Актуальные проблемы Европы №1 / 2018

С точки зрения США, «правильный», стабильный и эффективный мировой порядок был построен в конце 1980-х – начале 1990-х годов, а страны-ревизионисты вроде России пытаются сегодня его подорвать, принося в жертву своим неоимперским интересам всеобщий интерес мирового сообщества к сотрудничеству. В своих мемуарах, изданных в преддверии президентских выборов 2016 г., Х. Клинтон характеризует Россию как угрозу мировому порядку, утверждая, что ее главная цель – ослабить американское влияние как на Ближнем Востоке, так и во всем мире [Clinton, 2014, p. 201–217].

Россия считает, что США и Запад воспользовались временной слабостью России для разрушения существовавшей на тот момент международной системы сдержек и противовесов и попытались создать одностороннюю, недемократическую международную систему, основанную на гегемонии Запада и Соединенных Штатов в мировой системе. Российский взгляд на сложившуюся ситуацию отражает цитата из мюнхенской речи В.В. Путина 2007 г.: «Это мир одного хозяина, одного суверена… И это ничего общего не имеет, конечно, с демократией. Потому что демократия – это, как известно, власть большинства при учете интересов и мнений меньшинства» [Выступление.., 2007].

Вопросы гегемонизма и ревизионизма связаны в научно-академической дискуссии самым прямым образом. Еще в конце 1950-х годов в работах по теории международных отношений было доказано, что наиболее сильные державы обычно стараются сохранить в международных отношениях выгодный статус-кво, обеспечивающий им гегемонию. Более слабые и быстрее развивающиеся державы стремятся этот статус-кво разрушить, с тем чтобы установить собственную гегемонию [Organski, 1958]. Позже было показано, что схожие процессы идут и на региональном уровне [Lemke, 2002].

Важным вопросом при обсуждении проблемы гегемонии и ревизионизма в международных отношениях является временная рамка, система координат, которую применяют стороны. Легко убедиться, что в дискуссии о справедливом и эффективном мировом порядке позиции оппонентов полностью противоположны.

Сегодня зарубежные политики и эксперты часто характеризуют Россию как реваншистскую державу, пытающуюся сломать статус-кво. Россию обвиняют в давлении на соседей, вмешательстве во внутренние дела, прямых агрессивных действиях. Россия вполне искренне эти обвинения отвергает и обвиняет в сломе статус-кво Соединенные Штаты, НАТО и Евросоюз. Разногласия и разночтения по широчайшему кругу вопросов начинаются с основного вопроса – каким стороны видят статус-кво.

Для России статус-кво – это ситуация, характерная для середины 1980-х годов. В идеале для России статус-кво выглядит так: Россия (СССР) возглавляет мощный военно-политический блок, обладает паритетом по ядерным и обычным вооружениям с западными и восточными соперниками (поддерживает баланс сил), имеет союзников и «клиентов» по всему миру, является одной из крупнейших экономик мира, остается мощной технологической державой. Европа разделена на две части, перед российскими границами создан стратегический буферный пояс безопасности, ее восточные соседи (Китай) относительно слабы как экономически, так и в военной области. Россия имеет доступ к мировому рынку напрямую, без стран-транзитеров. Цены на российские экспортные товары устойчивы и достаточно высоки. Россия контролирует или имеет доступ на многие высокотехнологические рынки (гражданские самолеты, оружие, вертолеты, энергомашиностроение) в Центральной и Восточной Европе, Северной Африке, на Ближнем Востоке, в Африке, Азии и Латинской Америке. Страна обладает весомым авторитетом в мире, ее позиция обязательно учитывается при решении проблем международной жизни.

Как выглядит статус-кво для соперников и конкурентов России? Это, безусловно, ситуация 1990-х годов. Россия как единая в прошлом страна потеряла территории и население. У нее нет союзников. Ее международные позиции в Европе и по всему миру сведены к нулю. Россия потеряла политическую организацию, дававшую ей возможность мобилизовать ресурсы на решение национально значимых задач, и просто «плывет по течению». Ее право на равную безопасность не признается, ее политические интересы не уважаются; в экономическом плане она становится сырьевым придатком развитых стран и крупным рынком сбыта зарубежных товаров. Бывшие российские рынки и активы вовлечены в мировую экономику и работают по правилам, предложенным развитыми странами.

