«Восстанет цесарь в опустевшей земле»: люди, время и пространство русской истории. К 70-летию профессора Н.С. Борисова. Сборник научных статей

Хотя я ехал только во вторую по счёту экспедицию, отправлялся я туда уже на всё готовенькое. Николай Сергеевич в первый год наладил контакты со всеми музейными сотрудниками и нужными людьми на острове, проработал логистику перемещения на острова и обратно, организовал питание и быт студентов (с максимальной для них выгодой!) и напутствовал меня весьма подробной инструкцией и мудрым и остроумным сводом правил выживания, о которых я не раз вспоминал во многих простых и сложных жизненных ситуациях на Соловках. Несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, Коля долгие годы был для меня старшим наставником во всём, что касалось путешествий и познания истории через пространство. А потом те поездки и практики прекратились, и учёба у Николая Сергеевича для меня закончилась. Поэтому и книга о путешествиях стала для меня книгой учителя, из которой я черпаю то, чему учитель не успел меня научить на уроках.

В книге две части, разделённые по описываемому времени: одна об эпохе Николая I, другая – о нынешних временах, точнее, о первом десятилетии XXI в. Их объединяет то, что обе части о путешествиях и путешественниках, и обе части об эпохе бездорожья. В этом слове для автора кроется и реальное состояние дорог, которое хотя со времен Николая и изменилось безмерно и даже не «лет чрез пятьсот», как прогнозировал в свое время Александр Пушкин, тем не менее «на русских просторах, как и сто, и двести лет назад, царит все то же унылое бездорожье»[21 - Там же. С. 8.]. Это слово – также и метафора, характеристика духовного состояния общества тогда и сейчас, и в этом отношении Николай Сергеевич критичен к русской жизни и в то же время полон желания найти ответы на «проклятые вопросы», или, если пользоваться его же образом, – найти ту «единственную дорогу, которая только и может вывести из нынешнего духовного “бездорожья”»[22 - Там же. С. 8–9.].

В первой части книги автор рассказывает о путешествиях в николаевской России. Время выбрано неслучайно. Во-первых, это последняя эпоха перед железнодорожной эрой. Правда, первые рельсовые пути пролегли по России уже в царствование Николая I, но в жизни русского путешественника они изменили только способы перемещения между двумя столицами – настоящая дорожная революция начнётся только в следующее царствование. Во-вторых, Николай I, как никто другой из русских монархов, уделял внимание путям сообщения и в особенности путям сухопутным. Поэтому в известной мере его царствование можно считать эталонным в проявлении государственной заботы о состоянии дорожной сети.

Основа этой части книги – записки реальных путешественников, а также отраженные в книгах русских писателей впечатления и действия литературных героев, путешествующих по России. Автор проделал, казалось бы, простую, хотя и кропотливую работу: проанализировал эти произведения и систематизировал извлечённые из них факты по соответствующим разделам. Получилась очень добротная картина материальной стороны путешествия в России XIX в.: способы путешествия, виды экипажей, состояние дорог, ямская служба, путеводители, гостиницы, почтовые станции и тому подобное. Эта картина позволяет работать историческому воображению и живо представлять, с каким трудностями сталкивался всякий человек, перемещавшийся в пространстве Российской империи, и почему эти перемещения редко становились путешествиями, а чаще всего просто дорогой «из Москвы в Мордасы, через Казань». Главы о дорожной инфраструктуре служат также прекрасным объяснением тех явлений, с которым сталкивается обычный читатель при знакомстве с русской классической литературой XIX столетия. Этот жанр уже хорошо известен в научной и научно-популярной литературе – достаточно вспомнить очерки дворянского быта пушкинского времени в комментариях к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотмана[23 - Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. Л., 1983. С. 35–110.].

Но Н. С. Борисов идёт дальше и в своем анализе, и в своем повествовании. Он внимательно вслушивается в своих героев и стремится передать их душевные переживания и духовные искания, связанные с дорогой. Сам путешественник, Николай Сергеевич тонко чувствует эти стороны жизни в дороге, благодаря чему ему удалось создать увлекательные и оригинальные главы, такие как «Дорожные разговоры», «Дорожные романы», «Дорожные записки», «Дух дороги». Опыт путешественника слышится и в его постоянных параллелях с днём сегодняшним, в том, как автор примеряет на себя те расстояния, те экипажи, те пейзажи, ту поэзию, ту дорожную скуку, те дорожные рытвины, и в том, как он объясняет те реалии через сопоставления их с дорожным поведением сегодняшнего человека, как, скажем, сравнивая внимание того путешественника к осмотру лошадей с выбором «лошадей» под капотом и ручной или автоматической коробки передач современным автомобилистом[24 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 29.].

Вторая часть книги – это само путешествие. Путешествие автора по его любимой Ростовской дороге. Путешествие, которое он проделал, нет сомнения, несколько десятков раз. И читатель становится спутником Николая Сергеевича в этом путешествии.

Ростовская дорога по современным меркам недолгая. Даже при соблюдении требуемого скоростного режима можно домчаться до Ростова на автомобиле всего за два с половиной часа[25 - Замечу попутно, что собственный опыт в качестве пассажира Коли Борисова говорит мне о том, что он спокойный, уверенный, получающий удовольствие от езды водитель и отнюдь не лихач, но Н. С. Борисов всё же считает, что ограничение скорости в населенных пунктах 60 километрами в час ничем не оправдано и «ни один водитель не станет по доброй воле ползти с этой скоростью через бесконечную безлюдную деревню, когда широкий асфальт так и просит надавить на газ» (Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 363). Впрочем, вполне возможно, что присутствие пассажира сдерживает его порывы, а самому автору «приятно гнать одному по пустому шоссе, отдаваясь соблазну скорости» (Там же. С. 389).]. Но автор растягивает удовольствие читателя на две с половиной сотни страниц, и это путешествие, хотя и совершается в наши дни, но своим темпом, познавательностью, задушевностью напоминает нам записки русского путешественника эпохи, описанной в первой части книги.

