в Северной Корее праздновался День освобождения от японских колонистов; Летчику удалось капитулироваться.

Про орфоэпические нормы на телевидении и говорить не приходится. Сплошь и рядом – маневры вместо манёвры, афера вместо афера, опёка вместо опека, крема вместо кремы, директоры вместо директора и т. п. Что касается ударений, то уже можно составить для студентов журфаков целый словарь нормативного произношения, потому что нередко ударения ставятся как кому заблагорассудится. Вот лишь некоторые слова, в которых ударение то и дело перемещается в зависимости от уровня грамотности теле- и радиожурналиста: амнезия, безвременье, безудержный, блага, блюда, бантом, брались, вечеря, дешевизна, диспансер, завсегдатай, изыски, каталог, костюмированный, кухонный, мозаичный, недуг, незаконнорожденный, потуги, приданое, принять, принялись, роженица, сливовый, танцовщица, туники, черпать, шасси, шприцы, эксперт и т. д.

Конечно, русский язык – живой организм и, как все живое, он постоянно меняется. Французские слова жалюзи, гренки, в которых долгое время нормативным считалось ударение на последнем слове, сегодня большинством людей произносятся с ударением на первом. Еще недавно нормативное ударение в слове очистные было на втором слоге, сегодня – на предпоследнем. На наших глазах ударения в словах одновременно и обеспечение по закону аналогии передвинулись на предпоследний и второй от конца слова слог. И тем не менее, если мы хотим понимать друг друга, то должен быть какой-то «общественный договор», который позволяет всем чувствовать себя комфортно в языковой среде. В противном случае лингвистический волюнтаризм и плюрализм могут перевести язык из стройной, веками наработанной системы в нечто аморфное и малоудобное для общения, подобно тому как если бы каждый воспринимал сигнал светофора так, как ему нравится.

Говорят, во Франции любой гражданин может подать в суд на средства массовой информации в том случае, если обнаружит в речи ведущего или комментатора попытку искажения общепринятых норм языка, имеющего статус национального достояния. Вероятно, настало время аналогичную практику вводить и у нас, установив общественный контроль за соблюдением в СМИ хотя бы элементарных норм русского языка.

В результате того, что Россия перестала быть читающей страной, словарный запас новых поколений катастрофически сужается. Достаточно посмотреть любую передачу-угадайку, чтобы понять: наше общество резко разделилось на два поколения, не всегда понимающие друг друга, будто они учили русский язык по разным учебникам и словарям. Отвечая на вопросы, что означают те или иные русские слова, молодые люди отвечали, что выпь – это громкий крик, бязь – название дерева, многие не знали значения слов береста, каланча, попадья, иждивенец, кругозор, навзничь [Наталья Романова 2016], не могли продолжить начало большинства популярных русских пословиц. Зато бойко отгадывали какую-нибудь заграничную музыкальную группу или имя героя американского мультика.

Тревога заинтересованных в сохранении и подъеме национальной культуры людей обусловлена тем, что электронные СМИ воздействуют не на узкий слой людей, а на самые широкие массы. Слова, прозвучавшие по радио или на ТВ, воспринимаются многими как новая языковая норма.

Радикальные изменения в языковой сфере могут произойти лишь в том случае, если внимание государственных и общественных структур сосредоточится на состоянии образования и общей культуры, что станет также и одной из основных задач наших телеканалов и радиостанций.

Литература

Арсеньева М. Филологи – к барьеру. – СПб, 2007. – С. 62.

Гименеи – http://kommersant.ru/doc/2292352

Кара-Мурза С. Г. Манипуляции продолжаются. Стратегия разрухи. – М., 2011. – С. 93.

Лихачев Д. С. Земля родная. – М., 1983. – С. 31–32.

