Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Во многих случаях политическое высказывание авторов памятников направлено на поиск путей примирения когда-то враждовавших сторон. Помимо монумента у ручья Пьянка, Т. М. установила в окрестностях Трескина еще три памятника. Один – на могиле местных жителей, предположительно братьев, по фамилии Севастьяновы. Еще один – на местах убийства заложников (родственников восставших, убитых красноармейцами за отказ выдать их), третий – на могиле одиннадцати жителей Трескина, которые, по местной легенде, отказались выдать красноармейцам убийц уполномоченного ЧК города Кирсанова по фамилии Сачко.

В случае с Севастьяновыми краеведу не удалось установить ни количество расстрелянных, ни степень их родства и выяснить, к какой стороне конфликта они принадлежали. Краевед Т. М. предполагала, что установила памятный знак на месте расстрела коммунистов восставшими, но позже нашла информацию о том, что Севастьяновы были антоновцами, казненными красноармейцами. Отношение краеведа к памятнику это не изменило, менять его внешний вид она не стала. На вопрос интервьюера, кто из погибших заслуживает мемориализации, Т. М. ответила: «Почему этих убивали и этих убивали? <…> Обозначать места надо всех»[64 - Т. М., ж., 57 лет, с. Трескино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.].

Краевед Н. Г. из Калугина также установил один из мемориалов на месте вооруженного столкновения, в котором, среди других восставших, погиб его прадед Семен Попов. Несмотря на личную связь с жертвой, надпись на памятнике нейтральна: «Погибшим антоновцам и красноармейцам».

В интервью краеведы Инжавинского района воспроизводили упомянутый выше «жертвенный нарратив», подчеркивали потребность увековечить память всех погибших, объясняли необходимость установки памятника самим фактом случившегося события и важностью примирения. Они неоднократно упоминали предложение мичуринского историка Николая Тюрина, автора романа «Антонов. Последний пожар», установить «Памятник примирения»: «Мать в центре стоит, с одной стороны сын ее – „антоновец“ с шашкой, в папахе набекрень, на коленках, или как он там стоит, а с другой стороны – второй сын, „красный“ комиссар»[65 - Там же.].

Выяснение деталей события, вынесение уроков или обличение виновных оказывалось менее значимо для респондентов. При этом жертвы восстания пострадали не от конкретного режима, лидера или политических событий, а стали жертвами рока.

На памятнике расстрелянным заложникам Т. М. написала цитату из стихотворения Максимилиана Волошина: «И там и здесь между рядами / Звучит один и тот же глас: / „Кто не за нас – тот против нас. / Нет безразличных: правда с нами“. / А я стою один меж них / В ревущем пламени и дыме / И всеми силами своими / Молюсь за тех и за других».

При этом важно отметить внерелигиозность вернакулярных мемориалов. Несмотря на то что многие из них представляют собой могильные камни, установка креста над ними кажется в большей степени использованием традиционной формы памятника и «языка погребального ритуала»[66 - Там же.], чем обращением к церковным символам. Вокруг памятников не сложилось религиозных ритуалов[67 - Только мемориал у ручья Пьянка, по словам краеведа Т. М., посещают на Пасху – но это единственное в моих интервью упоминание ритуала, связанного с религией.] или свойственных спонтанным мемориалам, согласно Елене Югай, магических практик[68 - Югай Е. «Святая» Юлия. Почему могилы звезд шоу-бизнеса могут стать популярным местом поклонения // N+1. 2019. 22 октября. https://nplus1.ru/material/2019/10/22/saint-yulia.]. Как считает исследователь памяти Михаил Немцев, православная символика появляется в оформлении публичных захоронений, поскольку других языков для символизации памяти и поминовения в современной России нет и православная церковь оказалась единственным носителем легитимной и достаточно мощной символической системы, которая смогла прийти на место советской[69 - Немцев М. О будущем, или Зачем нам памятники // 60 параллель. 2010. № 1. http://www.intelros.ru/pdf/60_paralel/36/09.pdf (дата обращения 20.01.2021).].