В этом разделе книги читатель становится и экскурсантом на насыщенном достопримечательностями маршруте, и попутчиком замечательного путешественника. Николай Сергеевич имеет большой опыт как экскурсовод Московского городского бюро путешествий и экскурсий, освоивший «большую часть всех автобусных маршрутов, которые предлагало Бюро»[26 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 425.]. Будучи автором многих книг по истории древней России и путеводителей по Ярославщине и Вологодчине, он обладает и огромными академическими знаниями. Всё это превращает его экскурсию в увлекательное и познавательное путешествие по стране, её истории, её героям, её архитектуре и тем многочисленным сокровищам, которые располагаются на Ростовской дороге.

Но ещё увлекательнее превратиться в попутчика и собеседника Николая Сергеевича в этом нескором путешествии. Автор книги – прекрасный рассказчик. Его повествование во многом сродни стилистике русской классической литературы – в нём слышится и гоголевская ирония, и бунинская поэзия, и толстовское нравоучение. Но его рассказы – это и приглашение к беседе, к размышлениям о русской истории, о русском характере и русском менталитете, о том, что меняется и что остается неизменным. Николай Сергеевич – опытный собеседник. Он знает, как начать беседу, как поставить хороший вопрос, как предложить свой ответ, как заставить собеседника задуматься над вопросом и ответом и как потом изящно выйти из беседы[27 - Когда мы встречаемся с Колей Борисовым в факультетском коридоре, он всегда начинает разговор с вопроса: «А как ты думаешь, Александр Павлович?», и дальше звучит то, что на академическом языке называется постановкой проблемы. Разговор может оказаться совсем коротким, но, продолжая свой путь по длинному коридору, я начинаю размышлять над тем – порой парадоксальным – вопросом, который был мне задан как бы мимоходом.]. Дорожная беседа, как правило, не бывает слишком глубокой. Сама дорога появлением новых объектов и новых впечатлений вынуждает менять темы разговора, но интерес к беседе не остывает, и читатель ждет новой главки в книге, чтобы узнать, о чём теперь поговорит с ним её автор. Тема меняется, а мысли и чувства по поводу прочитанного остаются, и читателю хочется задать вопросы автору, а то и поспорить с ним. Но путешествие продолжается, и течёт неспешная и приятная беседа, как неспешно и приятно вьётся по лесам, полям, холмам, городам и сёлам дорога на Ростов.

Есть в этом путешествии пункты, насыщенные большими смыслами, которые не так легко ухватить с первого взгляда. Таким срединным пунктом на пути в Ростов становится Лавра. Автор выходит вместе с читателем из вагона электрички и тут же предлагает «сменить мерную поступь странника на осторожный шаг охотника, подкрадывающегося к добыче», охотника «за духовной добычей»[28 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 349.]. Правда, он честно предупреждает, что в Лавре есть всё: и «привкус официального высокомерия», и нищие – «хроническая болезнь Троицы», и огромное кладбище – «прямой предшественник современного Новодевичьего или Троекуровского кладбища», где «получали место для упокоения за большие заслуги или за большие деньги». Лавра – это и «“Академия Генштаба” Русской православной церкви» – место, где «наука встречается с религией, причем обе стороны не проявляют особой радости от этой встречи», и «торговый центр», над товаром которого «витает дух церковного или псевдорусского ширпотреба»[29 - Там же. С. 352–354.]. Но для него в Лавре главное всё же не это, а «дух преподобного Сергия – дух любви и милосердия», и слова Н. С. Борисова о том, что «всякий, кто ощущает своё духовное родство с Россией, смотрит на Лавру с каким-то особым, сыновним чувством»[30 - Там же. С. 350–351.], относятся, разумеется, и к нему самому.

И неслучайно, что самый трогательный и чувствительный рассказ в этом путешествии по Ростовской дороге приходится на Радонеж – место, где «витает тень “великого старца” – преподобного Сергия Радонежского»[31 - Там же. С. 331.]. Это рассказ о Вячеславе Клименкове. «Был он человек незаметный, – повествует о нём автор, – не стяжавший ни славы, ни почестей», но своим небольшим очерком Николай Сергеевич воздал ему и славу, и почести. Меня, знакомого со Славой Клименковым, хотя и недолго – в течение одной соловецкой экспедиции, – этот рассказ потряс своей пронзительной искренностью. Но, я думаю, и стороннего читателя подглавка «Палитра заката» не оставит равнодушным. И место для неё в своем путешествии Николай Сергеевич выбрал глубоко продуманное и прочувственное: не на Пятницком кладбище, где похоронен Вячеслав Клименков, а в Радонеже, в Сергиевских местах, потому что этот человек «жил с такой же верностью себе, с какой жил и святой Сергий»[32 - Там же. С. 333.].

В рассказах опытного путешественника всегда присутствует много полезного, что называется по-разному: правила выживания или, более современно, лайфхаки. Николай Сергеевич – большой знаток выживания в странствиях по родной стране. И есть в этой книге особая глава, которая называется «Постоялец» и которая посвящена выживанию постояльца в советских и российских гостиницах. Эта глава насыщена юмором, иронией и в то же время полезными, хотя и большей частью устаревшими советами[33 - Всё-таки за минувшие с момента выхода книги десять лет гостиничный сервис претерпел значительные изменения.]. Всякий, кто путешествовал в старые и относительно недавние времена, легко узнает все родовые черты советских гостиниц, в немалой части унаследованные их современными преемниками. Чего стоит только «Перечень предметов, входящих в комплектацию одноместного номера» с загадочным Открывателем![34 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 419.] И всё же в этой гоголевской характеристике гостиничного быта с философским советом «не удивляться и не задавать русофобского вопроса: почему так?» остаётся место и для свойственной прозе Н. С. Борисова поэзии – для воспоминаний о счастье регулярного проживания в дни юности в номере, напоминавшем «поставленный на бок спичечный коробок»[35 - Там же. С. 426–427.].