Романова Н. Поколение смартфонов превратилось в стадо неучей. – URL: http://www.politonline.ru/provocation/22887545.html

Н. Е. Сулименко (Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена)

Лингвометодические последствия интегрального подхода к языку в обучении стилистике и филологическому анализу текста в ВУЗЕ

Одним из важнейших принципов современного лингвистического анализа признаётся принцип коммуникативный, обращённый к языку как к человеческому установлению. Между тем принцип коммуникативной целесообразности, точности употребления средств языка всегда был ведущим в стилистическом анализе Сулименко 1976; 1990 и др.]. Более того, сами эти понятия и их содержание определялись в зависимости от стиля языка и жанра речи, её адресата и адресанта, их ролевого параметра, типа контакта, ситуации, канала связи и т. д. Другое дело, что до последнего времени все эти факторы даже в стилистике объявлялись экстралингвистическими (ср., например, книги А. Н. Васильевой), хотя в психолингвистических исследованиях, предшествовавших в русистике лингвокогнитивному подходу, указывалось на то, что все наши знания, и языковые, и внеязыковые, экстралингвистические, хранятся в нашей памяти однотипно. О том же, по существу, пишет и Ю. Н. Караулов, введя когнитивно-тезаурусный уровень в структуру языковой личности и показав в РАСе на примере ассоциаций, вызываемых словом, наличие в них элементов энциклопедической информации.

Полипарадигмальность современной лингвистики имела и методические последствия в преподавании стилистики. Так, в аннотация к ДПВ «Стилистические ресурсы слова и литературное редактирование» указывалось, что в итоге занятий по указанной проблеме студенту становится понятной роль слова как ведущего средства доступа к ментальной, психологической реальности, к разным видам информации, связанной с целенаправленной деятельностью человека, позволяющей соединить реальность и создаваемые им возможные миры.

Стилистические ресурсы слова ориентируют на понимание его функций в открытом пространстве культуры; путей его обработки различными видами дискурсивных практик; места слова в междисциплинарном знании о человеке (человековедении).

Интегральная концепция слова служит основой в установлении текстовой компетенции, в соединении речевых и поведенческих характеристик языковой личности, ибо слово – тоже дело.

Студент учится применять полученные знания о стилистических ресурсах слова в самостоятельном отборе и квалификации языкового материала при подготовке курсовой работы, при составлении картотеки, при обсуждении докладов и карточек других студентов; использовать навыки лексико-стилистического анализа в процессе литературного редактирования текста; он обретает способность оценивать полученные знания и интегрировать их в освоение других дисциплин и специализаций, использовать их в междисциплинарном контексте.

Основные темы указанной дисциплины следующие: стилистические ресурсы лексики, виды лексических коннотаций и их учёт в практике литературного редактирования; виды дискурсивных практик и типы дискурса; стиль и дискурс; лексические способы коммуникативной самозащиты; лексическая реализация ролевого параметра языковой личности; гендерный аспект речевого поведения в его лексическом воплощении; представление о счастье в российской ментальности: лексический аспект; коммуникативные стратегии и тактики в лексическом структурировании текста, лексическая тема персонажа как модели реальной языковой личности; лексическая разработка базовых концептов культуры; лексическое обеспечение межкультурной коммуникации и проблемы перевода; личностные аспекты коммуникации в их лексическом представлении и др.

При диагностике качества освоения дисциплины к минимальному стандарту знаний и умений студента – будущего журналиста – следует отнести дифференциацию разных типов языковой личности, разных способов концептуализации мира образцовой и усреднённой языковыми личностями, выявляемых в анализе ассоциативно-вербальной сети, текстовой деятельности с опорой на лексикосистемные предпосылки; умение дифференцировать нормативные и ошибочные или стилистически неоправданные словоупотребления; умение учитывать лексические проявления человеческого фактора и видеть культуроносные и культурогенные потенции слова и языка в целом как важнейшего атрибута человека.

В рамках же структурно-системного подхода стилистический уровень выделялся как особый уровень языковой системы с заложенными в ней стилистическими нормами и ориентирами употребления языковых единиц разных уровней. Напомним, что в определение системы входило указание не только на совокупность элементов и связывающих их отношений, но и на функцию, во имя которой единица создавалась. Особенно это акцентировалось в рамках ономасиологических концепций в русистике, предшествовавших в ней когнитивному подходу.

Таким образом, квалификация языковых явлений с точки зрения различных дисциплин и подходов опирается не только на общий объект изучения – русский язык, но и свой собственный предмет, что очень важно для журналистской практики. С этим, в частности, связана критика иллюстративного материала в толковых словарях, поскольку метаязыковые задачи их составителей и интенции авторов текстов, привлечённых в качестве иллюстраций, расходятся. Это справедливо не только для художественных, но и для журналистских текстов, которые также ориентированы на деавтоматизацию языковых средств. Очевидно, с этим свойством текста и связано требование давать в качестве иллюстраций в словарях лишь типовые словоупотребления.