АУДИТОРИЯ МЕМОРИАЛОВ

Я предполагаю, что основная аудитория памятников, по замыслу их авторов, – сельские сообщества. Мемориалы служат передаче исторической памяти внутри них. Интересно, что один из авторов мемориалов в интервью сожалел, что не смог привлечь достаточное внимание к ним местных жителей и родственников захороненных:

Я удивляюсь, почему у нас такой народ – не интересуется своими родственниками. <…> Вот этих погибших, я их объехал, предупредил, что будет открытие памятника. «Толя, там твой дед, прадед, ты знаешь?» «Да знаю, мне некогда». «Как некогда, ты куда?» «Я в Инжавино сейчас еду». «Толя, памятник будем ставить у оврага, сто метров от дороги, заверни в 10 часов». «Нет, мне некогда»[70 - Н. Г., м., 68 лет, с. Караваино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.].

При этом, по моим наблюдениям, чаще всего авторами вернакулярных мемориалов становятся краеведы, не объединенные в сообщества памяти.

Другая важная аудитория подобных мемориалов, в терминологии Елены Югай, – сверхъестественный адресат – «духи и души», «недавно умершие и незабытые жертвы трагедий, убийств, несчастных случаев»[71 - Югай Е. Ф. (Не)вечная память: жизнь и смерть спонтанных мемориалов // Фольклор и антропология города. 2019. № II (1–2). С. 136, 141.], то есть, в нашем случае, жертвы восстания. Согласно интервью, инициаторы установки могильных памятников чаще всего были заинтересованы в личностной идентификации захороненных, пытались проследить их биографии. Впрочем, если их изначальное представление о том, кто захоронен на месте мемориала (к примеру, красноармейцы, а не восставшие), расходилось с найденной информацией или легенда, стоявшая за памятником, обнаруживала свою неправдивость, отношение к мемориалу не изменялось.

Как считает Джек Сантино, спонтанные места поклонения служат коммуникации между мертвыми и живыми, возвращают умерших людей в ткань общества, помещают их в повседневность. Места поклонения предполагают присутствие отсутствующих людей в самом сердце социальной жизни[72 - Сантино Дж. Перформативные коммеморативы: спонтанные святилища и публичная мемориализация смерти // Фольклор и антропология города. 2019. № II (1–2). С. 23–24.] – в нашем случае в сельском сообществе.

Помимо погибших, аудиторией мемориалов оказывались их потомки. К примеру, среди жертв массового расстрела под Трескином Т. М. удалось узнать имя только одного человека, лавочника Александра Волчанского. Его правнуки обратились к респонденту с просьбой найти его могилу. Несмотря на отсутствие точной информации о том, что лавочник захоронен именно здесь, краевед записала на самодельном памятном знаке его имя: «Уважаемые люди Трескино (в том числе лавочник Александр Волчанский) погибли как заложники в 1920?м». Респондент объяснила свое действие стремлением угодить правнукам погибшего, которые безнадежно разыскивали могилу предка. Именно они, наряду с жертвой, являются главными адресатами памятника[73 - Похожую историю мемориала над могилами жертв восстания и поиска имен захороненных в нем людей см. в главе 2.].

«МЕСТА ПАМЯТИ» ДЛЯ ЛЮДЕЙ ИЗВНЕ И СКРЫТЫЕ «МЕСТА ПАМЯТИ»

В отличие от анализируемых выше «мест памяти» в Инжавинском районе есть два мемориала, созданные в расчете на привлечение внимания людей, не являющихся частью сельского сообщества. Владелец отеля «Русская деревня» в селе Карандеевка Н. С. установил на его территории крест в память о погибших антоновцах и стелу со звездой в честь красноармейцев.