И это неслучайно. Потому что, несмотря на иронию, ворчание, язвительность, гнев и возмущение, которые автор не стесняется выплёскивать на страницы своего путешествия, оно наполнено чувством любви и нежности к своей стране, боли за её невзгоды и потаённой надежды на лучшее: «Прожив жизнь в России и прожив её так, как живет огромное большинство её граждан, мы не ждём от этого никаких привилегий, кроме одной, – права судить обо всём, что есть в России, права говорить – “у нас…”»[36 - Там же. С. 350.].

«Историк – как музыкант» (встречи с Николаем Сергеевичем Борисовым и с его книгами)

А. Р. КАНТОРОВИЧ[37 - Канторович Анатолий Робертович (Anatoly R. Kantorovich); доктор исторических наук, заведующий кафедрой археологии исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова; kantorovich@mail.ru.]

“A Historian is Like a Musician”

(Meetings with Nikolay S. Borisov and His Books)

Annotation. The article presents the memories of one of the leading modern archaeologists about meetings and communication with Prof. Nikolay S. Borisov, whom the author remembers from the authors’ student years.

Key words: Nikolay S. Borisov, historian, historical science, Lomonosov Moscow State University, admiration.

Наше знакомство с Николаем Сергеевичем началось осенью 1980 г., когда я поступил на исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Куратором (или, по тогдашней терминологии, «начальником») нашего курса был назначен молодой преподаватель Н. С. Борисов. Мне не довелось заниматься у него на первом курсе, но я уже тогда слышал от моих однокурсников, оказавшихся в группе, где Николай Сергеевич вёл семинары по истории Отечества периода феодализма, уважительные и добрые отзывы о нём как о преподавателе и учёном. Эти впечатления полностью подтверждались при личном общении с нашим куратором.

А осенью 1981 г., будучи вместе с остальными сокурсниками на 40-дневной «картошке» в Подмосковье, я увидел ещё одну грань личности Николая Сергеевича, которому (по статусу начальника курса) неизбежно пришлось стать командиром нашего студенческого отряда. Речь идёт о его способности быть прекрасным организатором сложного дела, при том, что действовать ему приходилось в непростых условиях сельского хозяйства Нечерноземья советской эпохи. И хотя помощники у Николая Сергеевича были отменные (комиссар – Лев Сергеевич Белоусов, начальник штаба – Виктор Петрович Головин), и они, как могли, старались облегчить «власти сумрачное бремя», возложенное на командира отряда, всё же основную ответственность за наш разновозрастный и отчасти весьма буйный курс нёс Николай Сергеевич лично. И он достаточно легко и спокойно (на взгляд со стороны) решал сложные и хлопотливые вопросы труда и быта, вмешиваясь при этом в жизнь студентов (людей вполне взрослых или, по крайней мере, считавших себя таковыми) только тогда, когда этого требовала необходимость.

Так продолжалось и далее, на протяжении нашего обучения в Московском университете. При всей той объективной дистанции, которая закономерно разделяет преподавателя и студента, мы знали, что всегда можем рассчитывать на внимание Николая Сергеевича, на его заботу и на его мудрый совет.

Для студентов курируемого им курса Николай Сергеевич организовывал замечательные автобусные экскурсии по историческим местам, и эти поездки в самых разных направлениях (Торжок – Опочка («и путешествия в Опочку, и фортепьяно вечерком») – Пушкинские Горы; Кострома – Галич – Чухлома – Солигалич; Владимир – Арзамас; Новгород-Северский – Путивль…) оставили у участников, в числе которых, к счастью, был и я, незабываемое впечатление: и от самих исторических памятников, и от захватывающих и глубоко содержательных рассказов Николая Сергеевича, и от нашего тесного студенческого общения, и, опять же, от той видимой легкости, с которой Николай Сергеевич решал всяческие проблемы, возникавшие в ходе наших путешествий и приключений.

А в 1984 г. Николай Сергеевич инициировал и возглавил первую экскурсионную практику студентов нашего курса в Соловецкий музей-заповедник, что положило начало многолетней славной традиции ежегодных поездок преподавателей и студентов исторического факультета МГУ на Соловки.

В 1985 г., выступая на выпускном собрании нашего курса при вручении дипломов, Николай Сергеевич сказал, что он изначально воспринял свое пятилетнее кураторство как некую новую, дополнительную научную тему. Николай Сергеевич деликатно умолчал при этом, сколько времени, сил и нервов потребовал от него этот «исследовательский процесс»; однако я думаю, что наш дорогой куратор достиг вполне успешного результата (как и на других своих творческих поприщах), поскольку выпуск 1985 г., надеюсь, получился вполне достойным нашей Alma Mater.

Тогда же, на выпускном собрании, Николай Сергеевич, помнится, дал нам такое напутствие: интерес и внимание к человеку – это главное, что мы должны были почувствовать по отношению к себе (и чему мы должны были научиться по отношению к другим) за время своего пребывания на историческом факультете Московского университета.

Затем, во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. я мог наблюдать, как выходили из печати, книга за книгой, созданные Николаем Сергеевичем на широком историческом фоне замечательные жизнеописания крупнейших деятелей российской истории – Сергия Радонежского и других церковных иерархов, а также полководцев. В последующие годы в славной серии «Жизнь замечательных людей» вышли написанные Н. С. Борисовым биографии Ивана Калиты, Ивана III, Дмитрия Донского, Михаила Тверского, также ставшие важными вехами в нашей исторической науке. Меня в этих книгах впечатляет, наряду с огромной фактологической базой и увлекательным изложением, умение Николая Сергеевича проникнуть в психологию средневекового человека, основанное на глубоком знании и понимании, «ощущении» источников. Эта способность проявляется и в блестящих содержательных лекциях Николая Сергеевича, которые были записаны на телевидении в последние десятилетия и которые, к счастью, ныне доступны всем.

