Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г.

Проблема исторических альтернатив в Великой русской революции 1917 года

Чураков Д.О.[47 - Чураков Димитрий Олегович – доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры новейшей отечественной истории Института истории и политики МПГУ.]

Аннотация: В статье решается проблема причин и предпосылок революции 1917 г. Ставится проблема, насколько они были глубоки и могли ли случайные события серьёзно изменить лицо эпохи, предотвратить революцию? На материалах анализа основных тенденций развития России на рубеже XIX–XX вв. делается вывод о том, что до февральского переворота возможности избежать развала государственности ещё сохранялись. Однако, после отречения Николая II развилки (“исторические альтернативы”) могли носить лишь локальный характер, меняя облик, но не общий вектор развитие “второй русской смуты”.

Ключевые слова: революция, исторические альтернативы, модернизация, гражданское общество, политические партии, тенденции, 1917 год.

Churakov D.O. The problem of historical alternatives in the Great Russian revolution of 1917.

Abstract: In the article there is decided the problem of the causes and prerequisites of revolution of 1917. The defined problem is how much these were deep and were the occasional events able to change the face of epoch, avoid the revolution? Based on the material of the analysis of the general trends in progress of Russian revolution at the turn of XXth century the made conclusion is that until the power takeover in February the possibilities to avoid the demolition of nationhood were yet available. However after abdication of Nicolay II, the fork (“historical alternatives”) could have only local character, changing a face but not a general vector of evolution of “the second Russian troubles”.

Keywords: revolution, the historical alternatives, modernization, civil society, political parties, trends, 1917.

Предложенная нам для обсуждения тема ставит условный знак равенства между двумя не всегда тождественными понятиями: альтернативы и развилки развития России в 1917 г. А тот год действительно был богат и развилками и возможными путями развития исторического процесса.

Собственно говоря, не только 1917 г., но и весь период рубежа XIX–XX вв. был насыщен непростыми историческими решениями, когда приходилось учитывать имевшие варианты движения вперёд. Перед страной то возникал широкий коридор возможностей, то происходило его резкое сужение вплоть до возникновения на коротких промежутках времени ситуации безальтернативности.

Сложность и множественность решений рубежа XIX–XX вв. обуславливалась тем периодом, который переживала наша страна и теми историческими вызовами, на которые приходилось отвечать.

Характер переживаемого Россией исторического момента определялся её переходом от традиционного (аграрного) общества к современному (индустриальному) обществу. Уже эта специфика порождала определённую альтернативность движения. Можно было делать ставку на сохранение привычных для России экономических укладов и политических институтов, а можно было увлечься копированием экономических и политических образцов новейшего времени, сложившихся на Западе.

На практике движение шло в обоих направлениях, а кроме того, возникали и особые комбинированные формы, сочетавшие в себе как национальное, так и заимствованное. В России как бы накладывались друг на друга разные исторические модели, спрессованные во времени и пространстве. Специфика переживаемого момента не подразумевала для России необходимость повторять исторический путь передовых стран Запада. А заимствованные экономические, социальные и политические формы как бы “вживлялись” в те устои, которые прежде отличали развитие России от других ведущих держав, преобразуя, а где-то и подчиняя их.

Переход от аграрного к индустриальному обществу отягощался для нашей страны серьёзными противоречиями. Не случайно В.И. Ленин, о котором так много говорилось сегодня, считал Россию узлом противоречий и слабейшим звеном в системе империалистических государств.

Однако, мне представляется важным обратить внимания, на два противоречия, которые в свете сегодняшней темы особенно показательны.

Первое из них заключалось в разрыве между высокими темпами развития экономики и архаичностью политических институтов самодержавия.

Этот разрыв не позволял своевременно снимать возникавшие в стране противоречия в социальной сфере в интересах большинства, не позволял создать действенный механизм социального партнёрства. Господствовавшее в политической сфере меньшинство слишком часто ставило свои корыстные интересы над национальными, а монархия, которая из самодержавной всё больше превращалась в бюрократическую, уже не могла играть свойственную ей в прошлом роль выразителя общенациональных интересов. Царь фактически был отодвинут от принятия важнейших политических решений своей же бюрократией [1, с. 3].

