Структуры господства, граждане и институты

• Произвольная власть – безусловный признак господства и по сути его синоним. Отношения господства возникают всякий раз, когда один человек или группа лиц обладает возможностью вмешательства на произвольной основе в отношении другого человека или группы лиц.

• Господство как произвольная власть имеет степень: власть произвольна в той мере, в какой ее осуществление не ограничивается извне эффективными правилами, процедурами или целями, которые известны всем заинтересованным лицам или группам.

• Власть в форме господства (произвольная власть) манифестируется внешним контролем: А (субъект власти) осуществляет внешний контроль над Б (объектом власти), когда А контролирует набор возможностей Б, при этом Б не имеет власти над А. Принципы институционального включения и механизмы исключения являются внешними по отношению к структурам.

• Субъект власти в форме господства имеет структурно и процедурно обеспеченные возможности (1) ограничивать и/или манипулятивно искажать (как реальные, так и воспринимаемые как реальные) возможности выбора/опции[21 - Спектр скрытых форм процедурного и/или структурного ограничения набора опций обширен: управление политической повесткой; намеренное сокращение, искажение, замещение, переменных, относящихся к выбору объекта власти; манипулятивное (пере)формирование его интересов, предпочтений, ценностей, диапазона выбора; изменение представлений объекта власти о среде, о его реальных и потенциальных возможностях, о «цене» предполагаемых выгод и издержек того или иного выбора.] объекта господства, (2) навязывать в своекорыстных интересах нормы и правила социальных отношений, (3) устанавливать статус участников взаимодействия без учета интересов объектов господства.

Следует отметить, что концепции господства открыты и развиваются. Практически все их основные положения остаются предметом острых дискуссий.

Как сказывается власть в форме господства на здоровье социального тела? Эмпирически доказано, что отношения господства (воспроизводят на системной основе аномию в широком толковании этого общественного состояния:

– препятствуют процессам конституирования политического пространства, гипертрофируют сферу неполитических властных отношений и ресурсы господства;

– укрепляют правовую базу иерархии власти и контроля за выборами; сужают сферу отношений политической и гражданской реципрокности;

– формируют и поддерживают на системной основе среду политико-правового неравенства граждан, неопределенности и нестабильности источников и ресурсов их субъектности и агентности;

– создают благоприятные институциональную среду и моральный порядок для манипулятивного управления политическим сознанием, размывают социальные и моральные нормы, переопределяют их в интересах субъектов господства;

– «вживляют» в ткань общества кодекс и практики сервитута (отношений «господин – подневольный»);

– деформируют состояние гражданственности (чувство сопричастности, ответственности, солидарности), гражданские добродетели (уважение к закону и согражданам, моральные нормы, активная гражданская позиция, эмансипативные ценности);

– изымают у властных элит и граждан мотивацию к ориентированным на общее благо действиям и блокируют их реализацию;

– склоняют властные элиты к политическому оппортунизму, отчуждают граждан от политики, что сводит зону ответственности граждан к задачам и вопросам, которые поддаются индивидуальному контролю или контролю близким кругом;

– ослабляют институциональный и общественный контроль за действиями власть предержащих, что снижает восприятие ценности социальных отношений в рамках общественного договора;

– блокируют процессы разработки социально-ориентированных, граждански-контролируемых и эффективных проектов модернизации, а также адаптации общества к вызовам современного (геополитического и (гео)экономического развития;

– способствуют социетальной дезинтеграции и в целом снижают жизнестойкость социума.

Измерение власти на шкале «господство – эмансипация, эмпауэрмент»

В современном теоретическом дискурсе господства политика и власть эксплицитно или имплицитно измеряются на шкале с полюсами «неполитическая власть/господство – политическая власть/ эмансипация, эмпауэрмент». В таком измерении понятия «политика» и «политика эмансипации» тождественны. Власть обладает признаками политической в той степени, в какой имеет целью недопущение отношений господства и соотносится с нормативно-ценностной матрицей эмансипации. Непременным критерием политики постулируется de jure и de facto обеспечение политико-правового равенства граждан и возможности их взаимодействия в публичной сфере по поводу общего блага (определения его содержания, принципов и способов его преумножения и распределения, контроля за соблюдением договоренностей и «правил игры»). Агент политики эмансипации – человек, который заботится об общем благе, обладает правами, возможностями, способностями и мотивацией быть хозяином своей жизни (self-mastery), осознано и свободно распоряжаться имеющимся у него набором возможностей, защищенным от манипулятивного воздействия внешних сил.

