Труды по россиеведению. Выпуск 3

«Не должно вдруг и чрез узаконение общее делать великого числа освобожденных».

Стоит обратить внимание на то, что освобождение в этой главе прямо противопоставляется неволе:

«…Когда закон естественный повелевает Нам по силе Нашей о благополучии всех людей пещися, то обязаны Мы состояние и сих подвластных облегчать, сколько здравое рассуждение дозволяет.

Следовательно, и избегать случаев, чтоб не приводить людей в неволю…» (ст. 252, 253).

Как известно, именно глава XI Наказа стала объектом жесткой критики первых читателей Наказа и подверглась серьезной правке. Сохранившийся первоначальный текст этой главы, написанный рукой Козицкого и с правкой Екатерины, дает возможность восполнить некоторые пробелы. Так, слово неволю в приведенной выше ст. 253 было вставлено императрицей вместо слова рабство. Не вошедшие в окончательный текст Наказа статьи разъясняют:

«Два рода покорностей: одна существенная, другая личная, то есть крестьянство и холопство.

Существенная привязывает, так сказать, крестьян к участку земли, им данной. <…>

Личная служба или холопство… принадлежит больше лицу или особе. <…>

Какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтобы законы гражданские… злоупотребление рабства отвратили…» (5, с. 196–197).

Последняя из приведенных цитат показывает, что в понимании Екатерины состояние и собственно крепостных крестьян, и холопов (в терминологии того времени – дворовых) является состоянием неволи, рабства. Далее в этом тексте несколько раз употреблено слово освобождение и свобода в контексте освобождения от рабства:

«Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества, и привесть их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу. <…>

Надлежит, чтобы законы гражданские определяли точно, что рабы должны заплатить за освобождение…

Если государственная какая причина или польза частная не дозволяет в некоторых державах сделать земледельцев свободными…» (5, с. 199)[24 - В этом же значении слово употреблено в ст. 456 Наказа: «Закон одного Императора Греческого наказывать велит смертию того, кто купит освобожденного, как будто раба, или кто такого человека станет тревожить и беспокоить».].

Другое значение слов с морфемой свобод, встречающееся в Наказе, связано с физическими возможностями и разного рода обязательствами:

«Чувствование боли может возрасти до такой степени, что совсем овладев всею душою, не оставить ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы от той боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали» (ст. 194).

«Некоторые Правительства освобождают от наказания сообщника великого преступления, донесшего на своих товарищей» (ст. 203).

«Во многих городах в Европе оные сделаны свободными в том, что не ограничено число; а могут вписываться в оные по произволению, и примечено, что то служило к обогащению тех городов» (ст. 402)[25 - Речь здесь идет о ремесленных цехах.].

«Жены у германцев не могли быть без опекуна никогда. Август узаконил, женам, имевшим троих детей, быть свободным от опеки» (ст. 436).

«… Должно прилагать тщание о нижеследующем:

…Безопасность и твердость зданий, и правила к наблюдению, в сем случае потребные для разных художников и мастеровых, от которых твердость здания зависит, содержание мостовой, благолепие и украшение городов, свободный проход и проезд по улицам, общий извоз, постоялые дворы и проч.» (ст. 556.5).

В последнем случае очевидно, что речь идет не о праве на проход и проезд, а о том, чтобы на улицах строителям не мешали никакие препятствия. Однако в двух статьях Наказа интересующий нас концепт использован в несколько отличном значении. Так, в ст. 517 говорится:

«Еще бы сие великое было несчастие в Государстве, если бы не смел никто представлять своего опасения о будущем каком приключении, ни извинять своих худых успехов, от упорства счастия происшедших, ниже свободно говорить своего мнения».

На первый взгляд, мы имеем тут дело не с чем иным, как со свободой слова, однако очевидно, что она декларируется тут не как право, а как возможность. Несколько иначе обстоит дело со ст. 98:

«Власть судейская состоит в одном исполнении законов и то для того, чтобы сомнения не было о свободе и безопасности граждан».

В данном случае есть все основания считать, что слово свобода тут подразумевает политическую, гражданскую свободу как естественное право человека и один из важных концептов идеологии Просвещения. Но в тексте Наказа оно вступает в неравную борьбу со словом вольность, которое служит основным обозначением этого права:

«Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтоб у людей отнять естественную их вольность…» (ст. 13).