Возвращаясь к началу 1990-х гг., вспоминаю, как в 1993 г. меня, в то время школьного учителя истории, чрезвычайно порадовало появление «Ключа к истории Отечества» – пособия для абитуриентов, созданного Николаем Сергеевичем Борисовым в соавторстве с Андреем Анатольевичем Левандовским и Юрием Александровичем Щетиновым. Тогда, в период крайнего дефицита качественных учебников по отечественной истории, написанных на современном уровне, это было не просто очередное пособие для старших школьников, а увлекательная книга (предназначенная для её внимательного чтения разновозрастными читателями), где изложение было ясным и тщательно продуманным, где всё было в меру и всё было по делу, где не скрывались ни победы, ни поражения, ни достижения, ни провалы. Авторы действительно давали читателю «ключ к пониманию закономерностей исторического процесса», как это было заявлено ими в аннотации пособия. И с годами создание учебников и пособий по истории России сделалось неотъемлемой частью творчества Николая Сергеевича.

Когда в 1994 г. я начал работать на кафедре археологии исторического факультета МГУ, у меня вновь появилась счастливая возможность часто общаться с Николаем Сергеевичем – на этот раз как преподавателю с преподавателем. Как это было и в студенческие времена, я неизменно находил его поддержку и помощь. Для меня большая честь, что Николай Сергеевич пришёл на защиту моей докторской диссертации.

В моём представлении абсолютной закономерностью стало то, что Николай Сергеевич Борисов в 2008 г. возглавил свою родную кафедру истории СССР периода феодализма / кафедру истории России до начала XIX века. И отрадно, что при всей своей интенсивной творческой и административной деятельности Николай Сергеевич неизменно находит время для общения с некогда курируемым им курсом 1985 года выпуска, приходит на юбилейные встречи нашего курса, по-прежнему интересуется нами и нашей жизнью. Он делом подтверждает своё напутствие, данное нам, студентам, на том далёком уже выпускном собрании курса.

Слова, вынесенные в заголовок данной заметки, были когда-то давно сказаны Николаем Сергеевичем автору этих строк в частной беседе. Я тогда не решился переспрашивать, но растолковал для себя афоризм Николая Сергеевича следующим образом: история – музыка, источники – ноты, а историк – музыкант. А сам глубокоуважаемый Николай Сергеевич Борисов, с этой точки зрения, истинный виртуоз: как учёный, как популяризатор фундаментальной науки, как преподаватель и учитель.

Люди русской истории

Святые страстотерпцы и критерии их канонизации

Е. В. РОМАНЕНКО[38 - Романенко Елена Владимировна (Elena V. Romanenko); кандидат исторических наук, редактор ЦНЦ «Православная энциклопедия»; elenarom7@yandex.ru.]

The Holy Sufferers and the Criteria of Their Canonization

Annotation. The article is devoted to the thousand-year history of the formation of the rank of sufferers in Rus (Russia). The features of the feat of the holy rulers and the criteria for their canonization are considered.

Key words: the sufferers, the martyrs, the great martyrs, Princes Boris and Gleb, the miracle, the Passion, the canonization.

Лик страстотерпцев – святых правителей, пострадавших в ходе династической борьбы и претерпевших «страсти» подобно Христу (тяжёлые моральные страдания, пытки и мученическую кончину), так и не утвердился в византийской системе почитания святых. Зато на Руси он сформировался как особый чин святости. Мученичество первых русских святых – князей Бориса и Глеба было осмыслено в посвящённой им агиографической литературе как особый духовный подвиг. (По мнению ряда исследователей, истоки формирования культа страстотерпцев на Руси следует искать в западнославянской практике канонизаций[39 - См. об этом: Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: сравнительно-исторический анализ вацлавского и борисоглебского культов. М., 2003. По мнению Д. М. Буланина, киевские представления о христианском государстве, а также о нравственно-политических добродетелях христианского правителя были ориентированы на западные образцы. «В восточнославянской рукописной традиции известна молитва Троице, в которой упоминаются, рядом со скандинавскими святыми страстотерпцами, западнославянские (Вячеслав, Войцех)» (Буланин Д. М. На пути к академической «Истории русской литературы»: (Оригинальные идеи из наследия В. М. Живова) // Русская литература. 2019. № 4. С. 22; Каталог памятников древнерусской письменности XI–XIV вв.: (Рукописные книги) / Отв. ред. Д. М. Буланин. СПб., 2014. С. 419.).].)

События, связанные с прославлением святых Бориса и Глеба описаны, главным образом, в трёх источниках: в «Чтении о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба», составленном прп. Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря; в анонимном «Сказании, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» и в «Сказании чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида», сохранившемся в составе Успенского сборника конца XII – начала XIII в. Время возникновения этих сочинений, их источники и текстологические взаимоотношения до сих пор являются предметом научных дискуссий[40 - См. об этом: Назаренко А. В. Борис и Глеб, святые князья-страстотерпцы // ПЭ. М., 2003. Т. 6. С. 45; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 285–286.]. Большинство исследователей считают, что «Чтение о житии…» возникло в 80-е гг. XI в. [41 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 285.], «Сказание, и страсть…», вероятнее всего, – в киевское правление князя Изяслава Ярославича (после 1054 г., но до 1072 г., поскольку в памятнике не упоминается о происшедшем в том году торжественном перенесении мощей Бориса и Глеба)[42 - Назаренко А. В. Борис и Глеб… С. 45.]. «Сказание чудес…» было создано, вероятно, не ранее 1115 г., поскольку содержит рассказ о состоявшемся в этом году новом перенесении мощей святых Бориса и Глеба и многочисленные похвалы в адрес Киевского князя Владимира Мономаха (1113–1125)[43 - Там же.].