При таком понимании политики словосочетание «политика господства» становится оксюмороном. Ибо «политика», допускающая/ продвигающая на системной основе социальные отношения господства, изымает политическое содержание из любого властного взаимодействия и субъекта власти, сужает и в пределе уничтожает политическое пространство как место и условие бытования политики.

Особенности поствеберианского теоретического дискурса господства

Современный теоретический дискурс господства можно назвать поствеберианским в том смысле, что он отошел от заложенной М. Вебером традиции, во-первых, определять власть почти исключительно в парадигме «власть над». Во-вторых, оставлять вне фокуса внимания концептуализацию власти в парадигме «власть для». В-третьих, ценностно нейтрально определять власть и господство и, как следствие, нормативно не различать их.

Определяя власть (Macht) как «любую вероятность реализации своей воли в данном социальном отношении даже вопреки сопротивлению, на чем бы эта вероятность ни основывалась»[22 - Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: в 4 т. / Вебер М.; пер. с нем.; сост., общ. ред. и предисл. Л.Г. Ионина; НИУ ВШЭ. T. I: Социология. М.: ИД ВШЭ, 2016. С. 109.], Вебер считал это понятие социологически аморфным, так как реализовать свою волю человеку могут помочь разные обстоятельства вкупе с разными качествами самого человека.

Господство как определенную форму власти – «частный случай власти» – Вебер считал более точным социологическим понятием и определял его как «вероятность встретить повиновение приказу»[23 - Там же.]. Классик социологии уточняет признаки и характер господства, давая более полное определение: «такое положение дел, при котором объявленная воля (приказ) господствующего или господствующих должна определять и фактически определяет действие других (подчиняющегося или подчиняющихся) таким образом, что данное действие в социально значимом отношении развертывается так, как если бы подчиняющиеся сделали содержание приказа (просто в силу его наличия) максимой собственного действия (подчинение)»[24 - Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: в 4 т. Т. IV: Господство. М.: ИД ВШЭ, 2019. С. 22.].

Вебер неоднократно подчеркивает, что «к сожалению, единственно удовлетворяющий нас объем понятия обнаруживается только в связи с правом отдачи приказа»[25 - Там же.].

Веберианский ценностно-нейтральный и поствеберианский нормативный подходы к пониманию господства диаметрально противоположно определяют роль последнего в развитии социальных отношений. Согласно Веберу, господство (вне зависимости от его содержания) и способ его реализации рождают «из аморфного действия общности его концептуальную противоположность – рациональное обобществление»[26 - Там же. С. 23.] (Vergesellschaftung), то есть социальное отношение и социальное действие в рамках этого отношения, которые базируются на рационально (ценностно- или целерационально) мотивированном компромиссе интересов и/или объединении интересов на такой же основе. «Именно структура господства и ее развертывание формируют действие общности, однозначно определяя его ориентацию на некую цель»[27 - Вебер М. Хозяйство и общество. Т. IV: Господство. С. 17.], подчеркивает классик социологии. В поствеберианском дискурсе господства последнее видится как фактор состояния стратегической неопределенности, дезориентации действия общности, блокирования (про)социального поведения, утраты субъектности и агентности объектами господства.

В поствеберианском дискурсе господства «рокировка» проведена и с парадигмами «власть над» и «власть для». В современном научном дискурсе власти сохраняется заложенная М. Вебером традиция понимания власти в парадигме «власть над». Власть определяется и анализируется в телеологической перспективе и в терминах конфликта как «возможность подчинить поведение другого собственной воле» [28 - Там же. С. 18.], достигнуть своих целей, реализовать свою волю. На периферии внимания дискурса власти продолжает оставаться ее трактовка и анализ с позиций парадигмы «власть для». Исследовательские линзы этой парадигмы настроены на осмысление экзистенционального существования власти, ее природы и ее генерации. Ключевые положения парадигмы «власть для» – власть есть совместное коллективное действие, направленное на достижение общих целей (общих благ). Источник власти – в способности к (само)организации и социальной интеграции людей. Согласно, пожалуй, самому авторитетному теоретику «власти для» Х. Арендт, «единственная материальная, непременная предпосылка создания власти есть сама совместность людей»[29 - Арендт Х. А Vita activa. С. 266.]. Власть создается в процессе нацеленного на достижение общих целей коллективного действия людей в публичной сфере и прекращает свое существование, когда это действие завершается по тем или иным причинам (например, когда «политика» господства «закрывает» публичную сферу). Фокусировка парадигмы «власть для» востребована в современных теориях господства и в сопряженных с ними теориях свободы и эмансипации. Авторы наиболее влиятельных концепций господства солидарны в том, что оперирование понятием «власть» исключительно в парадигме «власть над» настолько сужает рамки исследования, что практически исключает саму возможность развития теории господства, делает невозможным сравнительный анализ эмансипаторных концепций социальной власти[30 - Stewart A. Theories of power and domination. P. 6, 35.].