Н. С. – уроженец Инжавинского района и один из ярких представителей сообщества памяти, симпатизирующего восставшим и транслирующего описанный выше героический нарратив. В интервью он объяснил: «Я думаю, что я потомок вот этих гордых народов. Поэтому я обязан чтить память о них. Память в том числе выражается символически, в виде памятника, который я поставил»[74 - Сантино Дж. Перформативные коммеморативы: спонтанные святилища и публичная мемориализация смерти // Фольклор и антропология города. 2019. № II (1–2). С. 23–24.].

Первым респондент решил установить на принадлежащем ему участке земли монумент восставшим крестьянам, но потом, чтобы, по его словам, «уравнять в истории сопротивляющихся, участников вот этого восстания»[75 - Там же.], поставил рядом памятник красноармейцам.

Хотя монументы были установлены на месте, не связанном с историей восстания[76 - Отель был открыт в здании дворянской усадьбы 1905 года, после революции национализированной и перестроенной в школу, а потом спортивный лагерь.], Н. С. было важно вписать памятники в нее, легитимировать их установку. Недостаток истории места он попытался компенсировать историей самих монументов. Для памятника красноармейцам бизнесмен использовал, как он объяснил в интервью, кирпичи от аналогичного монумента, стоявшего на территории усадьбы после революции, когда она была школой. Старого памятника антоновцам в округе быть не могло, и Н. С. использовал для него камень, на котором, по пересказанной им легенде, сидел Антонов:

Внизу, река Ворона под горой протекала, там было место у камня, где проводил Антонов «летучки», у командиров повстанческого движения «летучки». Я спросил, а какой камень, а где он. Все говорят, вот он там был, русло реки изменилось, его в болото засосало, этот камень. Примерно показали, где, мы запустили сюда бульдозер, сняли грунт, нашли этот камень. Привезли его сюда, и вот мне тем самым этот памятник, камень, не просто, как памятник, но он и как предмет, к которому прикасались руководители повстанческого движения, дорог. И вот я вместе с этим камнем сюда привнес и дух вот этого повстанческого движения. И это действительно памятник, на самом деле. Если кирпичи – это как бы символ какой-то красноармейцам, то камень – это дух реальный[77 - Н. С., м., 65 лет, д. Карандеевка Инжавинского района Тамбовской области, 05.05.2018.].

Ил. 2. Заливные луга вокруг реки Вороны около села Карандеевка. Фото Е. Рачевой

Ил. 3. Памятники крестьянам (слева) и красноармейцам (справа) в селе Карандеевка во дворе отеля «Русская деревня». Фото Е. Рачевой

Стоит отметить, что местные жители восприняли этот рассказ скептически, в существовании «летучек» восставших усомнились и предположили, что легенда придумана Н. С. в расчете на посещающих Карандеевку туристов.

Я предполагаю, что описанные выше памятники перформативны и призваны не столько увековечить память жертв восстания, сколько рассказать о его событиях людям, незнакомым с ними. На первый взгляд, они выполняют традиционную роль туристической достопримечательности, хорошо заметной на территории отеля. В интервью Н. С. сам характеризует памятники как рассчитанные на внешнюю аудиторию, но не столько на туристов и широкую общественность, сколько на людей, отвечающих за формирование исторической политики в Тамбовской области:

Когда приезжают сюда официальные делегации какие-то, в том числе губернатор области – господин Никитин, то я даю поручение администраторам, мы готовим какой-то букет цветов… И вот после посещения музея я подвожу эту делегацию к памятнику, рассказываю о событиях, тут же даем группе цветы, и ничего не остается губернатору, как возложить эти цветы к памятникам. Собственно, мне хотелось, чтобы его замы, помы видели, что раз губернатор это делает, значит, и они должны делать. <…> Если они будут в других районах и местах [тоже поймут], что это не зазорно, что это память и дань памяти нашим предкам[78 - Там же.].