Борис и Глеб, сыновья князя Владимира, Крестителя Руси, были убиты старшим братом Святополком в 1015 г., после смерти своего отца, поскольку являлись возможными претендентами на киевский стол (по мнению А. В. Поппэ, до 1011 г., по инициативе княгини Анны, жены Владимира Святого, состоялась церемония настолования на киевское княжение Бориса-Романа как прямого наследника Владимира и Глеба-Давида как соправителя, что и стало причиной столь острой реакции Святополка)[44 - Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // ТОДРЛ. СПб., 2013. Т. 54. С. 313.]. В разное время их похоронили около деревянной церкви святого Василия в Вышгороде. Однажды пономарь забыл горящую свечу в храме, и тот загорелся. Но из огня пожара удалось спасти иконы и другие святыни, что было воспринято как чудо. Об этом доложили Киевскому князю Ярославу Мудрому. Посоветовавшись с митрополитом Иоанном I, он повелел поставить на месте сгоревшей церкви некую «клеть» (видимо, часовню) и перенести в нее мощи Бориса и Глеба. После того как часовня была готова, Киевский князь и митрополит отправились в Вышгород в сопровождении «клироса и всего поповьства». Накануне обретения мощей в часовне отслужили «всенощное пение». Наутро после совершения молитвенного последования захоронение Бориса и Глеба с благоговением вскрыли и обнаружили, что останки князей, долгое время находившиеся в земле, остались нетленными и источали благоухание: «…копающемъ же и исхожааше благая воня от гробу ею святою. И отъкопавъше изнесоша я отъ земле. И приступивъ митрополитъ Иоанъ съ презвутеры съ страхомъ и любъвию отъкры гроба святою. Ти вид?ша чюдо преславьно, телеси святою ни какоя же ?звы имущи, нъ присно все ц?ло и лици бяста св?тьл? акы ангела, яко дивити ся и архиепископу з?ло и вс?мъ людьмъ испълньшемъ ся благоухания многа. И вънесъше въ ту храмину, яже бяше поставлена на м?ст? погор?вшия цьркъве, и поставиша я надъ землею на десн?й стране»[45 - Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971. С. 60.]. Несмотря на нетленность мощей и благоухание, исходящее от них, решение о признании князей святыми принято не было.

Довольно часто в исторических трудах встречается мнение, что ни в Византии, ни на Руси в XI в. не существовало разработанной процедуры канонизации[46 - См. об этом: Ранчин А. М. О формировании почитания святых Бориса и Глеба и времени их канонизации // Русь эпохи Владимира Великого: государство, церковь, культура. М.; Вологда, 2017. С. 455. Прим. 1; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 227; Виноградов А. Ю. Особенности борисоглебских торжеств в свете византийской традиции // Slov?ne. 2012. № 2. С. 93.]. Однако это суждение вызывает сомнения, поскольку уже в литературных памятниках XI в. присутствует четкое понимание критериев святости, без которых прославление не могло состояться. Первая русская канонизация – князей Бориса и Глеба – обнаруживает определённую последовательность действий со стороны княжеской и церковной власти в этом вопросе.

Источники сообщают, что через некоторое время после обретения мощей у гробов Бориса и Глеба совершились два чуда: исцелился отрок вышгородского посадника Миронега, имевший сухую и скорченную ногу и ходивший с помощью костыля, а потом прозрел слепой. Посадник сообщил киевскому князю о чудесах. Услышав о них, Ярослав призвал митрополита. Архиерей подал князю совет построить в честь святых красивую церковь. Это сообщение свидетельствует о том, что решение о причислении Бориса и Глеба к лику святых было принято князем и митрополитом. Хотя в анонимном Сказании о Борисе и Глебе говорится, что первоначально митрополит Иоанн не поддерживал идею канонизации князей: «бысть преужасьнъ и въ усъмьнении»[47 - Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2: Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе / Сост. Ю. А. Артамонов. М., 2007. С. 550 (158). По мнению М. Д. Присёлкова, утвердившемуся в советской историографии, Византия упорно препятствовала формированию культов русских святых, и князь Ярослав с трудом преодолел сопротивление митрополита-грека (Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси XI–XII вв. СПб., 2003. С. 45–46).]. Он сказал: «…лепо ли бы нам, благоверный царю, церковь имя ею възградити и уставити день, воньже праздновати има»[48 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Подг. Д. И. Абрамович. Пг., 1916 (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2). С. 18.]. Однако князь отдал распоряжение готовить древесину для строительства храма.

Именно чудеса стали решающим фактором в вопросе прославления князей, а побудительным мотивом послужило некое бедствие в виде пожара, которое было воспринято как действие Божественного провидения (в последующей истории канонизаций русских святых довольно часто обретению мощей предшествовали пожары, подтопления храмов, вынужденные ремонты и иные события не чудесного характера). По приказу Ярослава был построен пятиглавый храм, украшенный фресками «и всею красотою». 24 июля, в день памяти убиения святого Бориса сюда перенесли мощи князей, торжественную процессию возглавили Ярослав Мудрый и митрополит Иоанн. После перенесения мощей храм освятили[49 - По мнению А. Ю. Виноградова, само освящение храма совершилось посредством мощей Бориса и Глеба; (Виноградов А. Ю. Особенности борисоглебских торжеств… С. 84).]. «…И шьдъше съ хрьсты Иоанъ митрополитъ и князь Ярославъ и вьсе поповьство и людие, и принесоша святая и церковь святиша и уставиша праздьникъ праздьновати месяца иулиа въ 24 въ нь же день убиенъ преблаженыи Борисъ, въ тъ же день и церквы священа и принесена быста святая»[50 - Успенский сборник… С. 61. Прочтение источника не оставляет сомнений в том, что храм был освящён во имя святых князей Бориса и Глеба. Это важнейшее обстоятельство находится в тесной связи с установлением дня памяти святых и написанием их иконописного образа. Однако А. В. Поппэ без каких-либо оснований предположил, что Ярослав Мудрый освятил храм во имя святых патронов погибших, т. е. св. Романа Сладкопевца и св. Давида, царя и пророка; см. об этом: Поппэ А. В. Земная гибель… С. 329.]. На первой литургии, во время которой возносились молитвы новым святым, на глазах у князя и митрополита произошло третье чудо – исцеление хромого. «И ещё бо имъ вс?мъ сущимъ на свят?и литургии, и человкъ хромъ, не могы ходити, съ трудом же великом прил?зе к рац? святою, моляшеся, припадая, и яко приближишася к ракама, ту абие утвердистася ноз? его, и воставъ хожаше предъ всими, славя Бога и святою»[51 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба… С. 19.]. Ярослав Мудрый повелел написать икону святых Бориса и Глеба и поместить её в храме, «да входяще в?рнии людии въ церковь ти видяще ею образъ написанъ, и акы самою зряще, ти тако с в?рою и любовию покланяющеся има и ц?лующе образъ ею»[52 - Там же. С. 18.].