Таким образом, «нормальность» и статус-кво понимаются в России и за рубежом совершенно по-разному, и Россия оценивает изменение своего стратегического положения именно по отношению к той ситуации, которую она считала нормальной еще 30 лет назад. По сравнению с этим образцом стратегическое положение России является худшим за столетия и характеризуется провалом всех основных традиционных стратегических направлений политики по обеспечению внешней безопасности страны.

По-другому сегодня Россия видит и свое положение в мировой экономике. Россия недовольна американским гегемонизмом в мировой экономической системе, неразрывно связанной с политической, и ищет для себя выход (пока безуспешно) из сложившейся ситуации. Россия недовольна существующей архитектурой мировой валютной системы, где центральную роль играет американский доллар и монетарные власти США, так как проводимая ими политика часто противоречит экономическим потребностям России. Россия недовольна непропорционально высокой степенью политического контроля над международными финансовыми институтами со стороны Соединенных Штатов и их западных союзников. Россия недовольна монополизацией технологической сферы со стороны Запада; ей не нравятся существующие международные механизмы ценообразования на энергоносители, контроль Запада над международными потоками капитала и многое другое.

Решая проблемы экономической безопасности и зависимости, Россия все чаще обращается к идеям экономического национализма и частичной ренационализации экономики.

Соединенные Штаты, напротив, существующим положением дел вполне довольны, считают его справедливым и естественным и уверены, что американское лидерство (гегемония) обеспечивает мировой системе относительный мир, социальный и экономический прогресс, развитие торговли и прочее. На официальном сайте администрации Белого дома есть целый раздел, где перечислены американские достижения по упрочению своего лидерства в мире (реализованные при администрации Б. Обамы), которые пошли на благо миру [American leadership.., 2016]. Американцы также уверены, что других претендентов на роль мирового лидера (гегемона) в мире нет: Россия не дотягивает до этой планки, потому что слаба экономически, а у Китая нет видения будущего планеты, нет глобальной стратегии и идеологии, которая могла бы менять мир к лучшему.

Идеологические и теоретические основы американского гегемонизма

Видение американцами своей исторической роли в мире базируется на мощной идеологической и религиозной основе. Довольно часто американскую внешнюю политику характеризуют как мессианскую. Уникальность исторического пути Соединенных Штатов оказала сильное влияние на формирование политических идей, которые США пропагандируют в мире. Это довольно своеобразный комплекс, не характерный в настоящее время ни для одной другой страны мира и включающий в себя такие идеологемы, как «блестящее предназначение», «правое дело», образ рыцаря-крестоносца и прочее. В этой связи уместно вспомнить цитату из инаугурационной речи Дж.Ф. Кеннеди, который говорил следующее: «Пусть каждое государство, желает ли оно нам добра или зла, знает, что мы заплатим любую цену, вынесем все трудности, преодолеем любые испытания, поддержим своих друзей и остановим врагов ради спасения и укрепления свободы» [Kennedy, 1961].

Среди основных компонентов видения американцами своей миссии в мире следует выделить несколько фундаментальных положений.

«Город на горе». В 1603 г., когда король Яков I унаследовал престол от Елизаветы I, многие английские пуритане потеряли веру в Англию как страну – избавительницу от католического гнета [Bercovitch, 2012, p. 76]. Группа пуритан эмигрировала из Англии и создала общину с центром в Бостоне. Идея общины состояла в создании и распространении новых духовных принципов для Европы и мира. Америка стала для пуритан новой «Землей обетованной» [Madsen, 1998, p. 164]. Эмигранты считали себя общиной, избранной Богом, а бегство из Англии в их глазах было схоже с исходом израильтян из Египта. Основой мировоззрения эмигрантов стала концепция предопределения: вера в то, что они реализуют план, предначертанный Богом, для правильного обустройства мира.