Не случайно ещё в книге 1963 года, в разделе «Задачи стилистики», В. В. Виноградов говорил о необходимости выделять три круга «стилистики»: стилистика языка, стилистика речи, стилистика художественной речи [Виноградов 1963: 5-93]. Их иногда подразделяют на стилистику ресурсов и стилистику функционирования.

В рамках когнитивно-дискурсивного подхода к языку, для которого характерно внимание к системной организации поведения человека в разных областях его жизнедеятельности, особенно актуальными стали проблемы, традиционно относимые к функциональной стилистике [Кожина 2008, Cулименко 2013: 111–119]. Это выбор и употребление языковых средств, функциональный стиль и стили, устанавливаемые по коммуникативной функции языка как ведущей для него (ср. работы

В. В. Виноградова, Д. Э. Розенталя, М. Н. Кожиной, А. Н. Васильевой, М. П. Котюровой и др.). Интересны и точки соприкосновения когнитивистики, стилистики и культурологи, которые отразились в творчестве Ю. М. Лотмана.

Когнитивные и синергетические положения статей и заметок Ю. М. Лотмана справедливы не только для литературоведческих и культурологических изысканий, но и для лингвистических, прежде всего текстовых, исследований, особенно если учесть, что культура выступает для текста системой высшего порядка, средой, преодолевающей бинарные когнитивные оппозиции языка. Выстраивая типологические признаки самонастраивающейся системы, она способна сама регулировать и усложнять собственное строение. Эта способность органически связана с неоднородностью внутреннего строения (курсив автора – Н. С.)» [Лотман 2010:31], а «богатство внутренних конфликтов обеспечивает Культуре как коллективному разуму исключительную гибкость и динамичность» [Лотман 2010:55]. Структурная неоднородность семиотического пространства объясняет и значимость периферийных явлений в динамических процессах: «В периферийных участках, менее всего организованных и обладающих гибкими, «скользящими» конструкциями, динамические процессы встречают меньше сопротивления и, следовательно, развиваются быстрее» [Лотман 2010:93]. Динамические процессы в языке также происходят прежде всего на периферийных участках языковой системы. Это касается таких лексических явлений, как периферии смысловой структуры слова, так и случаев «вырожденной» свободы типов лексических значений. Особенно показательна для современного состояния лексики активизация периферийных её пластов – слов, имеющих стилистические границы в своём употреблении, а также тех, которые входили ранее в пассивный словарь носителя языка. Литература, по мнению Ю. М. Лотмана, «не только организация, но и самоорганизующийся механизм», на самой высокой ступени организации она выделяет метатексты (авторское выделение – Н. С.), включающие в себя «нормы, правила, теоретические трактаты и критические статьи, которые возвращают литературу в её самоё, но уже в организованном, построенном и оценённом виде» [Лотман 2010: 130]. Как видим, к метатекстам автор относит преимущественно литературоведческие исследования, хотя исследовательские концепты характеризуют и многие лингвистические работы, построенные на материале журналистских текстов, для этих исследований не менее значимы синергетические идеи упорядоченности, гармонии, противопоставляющие два крайних члена синергетической парадигмы: порядок (информация) и хаос (энтропия). По существу, Ю. М. Лотман говорит не только о текстах во всём их многообразии, но и о художественном дискурсе в его когнитивном измерении: «Видимо, описывая литературу той или иной эпохи как единый текст, мы скорее всего приблизимся к задаче выделения универсалий литературы как специфического явления» [Там же:133]. Ср. филологическую разработку Ю. М. Лотманом целого ряда синергетических идей: «Существенно подчеркнуть, что традиционные риторические фигуры построены на внесении в текст дополнительных признаков симметрии и упорядоченности, в определённом отношении аналогичных построению поэтического текста», причём «обязательной организации подвергаются лексико-семантический и синтаксический уровни, а ритмико-фонетическая упорядоченность выступает как явление факультативное и производное ‹…› Риторическая структура вносится в словесный текст извне, являясь дополнительной его упорядоченностью» [Там же: 133].