Таким образом, после канонизации князей была освящена во имя новых святых церковь, установлен день их памяти, написана икона. В источниках ничего не говорится о том, что митрополит Иоанн испрашивал у Константинопольского патриарха разрешение на канонизацию Бориса и Глеба. Возможно, оно не требовалось. Следующим шагом стало составление службы (древняя служба надписана именем митрополита Иоанна)[53 - О датировке древней службы Борису и Глебу см.: Ранчин А. М. О формировании почитания… С. 463. Некоторые историки считают, что автором службы мог быть другой митрополит – Иоанн II (1076–1089). Первым такое предположение высказал И. И. Срезневский (См.: Срезневский Н. И. Древние памятники русского письма и языка (X–XIV вв.). СПб., 1882).] и жития, которым стало Несторово «Чтение о житии … Бориса и Глеба». В основе памятника, как заключают исследователи, находятся некие записи о чудесах святых, которые велись при Борисоглебской церкви в Вышгороде во времена Ярослава Мудрого[54 - Назаренко А. В. Борис и Глеб, святые князья-страстотерпцы… С. 49–50.].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, какую значительную роль в прославлении святых сыграл правящий киевский князь: он инициировал строительство часовни на месте сгоревшего храма, обретение и перенос мощей. Получив известие о чудесах, Ярослав призвал к себе митрополита, и, в конечном счете, убедил его согласиться на канонизацию святых. Забегая вперёд, стоит сказать, что подобная ситуация сохранялась в Русской Церкви и в последующее время, вплоть до масштабных канонизаций эпохи императора Николая II[55 - «В годы правления Николая II состоялось семь общероссийских канонизаций, кроме того, были восстановлены некоторые старинные русские культы, в частности, в 1909 г., – почитание Анны Кашинской» (Семененко-Басин И. П. Культ императора Николая II в традициях российского православия // Религиоведение. Благовещенск, 2009. № 3. С. 28).]. Князья, цари, императоры всегда играли большую роль в инициировании прославления святых[56 - Важную роль в подготовке знаменитых Макариевских Соборов 1547 и 1549 гг., на которых было канонизировано около 39 святых, сыграл царь Иоанн IV Васильевич Грозный. Житие Московского митрополита Ионы даже называет царя инициатором созыва Соборов: царь «возжеле от всея душа… иже в Русской земли царския ему державы премирное богатство взыскати и собрати, иже от многих времен и доныне сокровенно и забвению предано, великиа светилникы, новейшиа чюдотворцы, овех своима царскыма очима видев, о овех иже от многых известных самовидец слышав». Исследователи уже отметили тот факт, что список святых, прославленных на Соборе 1547 г., практически идеально совпадает с маршрутом царских богомолий и походов. «Очевидно, паломничество царя выявило тот факт, что богослужение почитаемым русским святым не было представлено «соборным пением» прежде всего в самой Москве. Исправлению противоречия между всероссийской значимостью этих святых и отсутствием общецерковного богослужения и были посвящены соборные мероприятия митрополита Макария…» (Мусин А. Е. Соборы св. митрополита Макария 1547–1549 гг.: Факт истории или факт историографии // Сообщения Ростовского музея. Ростов, 2003. Вып. 13. С. 74). Совместная деятельность святителя Макария и царя Иоанна IV по прославлению русских святых явилась проявлением той симфонии государственной и церковной власти, о которой мечтали лучшие умы Грозненской эпохи.]. Подобная практика канонизаций хорошо вписывается в византийскую систему симфонии властей, при которой императоры имели значительное влияние на жизнь Церкви: созывали Вселенские соборы, председательствовали на них, влияли на принятие решений[57 - См. об этом: Рансимен С. Византийская теократия // Восточная схизма. Византийская теократия. М., 1998. С. 141–217.].