Сформулировал эту мессианскую идею Джон Уинтроп, лидер пуританских колонистов Массачусетского залива, в своей знаменитой проповеди «Модель христианского милосердия» (ок. 1630). В частности, он говорил следующее: «И ежели мы… сохраним единство духа в узах мира, Господь станет нашим Господом и с радостью поселится среди нас, как среди избранного его народа и благословит все наши начинания. И с тем, чтобы мы увидели доброту его мудрости, силы и правды во всем их блеске, еще незнакомом нам, и чтобы мы обнаружили, что Господь среди нас, десять наших воинов однажды смогут противостоять тысяче врагов, когда он изберет нас для хвалы и славы. И люди последующих поколений скажут: “Сие в Новой Англии сотворено волей Божьей”» (цит. по: [Бурлак, 2006, с. 362]). Его проповедь во многом перекликалась с Нагорной проповедью, в которой Иисус говорил: «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14). Слова Уинтропа многократно цитировались американскими политиками в контексте разъяснения основ американской внешней политики, – в частности, президентом Рональдом Рейганом столетия спустя.

«Явное предначертание». В 1845 г. журналист Джон О’Салливан впервые использовал термин «явное предначертание», который быстро приобрел популярность. О’Салливан критиковал другие страны за вмешательство в «естественный» процесс расширения США на Запад. Идея «явного предначертания» содержала три основных компонента: превосходство американской нации и ее институтов; миссия по распространению этих институтов, включая задачу переустройства мира по образу и подобию США; божественное предначертание, предписывающее Соединенным Штатам добиться этой цели [Miller, 2006, p. 120].

В течение XIX в. лидеры и журналисты США использовали концепцию «явного предначертания» для оправдания экспансионистской политики Соединенных Штатов. Доктрина Монро, сформулированная в 1823 г., совместно с «явным предначертанием» обосновывала противодействие США попыткам европейских держав вмешиваться во внутренние дела американского континента.

В конце XIX в. американский историк Фредерик Тёрнер сформулировал «теорию границы», доказывая, что именно взаимодействие американского общества с фронтиром (приграничной зоной поселений на Диком Западе) заложило фундамент американской свободы и независимости, отделив Америку от Старого Света с его европейским менталитетом [Hodgson, 2010, p. 230].

Существующая на сегодняшний день и цитируемая на официальном уровне концепция американской исключительности напрямую связана с тезисами «явного предначертания» и «теорией границы». Центральное место в этой концепции занимает убеждение в том, что американский экспансионизм был неизбежным и что «американцы были избранными людьми, которым было предназначено Небесами продвигаться в глубь континента» [Ekirch, 1963, p. 178]. Эти идеи оказали огромное влияние на американское внешнеполитическое мышление, предоставив идеологическую основу концепциям экспансионизма и гегемонизма.

Вильсонианство. До конца XIX в. приоритеты внешней политики США сводились к тому, чтобы следовать концепции «явного предначертания» на американском континенте и оставаться в стороне от европейских конфликтов. Но 7 мая 1915 г. Германия потопила океанский пассажирский лайнер «Лузитания», что стало для президента В. Вильсона поводом вступить в войну. Вильсону предстояло при этом преодолеть традиционный изоляционизм американцев, и в этих целях он воспользовался верой сограждан в исключительность американских идеалов. Америка впервые сформулировала свою новую глобальную цель: не ограничиваться сохранением баланса сил, а распространять свои принципы по всему миру. Согласно «четырнадцати пунктам» В. Вильсона, Америка больше не могла оставаться лишь образцом свободы и независимости, как хотел Т. Джефферсон в начале XIX в. Вместо этого, как полагал Вильсон, Америка должна была стать созидательницей нового мирового порядка, основанного на более высоких моральных принципах и тесно связанного с принципом мессианской исключительности США.

Как указывает в своей книге американский исследователь Л. Амброзиус, Вильсону нравилась роль мирового гегемона, хотя он никогда явно не говорил об этом [Ambrosius, 2002, p. 12]. Идеологическое наследие Вильсона оставило отпечаток в политике многих американских государственных деятелей: Г. Киссинджера, Р. Рейгана, У.Дж. Клинтона и Дж.У. Буша [Ibid.]. Вильсонианство также стало идеологическим фундаментом теории демократического мира, рассматривающей демократизацию как средство предотвращения войн. Вильсон оставил после себя набор концепций, положивших начало глобальному крестовому походу американцев. По его мнению, не было существенной разницы между свободой США и свободой всего мира. Его идеи оказались крайне востребованы после окончания холодной войны, когда США принялись решать задачу построения нового мирового порядка. Как писал Г. Киссинджер, «интеллектуальная победа Вильсона оказалась более значимой, чем любой политический триумф, ибо, когда Америка столкнулась с задачей построения нового мирового порядка, она, так или иначе, вернулась к заветам Вудро Вильсона» [Kissinger, 1994, p. 145].