Рефреном через интервью Н. С. проходит жертвенный нарратив. Респондент утверждает, что восставшие крестьяне были невинными жертвами, а подавление восстания и вообще вся советская политика в отношении крестьянства были «ошибочными, губительными, преступными»[79 - Там же.]. Н. С. утверждает, что добивается официального признания этой точки зрения властями. Как и другие вернакулярные мемориалы, памятники респондента не идут на конфронтацию с государственной политикой, но оказываются средством для привлечения внимания широкой публики к альтернативному нарративу и сознательной манипуляцией властями, от которых зависит выработка официальной линии памяти.

Отдельно я бы хотела выделить «места памяти» – в основном места гибели восставших, – которые были созданы местными жителями так, чтобы сохранить память о событии в своем кругу, но не привлечь внимание к нему посторонних (чаще всего еще советских властей): например, камнем на земле, посаженным деревом. Позже, с изменением политической ситуации, на некоторых из этих мест появлялись мемориалы.

К примеру, согласно локальному мифу, на месте упоминавшегося выше убийства повстанцев у ручья Пьянка под селом Трескино выросло грушевое дерево. По словам краеведа Т. М., до установки на этом месте вернакулярных мемориалов именно груша символизировала для местных жителей место расстрела. Его наполняли большим символическим смыслом и почти сакрализовали. В интервью респондент вспомнила, как водила к месту захоронения своих учеников: «У Пьянки груша стоит, и там один из учеников говорит: „Давайте ее спилим“. А я говорю: „А посмотрите, сколько у груши этих…“ Ну, как они… ствол не назовешь, как мелкие веточки. „А может быть, по количеству, – говорю, – лежащих“. Они со мной согласились, говорят, не будем»[80 - Т. М., ж., 57 лет, с. Трескино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.].

О похожем месте памяти рассказал респондент Н. С., житель Трескина. Оно посвящено молодому антоновцу, застреленному красноармейцами около деревни в 1920 году. Дед респондента похоронил убитого недалеко от своего дома. По словам Н. С., дед хотел как-то отметить место захоронения, но ставить крест побоялся, красная звезда на этом месте была неуместна. В результате дед респондента посадил у могилы куст сирени. Как объяснил в интервью респондент, власти приходит и уходят, а «сирень-то – он не пропадет, он вечный растет»[81 - Н. С., м., 65 лет, д. Карандеевка Инжавинского района Тамбовской области, 05.05.2018.].

Важно отметить, что оба мемориальных места создавались в условиях, когда создать «место памяти» было невозможно и оставалось рассчитывать на изменение условий в будущем. Ощущение дискретности исторического времени, жизни с осознанием изменчивости политической конъюнктуры и необходимости сохранять память до лучших времен кажется важным выводом из рассказов о подобных скрытых вернакулярных мемориалах.

ВОЙНА ПАМЯТИ

Отдельно стоит остановиться на целой «войне памяти» в селе Нижний Шибряй Уваровского (соседнего с Инжавинским) района.

На окраине села, на краю незасеянного поля находится место убийства Александра Антонова и его брата Дмитрия. Жители Тамбова и Инжавинского района, составляющие основу местного проантоновского сообщества памяти, установили на этом месте последовательно восемь памятных крестов. Первый из них, по словам респондента А. Е., был поставлен в 1975 году, но быстро исчез, как и последующие семь. Члены сообщества памяти устанавливали новые памятники раз в несколько лет, но спустя различные промежутки времени кресты пропадали.