Историки высказывают разные мнения о времени строительства первого храма в честь Бориса и Глеба, а соответственно, и канонизации святых: некоторые относят это событие к 1030-м гг., другие – ко второй половине 1040-х гг. или к первой половине 1050-х гг.[58 - Ранчин А. М. О формировании почитания святых Бориса и Глеба и времени их канонизации. С. 461.] Первоначально почитание святых князей сосредоточилось, главным образом, в Вышгороде и Киеве. По мнению М. Ю. Парамоновой, это обстоятельство вряд ли можно интерпретировать как свидетельство местной канонизации святых, сменившейся впоследствии общерусской. «Культы святых, даже очень почтенных и популярных, как правило, концентрировались там, где находились их захоронения или реликвии, а их территориальное расширение не могло быть результатом одноразовой церковно-правовой процедуры. Главным источником распространения культа были члены княжеской семьи…»[59 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 251.]. «Чтение о житии…» сообщает, что сын Ярослава Мудрого – Киевский князь Изяслав Ярославич ежегодно посещал Вышгород в день памяти святых князей и «творя-ше и праздникъ велии на память святою». 20 мая 1072 г. состоялось перенесение мощей князей-страстотерпцев в новый одноглавый Борисоглебский собор, построенный Изяславом Ярославичем вместо обветшавшего. Новое перенесение мощей проходило намного торжественнее предыдущего: в нём участвовали сам князь Изяслав, его братья – князья Святослав и Всеволод Ярославичи с сыновьями, митрополит Георгий со своим клиром, настоятели киевских монастырей, среди которых был и преподобный Феодосий Печерский. Особенно важно отметить присутствие архиереев южнорусских епархий: Неофита Черниговского, Петра Переяславского, Никиты Белгородского, Михаила Юрьевского[60 - На церемонии отсутствовали епископы Полоцка и Новгорода, см.: Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 243. Прим. 78; Поппэ А. О зарождении культа святых Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Russia Medievalis. 1995. Т. VIII. № 1. С. 46. Прим. 37.]. Некоторые историки считают перенесение мощей Бориса и Глеба в 1072 г. их действительной канонизацией. Выдающаяся исследовательница русских месяцесловов О. В. Лосева считала, что «память Бориса и Глеба была внесена в календари только после официальной канонизации, которой являлось подтверждение митрополитом-греком Георгием в 1072 г. святости князей-страстотерпцев»[61 - Лосева О. В. Русские месяцесловы XI–XIV вв. М., 2001. С. 93. Такого же мнения придерживаются многие исследователи: Мюллер Л. О. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Мюллер Л. Понять Россию: историко-культурные исследования. М., 2000. С. 71–87; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 226–227; Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб / Ред. Г. М. Прохоров. СПб., 2006. С. 45, 48–52; Поппэ А. В. Земная гибель…С. 328.]. Однако правильнее, на наш взгляд, здесь вести речь не об официальной канонизации святых (она уже состоялась при Ярославе Мудром), но об установлении нового дня их памяти. Именно в таком контексте об этом событии сообщает «Сказание чюдесъ…»: «И оттол? утвьрдися таковый праздьникъ м?сяца маия въ 20, въ славу и честь святыима мученикома»[62 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им… С. 56.]. Перенесение мощей при участии епископов разных епархий, клириков, паломников, безусловно, способствовало распространению почитания князей. В третьей четверти XI в. оно достигло Новгорода: имена князей упомянуты в списке святых на новгородской берестяной грамоте № 906, которая стратиграфически относится к этому времени: «Х[рист]а: Б[огороди]це: Петра и П[ав]ла Козма Дьмьяна: о[т]ча Василья: и Бориса и Гл?ба: и св?хъ с[вя]т[ы]хъ»[63 - Янин В. Л., Зализняк А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1999 г. // Вопросы языкознания. М., 2000. № 2. С. 6.]. В конце XI в. почитание Бориса и Глеба фиксируется в Чехии: в Сазавском монастыре как драгоценные реликвии хранились частицы их мощей[64 - Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Прага, 1935. Т. 1. С. 107.]. Во имя святого Глеба и его брата был освящен алтарь обители, о чем сообщает монастырская хроника 1095 г.[65 - Ревелли Д. Христианские воззрения в «Чтении» Нестора // ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 54. С. 74.] В конце XI – начале XII в. память Бориса и Глеба была одновременно внесена в богослужебные календари разных типов: в Минею служебную (РГАДА. Син. тип. № 121. Л. 28 об.–31), в Кондакарь при Студийском уставе (Государственная Третьяковская галерея. К–5349) и в месяцеслов Мстиславова Евангелия[66 - См.: Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 92.]. Однако, следует отметить, что включение имён святых в святцы могло значительно отставать от времени их канонизации. Так, в южнорусских месяцесловах память Бориса и Глеба появилась не ранее первой трети XIII в.[67 - Турилов А. А. Две забытые даты болгарской церковно-политической истории IX в. / Palaeobulgarica = Старобългаристика. 1999. Т. 23. № 1. С. 18. Прим. 10; Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 93.] Наиболее надёжным признаком состоявшейся канонизации является освящение храма в честь святых, что все источники относят к эпохе Ярослава Мудрого. Как справедливо полагает М. Ю. Парамонова, для «…авторов обоих житий, писавших буквально по следам событий 1072 г., было странным утверждение об установлении праздника святым при Ярославе в том случае, если реально это произошло в ходе более поздней церемонии»[68 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 226.].