Академическое обоснование гегемонизма в американской политике

Гегемонизм – концепция, являющаяся ядром теории гегемонистской стабильности (hegemonic stability theory, HST). В основу теории положена аксиома, согласно которой здоровье и стабильность глобальной экономики и политической системы зависят от наличия эффективно действующей в экономической и политической плоскости державы-гегемона. Теория гегемонистской стабильности ссылается на исторический опыт: с конца XIX в. до середины XX в. наблюдалась жесткая корреляция между мировой гегемонией одной из великих держав и стабильностью в мировых экономических отношениях. В начале этого периода лидером выступала Великобритания, а в мире процветал Pax Britannica, основанный на «золотом стандарте»; в период существования Бреттон-Вудской финансовой системы мировым гегемоном выступали Соединенные Штаты, а вокруг них сформировался Pax Americana. В период между мировыми войнами, напротив, мирового лидера не существовало: Великобритания уже не способна была выполнять эту роль, а Соединенные Штаты были к ней еще не готовы политически. Этот период в мировой экономике характеризовался экономическим кризисом, протекционизмом и снижением объемов мировой торговли и инвестиций.

Таким образом, согласно теории гегемонистской стабильности, для стабилизации мировой экономики необходима держава-лидер, а для поддержания стабильности в мировой экономической системе требуется выполнение трех условий: открытый импорту рынок, выделение долгосрочного контрцикличного кредитования и массированное краткосрочное кредитование в случае финансового кризиса. Поскольку такие меры довольно обременительны, держава-лидер должна быть готова взять на себя непропорционально высокую часть расходов, особенно если другие государства попытаются уклониться от обязательств. В рамках данной теории стабильность мировой финансовой системы рассматривается как особое «общественное благо», обязанность по предоставлению которого принимает на себя держава-лидер. Эта держава определяется по итогам больших войн и долговременных циклов развития мировой политической системы (см: [Modelski, 1987]).

Впоследствии в рамках теории гегемонистской стабильности было сделано два важных уточнения. Одно из них связано с возможностью изменений в системе, другое – с допущением, что функции гегемона может выполнять группа стран.

Значительный вклад в дискуссию по вопросу о возможности изменений в установившейся системе внесли книги американского политэконома Р. Гилпина [Gilpin, 1987], который показал, что система международных отношений формируется в соответствии с интересами и для продвижения интересов ее наиболее влиятельных участников. Со временем, по мере изменения соотношения сил и возможностей держав становящиеся более сильными государства попытаются изменить правила игры в своих интересах и будут продолжать эти попытки до тех пор, пока издержки их усилий не начнут превышать возможную выгоду от перемен. К схожим выводам, хотя и с противоположных позиций, пришел Э. Валлерстайн [Wallerstein, 2004].

Претерпело эволюцию и понимание функций гегемона в мировой системе. Во-первых, использование теории коллективных действий позволило прийти к выводу, что роль гегемона в мировой системе может играть не только отдельная держава, но и группа держав. Во-вторых, со временем несколько изменились и акценты в понимании выполняемой гегемоном функции. Работы американцев Б. Эйшенгрина [Eichengreen, 1996], а также М. Уэбба и С. Краснера [Webb, Krasner, 1989], посвященные анализу изменений в мировой финансовой системе и потоках мировой торговли в связи с переменами в политическом влиянии и экономической мощи держав-гегемонов, показали, что основное внимание в анализе мировой системы должно уделяться не столько степени влияния и экономической мощи гегемона, сколько способности гегемона создавать благоприятные условия для производства востребованных мировой системой «общественных благ», или, как это сформулировал Д. Лейк, «инфраструктуры» мировой экономики [Lake, 1993].