«И так правление, к сему концу достигающее лучше прочих и притом естественную вольность меньше других ограничивающее, есть то, которое наилучше сходствует с намерениями, в разумных тварях предполагаемыми…» (ст. 14).

«Но от сея славы происходит в народе, единоначалием управляемом, разум вольности, который в Державах сих может произвести столько же великих дел и столько споспешествовати благополучию подданных, как и самая вольность» (ст. 16).

«Общественная или Государственная вольность не в том состоит, чтоб делать все, что кому угодно» (ст. 36).

«В Государстве, то есть в собрании людей, обществом живущих, где есть законы, вольность не может состоять ни в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно» (ст. 37).

«Надобно в уме себе точно и ясно представить: что есть вольность? Вольность есть право все то делати, что законы дозволяют; и, ежели бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть» (ст. 38).

«Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностию; и, чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов» (ст. 39).

«Гражданская вольность тогда торжествует, когда законы на преступников выводят всякое наказание из особливого каждому преступлению свойства» (ст. 67).

Перед нами – краткое изложение просветительской концепции политической свободы. Как известно, все приведенные статьи Наказа были заимствованы Екатериной у французских просветителей, прежде всего, у Монтескье. Далее в Наказе объясняется, что «проести и волокиты», которые гражданам приходится претерпевать, добиваясь в судах защиты своих прав, есть не что иное, как плата за вольность и безопасность (ст. 112); чем больше государство заботится о защите гражданской вольности, тем сложнее судебные процедуры (ст. 115); судебное решение, вынесенное на основании показаний только одного свидетеля или «ложного какого рассуждения», есть нарушение права вольности (ст. 119, 153); доказательства вины должны быть определены общеизвестными законами, поскольку судебный приговор всегда стремится к ограничению вольности (ст. 158, 165) и более того: «Вольность гражданина ни от чего не претерпевает большего нападения, как от обвинений судебных и сторонних вообще; сколь же бы ей великая настояла опасность, если бы сия столь важная статья осталась темною: ибо вольность гражданина зависит, во-первых, от изящества законов криминальных» (ст. 467). Наказ предписывает соблюдать особую осторожность в делах о волшебстве и еретичестве, поскольку опыт показывает, что они могут быть угрозой вольности граждан как их естественному праву (ст. 497). Наконец, самые тяжкие преступления – это «беззаконные предприятия противу жизни и вольности гражданина» (ст. 231).

Обращает также на себя внимание ст. 379 из главы XVI «О среднем роде людей», который, согласно Наказу, «пользуясь вольностию, не причисляется ни ко дворянству, ни ко хлебопашцам». Формирование среднего, или третьего, сословия было одной из важнейших политических задач Екатерины, и подчеркивание его вольного статуса в данном случае вполне естественно. Однако несомненна и определенная двусмысленность: то ли это надо понимать как то, что средний род людей обладает вольностью наравне с дворянством и крестьянством, то ли так, что какой-то род людей этим свойством не обладает, что противоречит представлению о вольности как естественном праве.

Проблема вольности как естественного права человека, согласно Наказу, тесно связана с проблемой смертной казни. Как уже ясно из приведенной выше ст. 212, Екатерина прониклась идеями Ч. Беккариа о бессмысленности смертной казни, но, в отличие от итальянского правоведа, не отвергала ее вовсе, рассматривая как исключительную меру. «Смерть гражданина, – пишет она в ст. 210 Наказа, – может в одном только случае быть потребна, сиречь: когда он, лишен будучи вольности, имеет еще способ и силу, могущую возмутить народное спокойство. Случай сей не может нигде иметь места, кроме, когда народ теряет или возвращает свою вольность, или во время безначалия, когда самые беспорядки заступают место законов». При первом взгляде на эту статью можно подумать, что под лишением вольности имеется в виду арест, однако, скорее, вольность здесь надо понимать шире – как лишение гражданских прав. Не случайно состояние «безначалия», согласно Екатерине, означает потерю народом вольности, поскольку в таких условиях государство не может гарантировать соблюдение законов, и противопоставляется в данной статье «обыкновенному общества состоянию», при котором «не может в том быть никакой нужды, чтоб отнимать жизнь у гражданина». На подобное широкое толкование вольности наводит и знакомство со ст. 212, в которой автор Наказа со свойственной эпохе Просвещения верой в человеческий разум утверждает, что никакой соблазн выгоды от преступления не может перевесить «всецелое и со жизнию кончающееся лишение вольности». Иначе говоря, арест еще не лишает естественной вольности – она отнимается с самой жизнью. Подтверждение подобному толкованию находим в ст. 135, которую имеет смысл сопоставить с уже цитировавшейся ст. 137.