Еще одно важное положение. Оно касается роли, которая в концепциях господства отводится демократии в контексте выше отмеченного постулата о свободе от господства как высшей политической ценности.

Демократия, ее институты и практики считаются инструментальными ценностями, то есть ценностями «второго порядка». Их предназначение видится в освобождении человека от господства, от неполитической власти, нарушающей (любой) общественный договор.

Формы власти, механизмы и результаты ее осуществления (пере) – осмысливаются и анализируются сквозь призму концептов «господство», «эмансипация», «empowerment».

Такая оптика делает неактуальной известную проблему предмета анализа в критериях «демократическая – недемократическая». Заметим, что демократические концепции господства (democratic conceptions of domination) «бракуются» по той причине, что в них один оспариваемый по существу концепт (демократия) определяется и операционализируется посредством другого оспариваемого по существу концепта (господство)[31 - Lovett F. A general theory of domination and justice. Oxford: Oxford Univ. Press, 2010.].

Институциональный дизайн и практики стран с разными моделями демократии и ее разной «глубиной» анализируются как процесс и результат постоянного противостояния субъектов и объектов господства в меняющемся историческом контексте. Движение власти и политики на шкале «господство-эмансипация» отражает соотношение сил сторон и их стратегий. Власть и господство сосуществуют, масштаб и интенсивность господства изменчивы. Демократическая форма правления признается самым оптимальным инструментом минимизации отношений господства. Уничтожить отношения господства «на корню» нереально, этот «корень» имеет и свойства ризомы [32 - Напомним, что «ризома» (фр. rhizome – корневище) – понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально нелинейный способ организации целостности (текста), оставляющий открытой возможность как для внутренней имманентной подвижности, так и для интерпретационного плюрализма. – См.: Новейший философский словарь. Режим доступа: URL: https://gufo.me/dict/philosophy/%D0%A0%D0%98%D0%97%D0%9E%D0%9 C%D0%90].

Навязывание отношений господства сильной стороной социального взаимодействия и стремление слабой стороны избежать его сопровождают всю историю человека общественного. В терминах борьбы демоса против господства власть предержащих можно описать и всю историю политики граждан с самой ее «колыбели», когда человек начинает осознавать свое Я в качестве социального и политического субъекта. Логика развития структур господства направлена на разрушение прежде всего этой «колыбели»: на изымание институциональных, экономических, культурных и т. д. факторов формирования гражданина, на ограничение его ресурсов и «аннулирование» автономного человека, на вытеснение его из публичной сферы, подавление социальной энергии индивида или трансформацию ее в безопасные для агентов господства формы[33 - Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты / пер. с нем. М. Кузнецова. М.; СПб. Медиум, Ювента, 1997.]. История свидетельствует, что демократические институты с разной степенью успешности ограничивают развитие отношений господства под своей сенью. Согласно Давиду Рансимену, авторитетному исследователю истории демократии, последняя может быть описана как «совмещающиеся» друг с другом истории «успеха» и «пессимизма и страха» [34 - Рансимен Д. Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней / пер. с англ. Д. Кралечкина; под науч. ред. А. Олейникова. М.: Изд. дом ВШЭ, 2019. С. 15, 12.]. Эти истории могут быть описаны и как хроника меняющегося соотношения между успешной политикой эмансипации и политикой господства (их источников, ресурсов, агентов, стратегий). С последней четверти прошлого века в континууме «эмансипация – господство» власть и политика даже в устойчивых демократиях демонстрируют тенденцию к смещению в сторону полюса «господство», подтверждая справедливость замечания, что «успехи демократии за последние 100 лет не привели к созданию более зрелых, прозорливых и понимающих самих себя демократических обществ»[35 - Там же. С. 15.].