Гегемония и гегемонизм во внешнеполитической стратегии России

Российское политическое мышление и политический дискурс в определенной степени взросли от советских корней, и понятие гегемонии и ее роли также в определенной степени сформировалось под влиянием марксистско-ленинской идеологии. Поэтому, хотя понятие гегемонии, являющееся частью теории и практики международных отношений, следует отличать от гегемонии как термина общеполитического дискурса, главное значение гегемонии в русском политическом словаре – это гегемония рабочего класса, пролетариата. Согласно К. Марксу и В. Ленину, такая гегемония должна была осуществляться в форме диктатуры для построения коммунистического общества и преодоления сопротивления реакционных классов. После смягчения советской идеологической доктрины в конце 1960-х годов также считалось, что пролетариат способен играть роль гегемона и в тех массовых движениях, которые не ставят перед собой социалистических задач: например, в национально-освободительных и буржуазно-демократических революциях, движении за мир, борьбе за демократические преобразования в различных странах при условии, что в этих странах пролетариат сформировался как класс и стал самостоятельной политической силой.

Сегодня термин «гегемония» воспринимается в России неоднозначно. С одной стороны, крах социалистического эксперимента в России и изменение социальной структуры общества окончательно закрыли дискуссию о гегемонии рабочего класса. С другой стороны, в настоящее время термин «гегемония» не имеет явного отрицательного оттенка. В определенном контексте он может играть в русском сознании положительную, созидательную роль. Определенный вклад в эту дискуссию вносит российская имперская традиция – большинство граждан России не находят в идее гегемонии ничего отрицательного.

Термин «гегемонизм» применительно к внешней политике пришел в русский политический словарь из китайского, из теории Мао Цзэдуна о «трех мирах». Мао сформулировал свои взгляды по этому вопросу в 1974 г. и, определив США и СССР как государства «первого мира», обвинил их в «схватке за мировую гегемонию». Советская внешнеполитическая лексика слова «гегемония» избегала, используя словосочетание «мировое господство». Так, в материалах ХХ съезда КПСС зафиксировано, что «империалистические державы во главе с реакционными американскими кругами… начали проводить политику “с позиции силы”, отражающую стремление наиболее агрессивных элементов этих держав подавить рабочее, демократическое и национально-освободительное движения, подорвать лагерь социализма и установить свое мировое господство» [XX съезд.., 1956, с. 411].

Таким образом, с некоторыми оговорками можно считать, что идея гегемонии (не в политэкономическом смысле) сегодня имеет определенную отрицательную коннотацию и связывается с понятием «мирового господства» Соединенных Штатов. В такой формулировке этой идеи подчеркиваются властные функции и экономические выгоды США в мировой системе, а категории ответственности и обязанностей выводятся за рамки определения.

Однако, в то время как внешняя политика России полностью отвергает идею мирового доминирования (в данном случае – Соединенных Штатов), концепция гегемонии проявляется в российском внешнеполитическом дискурсе в ином контексте. Так, в Концепции внешней политики РФ указывается, что «в результате процесса глобализации складываются новые центры экономического и политического влияния. Происходит рассредоточение мирового потенциала силы и развития, его смещение в Азиатско-Тихоокеанский регион. Сокращаются возможности исторического Запада доминировать в мировой экономике и политике» [Концепция.., 2016]. То есть в концепции утверждается, что на смену гегемонии Запада приходит многополярный мир. Но какими свойствами обладают его полюса с российской точки зрения?

А. Дугин, формулируя свою теорию многополярного мира, утверждает: «Чтобы быть суверенным субъектом в XXI веке, национального государства более недостаточно. Реальным суверенитетом может обладать в таких условиях только совокупность, коалиция государств» [Дугин, 2013, с. 32]. То есть полюсом является не отдельное государство, а некая коалиция. Как же она устроена?

Избегая слова «гегемония», российские авторы пишут об интеграционных объединениях вокруг регионального лидера (таких, например, как проект Евразийского союза). Все чаще встречается мысль, что прообразом многополярного мира является БРИКС [Виноградов, 2014], точнее, соответствующие регионы, «интегрируемые» странами БРИКС как региональными лидерами. По сути, речь идет о региональной гегемонии стран БРИКС наряду с лидерами других регионов, а мировая система (многополярный мир) представляется совокупностью, системой региональных гегемоний. Такого рода объединения рассматриваются как «совладельцы» мировой системы, с одной стороны, и как партнеры-соперники в глобальной экономической конкуренции – с другой [Palan, Abbot, Deans, 1996, p. 4; Братерский, 2016]. Они обладают высокой степенью самодостаточности, высокой рыночной силой и привлекательностью, могут проецировать «жесткую» силу и добиваться своих целей в борьбе за стандарты, правила и нормы.