Как рассказала в интервью И. Д., бывший (в 2013–2017 годах) директор посвященного Антонову Нижнешибряйского краеведческого музея[82 - Музей был открыт в 2011 году по инициативе главы Уваровского района «с целью более глубокого изучения крестьянского восстания под предводительством Антонова А. С. в селе Нижний Шибряй» и посвящен быту крестьян и истории восстания. См. об этом: Официальный сайт Нижнешибряйского филиала МБОУ Моисеево-Алабушской сош Уваровского района Тамбовской области. http://shibrey-school.68edu.ru/?p=1085 (дата обращения 20.01.2021).], и кресты, и оставленные на месте убийства цветы и фотографии пропадали почти сразу же:

Стали там цветы класть, их разбрасывали и сжигали. Потом поставили там крест <…> Через некоторое время я повела туда делегацию, сказала, что там есть крест. Но какое же было удивление, когда ни креста, ничего не было. Ну, фотографию мы еще более-менее нашли, это там была кучка пепла, и видно было, что фотографию сожгли. Но креста… Он пропал, и даже вот место, где стоял крест, хоть бы вот ямочка какая-то была, что-то должно быть видно – вообще ничего. Как будто и не стояло ничего[83 - И. Д., ж., 62 года, с. Нижний Шибряй Уваровского района Тамбовской области, 07.05.2018.].

Ил. 4. Камень на месте убийства Александра Антонова и его брата Дмитрия на окраине села Нижний Шибряй, установленный в 2017 г. Фото Е. Рачевой

Как удалось выяснить во время полевой работы, кресты убирали жители Нижнего Шибряя. По словам местной пенсионерки Л. Л., «старшее поколение, старожилы вот эти были, они потихоньку ночью ходили и убирали. Потому что они были, ну, как, знаете, как заложено в них, в них же заложено это было, что он [Антонов] бандит. Им страшно сейчас становится, что он сейчас стал героем»[84 - Л. Л., ж., 58 лет, с. Нижний Шибряй Уваровского района Тамбовской области, 07.05.2018.].

Все респонденты, поддержавшие уничтожение крестов, разделяли «красный» жертвенный нарратив, при этом, как и в других местах полевой работы, не были объединены в сообщества памяти, не знали друг о друге и не верили в существование большого количества людей с противоположным отношением к Антонову и восставшим.

В итоге в 2017 году члены сообщества памяти установили на месте убийства большой мемориальный камень, который невозможно снести без использования тяжелой техники. Табличка на камне кажется ярким примером построения проантоновского нарратива: «На этом месте 24.06.1922 г ушли в Бессмертие руководитель крестьянского восстания Антонов Александр Степанович (9.08.1889 г) и его брат Антонов Дмитрий Степанович (7.11.1896 г). Вечная память»[85 - Орфография оригинала сохранена.].

Интересно, что церемония установки памятника была рассчитана только на членов сообщества памяти и их гостей, в основном жителей Тамбова, Москвы и других больших городов. Жителей Нижнего Шибряя об установке памятника не предупредили и на него не позвали. Вероятно, авторы памятника, во-первых, предполагали, что селяне будут настроены к нему враждебно, и хотели избежать конфликта. Во-вторых, вероятно, что установка камня служила укреплению и объединению сложившегося сообщества памяти, а не (как памятники в Карандеевке) привлечению широкой аудитории и изменению локального нарратива. Вероятно, поэтому она была обставлена как частный праздник, а не общественное коммеморативное событие: на поле вокруг мемориального камня раскинули шатры, кейтеринговая компания из Тамбова привезла еду и напитки, приглашенных обслуживали официанты.

Спустя год после установки памятника, во время моей полевой работы, жители Нижнего Шибряя все еще терялись в догадках относительно того, кто установил камень. Рассказы об этом событии звучали комично. Одна из местных жительниц в интервью заявила, что ее испугал приезд в село посторонних людей. Она услышала, что они используют нецензурную брань в разговоре между собой, и на основании этого обратилась в полицию. Полицейские приехали в село, обошли шатры со столами, проверили документы у собравшихся, не нашли нарушений и уехали.

Члены «сообщества памяти» также старались не афишировать свою роль в установке памятника и признавали ее только в ответ на мой прямой вопрос. Глава Нижнешибряйского сельсовета Александр Королев заявил, что в день открытия памятника был в отъезде, не знает его инициаторов и так же растерян, как и односельчане. Однако респондент А. Е. прокомментировал это так: «[Мы] втроем ходили, место [для памятника] выбирали. Что он дурку гнет?»[86 - А. Е., м., 70 лет, д. Ивановка Уваровского района Тамбовской области, 07.05.2018.]