Мне представляется, что личные качества Николая II как государственного деятеля и человека при этом не играли особой роли. Речь шла о глубинных исторических процессах, неподвластных воле отдельных людей.

Вторая коллизия назревала между быстрым внутренним развитием России и серьёзным отставанием её от своих геополитических противников на международной арене.

Когда расстояние между и этими странами сокращалось, над Россией всегда возникала военная угроза. К слову, эта закономерность просматривается не только в XIX–XX вв., но и теперь – в начале XXI в.

Таким образом процесс трансформации отечественного общества рубежа XIX–XX вв., который часто называют модным, но не всегда подходящим к российским условиям термином «модернизация» [2, с. 304–305], осложнялся необходимостью учитывать угрозы внутренней нестабильности, а так же внешнее враждебное давление, в результате которого искусственно ограничивались наши возможности использовать позитивные моменты глобализации мировой экономики и международного разделения труда.

Кроме того, совершенно невозможно сбрасывать со счёта и такой сквозной, проходящий через все периоды отечественной истории негативный фактор, как принадлежность России к «клубу государств» с недостаточным совокупным прибавочным продуктом. Условное членство в этом клубе имело свои не только экономические следствия (например, в нашей стране сложно было мобилизовать достаточные ресурсы на решение общенациональных задач без усиления давления на различные слои общества, примером чему может служить столыпинская земельная реформа).

На психоментальном уровне это вело к повышенному чувству социальной справедливости и порождало эгалитарные ожидания. В ходе революции 1917 г. эти настроения проявились, в частности, в существенном усилении антибуржуазных настроений.

Для того, чтобы ответить на стоявшие перед страной вызовы, любому правительству, которое бы действовало в России на рубеже XIX–XX вв. предстояло решить целый набор совершенно конкретных задач. К важнейшим из них могут быть отнесены, например, следующие:

Укрепить национальную независимость (политическую, экономическую, продовольственную и т. д.);

Найти решение обострившегося в ходе перехода от аграрного к индустриальному обществу социального вопроса с учётом национальной специфики и традиций;

Опять таки с учётом условий и разнообразных внешних и внутренних факторов ускорить процессы социально-экономического обновления.

Именно в силу всех этих и многих других обстоятельств рубеж XIX–XX вв. и стал для России временем выбора наиболее выгодных альтернатив, выбора варианта выхода из тех противоречий, что в ней накопились, временем выбора пути дальнейшего развития.

Если сводить все испробованные в эти годы обществом варианты развития, их можно объединить в три основные модели: консервативную, либеральную и социалистическую. Разумеется, в каждом случае имелось множество внутренних оттенков, что делало стоящий перед страной выбор ещё более сложным и ответственным. Достаточно сказать, что элементы реформаторских и революционных методов преобразования страны прослеживаются в программах различных партий. Даже внутри идеологии черносотенцев имелась альтернатива между охранительными и достаточно революционными идеями, связанные с неприятием многими монархистами тенденций бюрократизации центральной власти и её отрыва от народа. Такая же альтернатива в выборе идей и методов имелась и среди либералов, и среди социалистов.

И вот в таком состоянии Россия подошла к 1917 г. Возникает вопрос: неужели к этому времени в России уже была пройдена очередная историческая развилка и никакой альтернативы революционным потрясениям уже не существовало?

Представляется, что на начало 1917 г. ни февральский переворот, ни его разрушительные последствия ещё не были предопределены с неизбежностью. Почему же всё произошло именно так, как произошло? Ответить на этот вопрос достаточно важно именно сегодня, когда на Западе и в нашей стране открыто говорят о подготовки против России очередной оранжевой революции уже к осени текущего года.

В отличие от подлинной, глубинной революции, оранжевые революции подразумевают обязательное предательство части правящей верхушки, мечтающей улучшить свои политические позиции и своё материальное положение. Февральская трагедия разрушения многовековой русской монархической государственности произошла именно в силу такого предательства не просто части, а существенной части правящей верхушки [3, с. 21].

Личные интересы заставили забыть об исторической ответственности не только лидеров официальной думской оппозиции, но и значительную часть армейской верхушки, духовенства, буржуазии, дворянства, интеллигенции и даже правительства. Парадоксально звучит, но к различным заговорщицким группам принадлежали даже отдельные представители правящей Императорской династии [4, с. 192–206].