В 1649 г. деятели английской революции XVII века констатировали: «„находя по горькому опыту, что господство корыстных интересов властно склоняет большинство людей, однажды облеченных властью, обращать ее на укрепление своего господства и к ущербу для нашей безопасности и свобод… что обычно люди, противодействуют очень слабо или вовсе не противодействуют. установлению произвольной и тиранической власти и ввержению всех дел в состояние анархии и беспорядка, если не установлены наказания за подобные пагубные преступления и деяния»[36 - Соглашение свободного народа Англии, предложенное в качестве мирного средства несчастной нации подполковником Джоном Лильберном, мистером Уильямом Уольвином, мистером Томасом Принсом и мистером Ричардом Овертоном, узниками в лондонском Тоуэре, 1 мая 1649 г. // Хрестоматия по истории Нового времени стран Европы и Америки: в 2 кн. Кн. 1. Внутриполитическое развитие / сост. Д.В. Кузнецов. Благовещенск: Изд-во БГТГУ, 2010. С. 72, 75.]. Столетия спустя современные общества с разными демократическими формами правления продолжают накапливать этот в чем-то общий для всех и одновременно уникальный для каждого «горький опыт», который авторы одного из первых демократических манифестов Нового времени хотели оставить в прошлом. Суждение, что власть, перерожденная в господство в условиях народного правления, являет собой даже худшую форму власти, чем власть короля, подтверждается практикой граждан, которые с разной степенью успеха пытаются удерживать пристрастное к «корыстным интересам» представительное правление от использования полученной демократическим путем власти не для служения общему благу, но, напротив, для порождения новых форм угнетения и господства.

Общей тенденцией текущего всеохватного кризисного состояния представительных демократий является экстенсивное и интенсивное развитие социальных отношений господства, которые лишают формальные демократические институты и практики их примордиального содержания и формируют пространство неполитической власти.

Постоянные волны кризисов – ординарная ситуация для всех считающихся демократическими обществ вне зависимости от моделей демократического порядка. Однако, утверждает Д. Рансимен, угрозу демократии несет не столько хроническое кризисное состояние, сколько общие «родовые черты» демократических кризисов. Во-первых, они, к несчастью, не оказываются тем моментом истины, когда делается понятно, что же по-настоящему важно. Напротив, «демократические кризисы – это моменты предельной путаницы и неопределенности. Преимущества демократии не становятся яснее; они остаются перемешаны с ее недостатками»[37 - Рансимен Д. Цит. соч. С.16.]. Пережив кризис благодаря адаптивности и гибкости демократической системы, «демократические общества становятся самоуверенными, а не мудрыми: демократии усваивают лишь то, что они могут пережить собственные ошибки» и, как следствие, «бредут от одного кризиса к другому, нащупывая свой путь впотьмах»

. Поэтому проблема демократий, волнующихся о перспективах своего выживания, «не в том, что они не слышат шепота, говорящего им об их смертности. Она в том, что они слышат его так часто, что не могут понять, когда принимать его всерьез»[39 - Там же. С.18.].

С последней четверти ХХ века «шепот» перерастает в набат, сообщающий о беспрецедентности текущего кризиса растущей нелегитимности власти, социальной несправедливости, гражданском неравенстве, политической бедности. Логика развития капитализма привела к маркетизации всей некоммерческой деятельности общества, сделала его незащищенным от господства капитала. Инклюзивные и ориентированные на общее благо институты и практики деформированы или ослаблены.

Во всех считающихся демократическими обществах отношения господства развиваются вширь и вглубь, по вертикали и горизонтали, в иерархиях и сетях. Неуклонно увеличивается диспропорция политических, экономических, информационных ресурсов субъектов господства (властных элит) и его объектов (демоса). Под «прикрытием» формальных демократических институтов и практик группы и сети власть предержащих смастерили не одну «платформу 9 %» и мастерски проходят сквозь стены институциональных ограничений, виртуозно управляют общественным сознанием в своих корыстных интересах.

Богатейший арсенал политических технологий системно и целенаправленно используется для камуфляжа отношений господства и их интериоризации в процессах социализации. «Когда над нами осуществляют господство, мы либо лишаемся возможности формировать свои собственные перспективы (мы индоктринированы, нами манипулируют, мы социализируемся в состоянии подчиненных ролей или, если мы обладаем потенциалом власти над собой, нам мешают его реализовать (унижают, угрожают, заставляют замолчать)»[40 - Republicanism and political theory / C. Laborde, J. Maynor (eds.) Oxford: Blackwell, 2008. P. 153–154.].

Характер поражения социальной ткани модусом и этосом отношений господства побуждает задуматься о «мире», в котором (гегелевская) «диалектика “раба и господина” остановилась, в котором “раб” не хочет и не может даже бороться за власть (не говоря о том, чтобы взять ее), а “господин” уже не нуждается в “признании” “раба”…» [41 - Капустин Б. Рассуждения о «конце революции». М.: Изд-во Института Гайдара, 2019. С. 7.]

Подходят ли представительные демократии к состоянию шмит-товского «серьезного случая»? Есть ли шансы у современного Давида (демократического гражданства и политики граждан) одолеть кажущегося непобедимым Голиафа (ресурсы и структурные отношения господства)?