Парадоксально, но моя полевая работа показала, что местные жители в целом индифферентны к установке памятника. Нижний Шибряй вытянут с севера на юг, и жители южной части села говорили мне, что много лет не были в северной и не слышали ни про установку камня, ни про уничтожение крестов. Мой рассказ об установке памятника Антонову оставил равнодушными даже тех жителей, чьи предки участвовали в восстании.

В разговоре и с А. Е., и, позднее, с жителями Нижнего Шибряя удалось выяснить, что одним из основных антагонистов мемориализации памяти об Антонове оказался владелец земельного участка под местом убийства братьев Антоновых, живущий в Москве и приезжающий в родовую деревню несколько раз в год. Он отказался давать интервью и не дал разрешение на использование своей фамилии, но в неформальном разговоре подтвердил, что именно он снес несколько установленных на месте могилы крестов. В его семье сохранилась память о предках, погибших от рук антоновцев, поэтому его возмутила установка крестов и мемориала. В разговоре со мной владелец земли заявил, что планирует обнести свой земельный участок забором, чтобы помешать коммеморативным мероприятиям на нем. Помимо самозахвата чужой земли, он обвинил авторов мемориала в нарушении исторической правды: в его семье сохранилась память о том, что место убийства было расположено в 500 метрах от того места, где был установлен памятник, – в низине, где он был бы незаметен, куда сложно было бы доставить мемориальный камень и подъехать на машине ради торжественной церемонии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Полевая работа в Тамбовской области показала, что восстание не ощущается местными жителями как произошедшее очень давно. Его следы постоянно возникают и в социальной памяти, и в топографии деревень, затронутых им, и в ландшафте.

Особенность моей полевой работы состояла в том, что она проходила в сельской местности, практически не затронутой государственной мемориальной политикой. Мое исследование показало, что у сельских жителей оставалось широкое пространство для трансформации государственных или создания собственных коммеморативных практик. Установленные местными властями монументы, изначально созданные как «закрытые», фиксирующие определенную интерпретацию исторического события – например, глорифицирующие Вторую мировую войну, они использовали как «открытые» – например, для коммеморации жертв всех войн и массовых репрессий XX века.

Мне удалось выделить два основных нарратива рассказа о событиях восстания: героический и нарратив жертвы. Первый встречался реже, воспроизводили его в основном люди, использующие образ восставших для конструирования собственной идентичности и легитимации своей нынешней политической позиции, часто объединенные в сообщества памяти и заинтересованные в мемориализации восставших. Жертвенный нарратив чаще использовали не объединенные в сообщества люди с коммунистическими взглядами, считавшие восставших бандитами и настроенные против их коммеморации.

Помимо практик мемориализации, направленных на сельское сообщество, мне удалось обнаружить памятники (мемориалы в деревне Карандеевке и камень на могиле Антонова в Нижнем Шибряе), созданные, чтобы привлечь внимание внешней аудитории и официальных властей к альтернативному нарративу восстания, сформированному местным сообществом памяти. Более того, оказалось, что в деревне Карандеевке его члены пытаются влиять на историческую политику, предлагая попадающим в деревню представителям властей возлагать цветы к памятникам восставшим и красноармейцам и провоцируя их на публичные высказывания о восстании.

В целом, как показало настоящее исследование, несмотря на прошедшее столетие события восстания под предводительством Антонова остаются важными для многих жителей мест, где они проходили, влияют на построение людьми собственной идентичности и объединение в сообщества памяти. А коммеморативные практики направлены на то, чтобы дать местным жителям возможность почувствовать себя сообществом, объединенным общей историей, общими потерями и общей борьбой.