2 мая 1115 г. состоялось новое перенесение мощей святых Бориса и Глеба в каменный храм, строительство которого завершилось при князе Владимире Мономахе. Эта церемония была похожа на событие 1072 г.: в ней участвовали митрополит, епископы южнорусских епархий – Черниговской, Переяславской, Полоцкой, Юрьевской, игумены крупнейших монастырей. Новое перенесение мощей и строительство каменного храма в честь Бориса и Глеба способствовало росту их почитания. В месяцесловах память первого перенесения 20 мая впоследствии слилась с памятью 2 мая, которая получила наибольшее распространение[69 - Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 165.]. В XII в. во имя святых Бориса и Глеба было освящено множество храмов по всей Руси: существующий ныне Борисоглебский собор в Чернигове (построен до 1123), в Рязани (1120–30-е гг.), в Полоцке (середина XII в.), в Кидекше под Суздалем (1152), в Новгороде (1167) и в других городах. Почитание русских мучеников достигло столицы Византийской империи. Об этом факте свидетельствует существование храма в честь святых Бориса и Глеба в предместье Константинополя. Борисоглебская церковь располагалась близ храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный источник», куда совершали паломничества византийские императоры[70 - См. об этом: Иванов С. А. О византийском контексте борисоглебского культа //Борисо-глебский сборник / Ред. К. Цукерман. Париж, 2009. Вып. 1. С. 356. О дате возведения храма см.: Турилов А. А. Два византийско-русских историко-архитектурных сюжетца // Sofia. Сборник статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А. И. Комеча. М., 2006. С. 458-460.]. Она датируется 1120–1122 гг. Церковь упоминает русский паломник Антоний Новгородец, посетивший Константинополь около 1200 г.: «…а во Испигас? град? есть церковь святыихъ мученикъ Бориса и Гл?ба: въ томъ град? явишася святии, и исц?ления многа бывають отъ нихъ»[71 - Книга Паломник: Сказание мест Святых во Цареграде Антония, архиепископа Новгородского, в 1200 году / Ред. Хр. М. Лопарев // Православный Палестинский сборник. СПб., 1899. Т. XVII. Вып. 3. С. 33; упоминания храма: Там же. С. 64, 90.]. Русский паломник свидетельствует также о чудесном явлении святых и исцелениях по молитвам им. Вероятно, именно эти события послужили причиной строительства храма во имя русских мучеников в столице Византийской империи. Признание Константинопольским патриархатом князей-страстотерпцев святыми – факт исключительный, поскольку Византия, по общему мнению исследователей, почти не знала причисленных к лику святых правителей, хотя многие императоры были вероломно убиты своими соперниками[72 - Ранчин А. М. О формировании почитания святых… С. 476; Дагрон Ж. Священник и царь: этюд о византийском «цезаропапизме» / Пер. и ред. А. Е. Мусин. СПб., 2010. С. 194–204.]. С. А. Иванов считает, что это признание было вызвано нарастающим почитанием в самой Византии императора Никифора II Фоки, убитого в 969 г. своим родственником и другом Иоанном Цимисхием[73 - Иванов С. А. О византийском контексте борисоглебского культа. С. 356–357.]. «Этот правитель, как и братья-Рюриковичи, был убит не за веру, а “за политику”, и не иноверцами, но христианами»[74 - Там же. С. 356, ср.: 360.]. Слово «страстотерпцы» по отношению к Борису и Глебу было использовано на Руси как перевод термина ?????????[75 - ????-????? – получающий (получивший) награду на состязании, вышедший победителем (Древнегреческо-русский словарь / Ред. И. Х. Дворецкий. М., 1958. Т. 1. С. 44); при этом слово ????? может иметь три значения: 1) борьба, состязание; 2) труд, задание, дело; 3) мучение, страдание (Там же).], употребленного в византийской агиографической литературе для характеристики мученичества Никифора Фоки. Однако канонизация убиенного императора, несмотря на активные попытки, предпринимавшиеся его родственниками, не состоялась, и в XI в., по наблюдениям С. А. Иванова, термин ????????? перестал встречаться в агиографической литературе. Однако на Руси он утвердился и был употреблен во всех произведениях, посвященных святым Борису и Глебу.

Борисоглебский цикл находится у истоков формирования особой топики святости, относящейся к страстотерпцам. Убийства в борьбе за власть были обычным явлением для княжеских междоусобиц: сам князь Владимир, Креститель Руси, сел в Киеве в 978 г., убив своего брата Ярополка. В ходе династического кризиса 1015 г., кроме Бориса и Глеба, был убит ещё один сын Владимира – Святослав, княживший в Древлянской земле (по мнению А. В. Поппэ, летописное сообщение о гибели Святослава, появившееся в летописном тексте не ранее исхода XI в., следует считать недостоверным)[76 - Поппэ А. В. Земная гибель… С. 305. Прим. 3.]. Феномен святости Бориса и Глеба преподобный Нестор объяснял тем, что князья отказались от сопротивления и продемонстрировали христианское отношение к власти. Их смирение и следование Христу в непротивлении мучителям было воспринято как христианский подвиг. «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к стареишу брату (имеется в виду Святополк. – Е. Р.). Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи, не покоряющеся стареишим и супротивящеся им, и убиваемы суть: ти не суть такои благодати сподоблени, яко же святая сия (т. е. Борис и Глеб. – Е. Р.)»[77 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба… С. 25.]. (По мнению исследователей, мотив покорности своей участи Бориса и Глеба возникает в Сказании о них под влиянием культа св. Вячеслава Чешского: агиограф от имени Бориса в сцене моления князя накануне убиения вспоминает «среди других мучеников, принявших смерть от руки родственников (Никита и Варвара), о князе Вячеславе Чешском».)[78 - Буланин Д. М. На пути к академической «Истории русской литературы»… С. 22.]

В агиографических произведениях, посвященных Борису и Глебу, много внимания уделено описанию душевных переживаний князей накануне своей гибели. Они предчувствуют свою смерть, у них есть возможность изменить свою судьбу, например, бежать, но они покорно ждут исполнения предназначенного им. Состояние Бориса накануне убиения уподоблено в тексте жития страданиям Христа в Гефсимании. «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно: побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, то минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26: 38–39). Накануне гибели Борис совершает вечерню в своем шатре, ночью он видит тяжелый сон, его мучают дурные предчувствия: «И бяше сънъ его въ мъноз? мысли и въ печали, кр?пьц? и тяжьц? и страшьне, како предатися, како пострадати и течение съпопытати и в?ру съблюсти, яко да и щадимый в?ньцъ прииметъ от рукы Въседержителевы»[79 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им… С. 33.]. Внутри князя совершается непрерывная молитва о том, чтобы с честью перенести предназначенные ему страдания. Совершив заутреню, Борис ложится якобы отдохнуть на свою постель. Но на самом деле его поведение выглядит как полный отказ от сопротивления убийцам, которые вскоре его здесь и настигают.

В подвиге страстотерпцев важное духовное значение имеет переживание страдания, вызванного предательством близких людей. Подобно тому, как Христос был предан своим учеником Иудой, так и князей Бориса и Глеба обрек на гибель их брат Святополк, старейшинство («отцовство») которого они признали. Обращаясь к Святополку, севшему на киевском столе после смерти отца, Борис произносит слова: «Ты ми буди отець, ты ми брат и стареи»[80 - По мнению А. В. Поппэ, этих слов не следует приписывать изобретательности агиографа, «они взяты из княжьего обихода»; см.: Поппэ А. В. Земная гибель… С. 317.].