Философская и теоретико-методологическая база современных концепций господства помогает демократическим обществам лучше понять себя. Интерес к изучению причин и проявлений экспансии отношений господства в считающихся демократическими обществах растет на различных аренах научного дискурса: моральной и политической философии, нормативной и критической политической теории, теоретико-эмпирических исследований.

Анализ отношений господства в критических теориях эмансипации

На развитие современного (поствеберианского) научного дискурса господства повлияли три «поворота». Постмодернистский поворот «ратифицировал» методологическую плюральность и небинарную логику исследования. Республиканский поворот)[42 - Республиканским поворотом называют начавшийся в конце прошлого века новый и яркий этап развития долгой традиции романской ветви республиканизма (М.Т. Цицерон, Г. Саллюстий, Н. Маккиавели, Дж. Гаррингтон, Дж. Мэдисон, О. Сидней). Напомним, что с античных времен развиваются две ветви республиканской доктрины: афинская и римская. В современном республиканизме – неореспубликанизме – эти ветви принято обозначать как «гражданский гуманизм», «коммунитаризм» и «неоклассический», «неороманский», «инструментальный» республиканизм соответственно.] вернул язык господства в современные политические дискуссии и «реанимировал» мышление о политике в терминах требований свободы как отсутствия господства (freedom as non-domination[43 - Петтит Ф. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления. М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. В русском издании хрестоматийной работы классика неороманской теории господства Ф. Петтита «Республиканизм. Теория свободы и государственного правления», термины «domination» и «non-domination» переведены как «доминирование» и «не-доминирование». Мы полагаем, что вариант перевода «господство» и «не-господство» более точно отражает коннотацию понятия «domination», под которым в Республиканском Риме понималось пребывание во власти господина (dominus). См. также: Pettit Ph. Three Mistakes about Democracy // Cilicia Journal of Philosophy. 2015. Vol. 1. Р. 1–13.]. Инструментальный поворот в политической науке укрепил тенденцию развития теории господства: определять ценность концептуальных смыслов возможностью измерить их эмпирические значения.

Указанные повороты еще более приблизили современный научный дискурс господства к чрезвычайно важному для его развития политико-философскому руслу. Речь идет о теоретическом дискурсе эмансипации.

Несколько слов о любопытных особенностях семантического развития понятия «эмансипация».

При самом общем подходе слово эмансипация (лат. emancipatio) означает освобождение от зависимости, угнетения, неравноправия[44 - Толковый словарь русского языка [Текст]: 100000 слов, терминов и выражений: [новое издание] / Сергей Иванович Ожегов / под общ. ред. Л.И. Скворцова. 28-е изд., перераб. М.: Мир и образование, 2015 // URL: https://gufo.me/dict/ozhegov/%D1%8D%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%8 1%D0%B8%D0%BF%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F]. Корни термина восходят к древнеримскому праву, в котором под эмансипацией понимался акт освобождения ребенка (patria potestas) от юридической власти отца (pater familias). Закрепленный еще в Законах двенадцати таблиц этот юридический акт был своего рода ритуалом инициации[45 - Хрестоматия по истории Древнего мира. Т. III. Рим / под ред. акад. В.В. Струве. М., 1953. С. 21–33.]. Он знаменовал обретение нового социального статуса – полноправного гражданина республики. После биологического рождения акт эмапсипации давал человеку второе, социальное, рождение. Он забирал индивида из-под власти отца (ex manus capere), наделяя статусом юридического лица. В своем изначальном юридическом предназначении акт эмансипации – один из механизмов воспроизводства существующего порядка, включая освященное законом и традициями социальное и правовое неравенство. Инициацию проходил член привилегированного социального класса, считающийся способным стать преемником собственности своего отца. Акт эмансипации выполнял консервативно-интеграционные функции. Он сохранял межпоколенческую преемственность элит, поддерживал существующий социальный и правовой порядок. В этом значении термин и акт «эмансипация» применялись не только в римском праве, но и в других правовых системах, например, в германском праве.

Итак, акт эмансипации изначально являл собой ограниченную временными рамками процедуру с завершенным результатом и четкими критериями состояния зависимости и освобождения от нее.

В Новое время обе характеристики изменились на прямо противоположные. Знаменем всех эмансипационных проектов просветителей была вера в способность Разума и научного прогресса освободить человека от сковывающих его догм, «расколдовать мир», переустроить общество. Фокусирование на процессе (само)освобождения индивидов, больших социальных групп и всего человечества размывало грань между субъектом и объектом просвещенческой эмансипации. Согласно мыслителям Просвещения, эмансипация есть закономерный эволюционный процесс освобождения «просветленного» человека посредством «рационализации» природы и общества.