Сравнение двух этих статей показывает, что арест, содержание под стражей, согласно Наказу, лишает человека свободы, но не вольности как естественного права, поскольку он остается под защитой и во власти закона.

В некотором противоречии с такой трактовкой находится ст. 236, в которой речь идет о «проторговавшихся, или выступающих с долгами из торгов». «Для каких бы причин вкинуть его в тюрьму? – вопрошает Екатерина. – Ради чего лишить его вольности..? Ради чего подвергнуть его наказаниям, преступнику только приличным, и убедить его, чтоб он о своей честности раскаивался? Пускай почтут, если хотят, долг его за неоплатный даже до совершенного удовлетворения заимодавцев; пускай не дадут ему воли удалиться куда-нибудь без согласия на то соучастников; пускай принудят его употребить труды свои и дарования к тому, чтобы прийти в состояние удовлетворить тем, кому он должен: однако ж никогда никаким твердым доводом не можно оправдать того закона, который бы лишил его своей вольности безо всякой пользы для заимодавцев его». В данном случае очевидно, что тюремное заключение, означающее потерю свободы, приравнивается к лишению вольности как совокупности гражданских прав, в то время как сам факт финансовых долгов не рассматривается в качестве преступления, влекущего за собой подобное наказание.

Еще одно значение, в котором слово вольность употреблено в Наказе, связано со свободой торговли. Как и вольность вообще ограничена законом, так законом же должна быть ограничена и свобода торговли. При этом отсутствие таких законов обращается своей противоположностью:

«Вольность торговли не то, когда торгующим дозволяется делать, что они захотят; сие было бы больше рабство оной» (ст. 321).

Необходимо заметить, что сравнение русского текста Наказа с французским показывает, что словоупотребление, несмотря на отмеченные неясности, безусловно, было осмысленным, поскольку русские свобода и вольность во французском тексте соответствуют слову libertе, и, значит, Екатерина и ее помощники не могли не задумываться о том, каким именно словом воспользоваться в определенном контексте. Совершенно не случайно поэтому, как упоминает А.М. Песков, при публикации в 1789 г. в русских газетах «Декларации прав человека и гражданина» libertе вновь перевели как вольность, тем более что соответствующий текст («Всякое общество обязано иметь главным предметом бытия своего соблюдение естественных и забвению не подлежащих прав человека. Права сии суть: Вольность, Собственность, Безопасность и Противуборство угнетению <…>. Вольность состоит в том, чтобы делать все то, что другому вреда не наносит») имел явную перекличку с Наказом (14).

С учетом колоссальных размеров письменного наследия Екатерины II изучение того, как она употребляла понятия свобода и вольность и менялся ли со временем их смысл, может стать темой серьезного самостоятельного исследования. Здесь же ограничимся еще несколькими наблюдениями. За четыре года до Французской революции на свет появилась Жалованная грамота дворянству, ст. 17 которой провозглашала: «Подтверждаем на вечныя времена в потомственные роды российскому благородному дворянству вольность и свободу» (6, с. 34). На первый взгляд, здесь императрица явно отошла от словоупотребления Наказа. Однако ключевым словом данной статьи следует считать слово подтверждаем. Подтверждалась норма Манифеста Петра III 1762 г. и, соответственно, Екатерина не могла не воспроизвести употребленную там формулу, ведь речь шла о действующем законодательном акте. Не случайно и следующая ст. 18 Грамоты посвящена тому же сюжету, что и приведенный выше соответствующий текст Манифеста, – праву дворян поступать на службу в союзных России странах.