Либеральная оппозиция сумела сформировать несколько значимых центров силы внутри прежней государственного механизма и чувствовала себя абсолютно уверенно. Эта уверенность создавала иллюзию значимости и самодостаточности либеральных кругов и предлагаемого ими цивилизационного проекта, по своей сути – западнического.

Тем самым, потеря государственной ответственности и ощущение собственной неуязвимости части правящей верхушки, сменившей сторону баррикад, становилось катализатором революционного взрыва. На определённом этапе он становился неизбежным, а судьба Николая II оказывалась предрешена.

Вместе с тем мы прекрасно знаем, что февральский переворот явился не только увенчанием пролонгированных во времени разнородных процессов выбора, но и новой развилкой, как сейчас говорят в рамках синергетического подхода к истории – новой точкой бифуркации [5, с. 36–42]. Появляются новые вызовы. Они накладываются на уже существовавшие.

В частности, конкретно в 1917 г. на ситуацию внутри России решающее значение оказывало участие страны в Первой Мировой войне. Альтернатива была предельно ясна: либо продолжение войны, либо выход из неё. Предсказать результаты ни одного из этих вариантов в феврале – марте 1917 г. в нашей стране не мог, как представляется, никто. Это только много времени спустя стало известно, что целью верхушки стран Антанты было уничтожение не только Германии, Австро-Венгрии и Османской империи, но всех четырёх континентальных империй, включая и нашу страну. В условиях информационной неопределённости отношение к войне, к союзникам, к военному производству становилось важным критерием, по которому население оценивало существовавшие в стране политические силы и предлагаемые ими альтернативы.

Ещё одной альтернативой, столь явственно обозначившейся в феврале – марте 1917 г., становится противоречие между двумя магистральными полюсами в способах общественной самоорганизации.

С одной стороны в России наметились явные предпосылки для широкой общественной консолидации. Это нашло своё отражение в некоторых из наметившихся после февральского переворота институциональных подвижках. По всей стране шло массовое строительство межсословных представительных органов революционной власти. Их социальная база была существенно шире, чем у прежних земских учреждений, довольно аристократических по своему составу. Это позволило сегодня некоторым исследователям ввести в отношении комитетов общественной безопасности такой «осовремененный» термин, как «антицаристский» или даже «народный фронт» [6, с. 160, 161, 164 и др.].

Но, с другой стороны, не менее чётко обозначилась и другая альтернатива, а именно стремление различных самоопределявшихся слоёв населения к замкнутости, к социальной автономии, обособлению от всего остального общества. Эта альтернатива так же получила своё институциональное выражение в формировании различных структур по политическим, национальным, культурным, классовым, половозрастным, религиозным, профессиональным, территориальным и другим, часто случайным, признакам.

Новые вызовы, новые развилки появлялись и в последующие месяцы революции 1917 г., а так же уже после неё – в период постепенного затухания революционной фазы отечественной истории.

К примеру, ленинская альтернатива, которая в конечном итоге восторжествует в октябре 1917 г., ни в февральские дни, ни в первые недели после падения самодержавия даже не обозначилась. Самого Ленина не было в стране, его сторонники были малочисленны и разобщены. На выбор траектории развития революционного режима в марте 1917 г. большевики влияли очень слабо.

Сложность и противоречивость тенденций, явлений и процессов, задававших развилки и альтернативы в 1917 г., таким образом, требуют дальнейшего их изучения. И только после этого мы сможем получить адекватную научную картину революционного прошлого нашей страны, смелее и точнее дать ответ на исторические вызовы, возникающие сто лет спустя, т. е. уже в наши дни.

Источники и литература

1. Обнинский В.П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования Императора России Николая II. М., 1992.

2. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2-х томах. Т. 2. СПб., 1999.

3. Бухарин Н.И. От крушения царизма до падения буржуазии. Харьков, 1923.

4. Политическая история России первой четверти XX века. СПб., 2006.

5. Ельчанинов М.С. Социальная синергетика и катастрофы России в эпоху модерна. М., 2005.

6. Государственное управление и самоуправление в России. Очерки истории. М., 1995.

Секция II