Разница между терминами «гегемон» и «лидер интеграции» – не только в их политической окраске. В случае региональной интеграции роль лидера во многом связывается не только с привилегированной позицией, но и с ответственностью, бременем, необходимостью тратить свои ресурсы не только для собственного блага, но и на благо интегрируемых стран и в некотором смысле – во благо всего остального мира, так как своими действиями «лидер интеграции» помогает выстроить более устойчивый и справедливый многополярный мир. Также подразумевается, что региональная интеграция хотя и реализуется в основном в рамках некоего региона (какое бы определение мы ему ни давали), но не является эксклюзивной и открыта для всех потенциальных желающих.

Также нужно отметить, что ни в официальных документах, ни в работах экспертов нет аргументов против США как лидера региональной интеграции. Существуют некоторые разночтения по поводу роли США в Южной Америке, но их можно признать несущественными.

Резюмируя, можно отметить, что: 1) Россия видит положительную роль гегемонии на региональном уровне при условии «соблюдения» страной-лидером позитивной повестки дня; 2) «правильная» гегемония воспринимается в России не только как лидерство и приведение в подчинение, но и как ответственность и бремя.

Теоретический подход к гегемонии в российской академической среде

Особенностью российской внешнеполитической дискуссии является то, что выработка российской внешней политики практически не опирается на теорию и российские ученые-международники не оказывают заметного влияния на стратегическое видение, генерируемое в Кремле и на Смоленской площади. Теория гегемонистской стабильности (Р. Гилпин, Р. Кеохэйн, с одной стороны, и Э. Валлерстайн – с другой) не имеет в России широкого распространения: она знакома академическому сообществу, но неизвестна политическому классу и высшему политическому руководству. В российской политической науке ведется дискуссия по вопросам архитектуры мировой системы (см., напр.: [Богатуров, Косолапов, Хрусталев, 2002]), но значимые работы по проблемам гегемонии и ревизионизма в международных отношениях практически отсутствуют. Гегемония в международных отношениях для российского дискурса – это прежде всего подчинение других стран себе силой и хитростью. Здесь нужно заметить, что понятие «хитрость» также заслуживает отдельного обсуждения, так как оно основано на предложенной С. Стрейндж концепции «структурной мощи» (structural power), предполагающей, что мощь государства в международной системе формируется в четырех областях: в сфере безопасности, производства, финансов и знания (информации) [Strange, 1996]. К похожим выводам приходили и российские исследователи [Лики силы.., 2013], но вопросов гегемонии как принципа построения международной системы они вплотную не касались.

Россия и гегемония США

В отличие от периода холодной войны и биполярной системы, когда СССР конкурировал с США и оспаривал у них пальму первенства в военной и идеологической областях, стараясь оставаться сравнимой с ними по экономической мощи державой, сегодня Россия официально признает за Соединенными Штатами статус сверхдержавы и не оспаривает его. Комментируя обвинения во вмешательстве в американские президентские выборы 2016 г., В. Путин заметил: «Америка – великая держава, а не банановая республика, если я не прав – поправьте меня» [Путин.., 2016]. В совокупности внешнеполитических документов РФ, в выступлениях официальных лиц признается право США оказывать существенное влияние на международную повестку дня. Вместе с тем Россия неоднократно формулировала свои претензии не только по поводу конкретных внешнеполитических действий США, но и по поводу их усилий по сохранению «исключительной» позиции США в мировых делах, иными словами – мировой гегемонии.

С точки зрения России, США – сверхдержава с огромным влиянием, но не более. Россия не признает американоцентричную картину мира, в которой вся мировая система выстраивается вокруг США, а американское государство становится во главе мировой иерархии. Степень признания легитимности американского влияния на мировую политику и торговлю, с точки зрения России, напрямую зависит от того, насколько качественно и профессионально американцы осуществляют лидерство в интересах различных членов мирового сообщества.

Российская позиция неоднократно модифицировалась на протяжении последних трех десятилетий, но ее можно в самых общих чертах сформулировать следующим образом.

1. Если хотите быть лидером – будьте им, но делайте свою работу хорошо. Под «хорошо» имеется в виду качество управления мировыми делами, ответственность за свои действия, учет интересов основных игроков, поддержание стабильности, способность сконцентрировать усилия на наиболее важных в глобальном смысле делах, а не на частностях. Высокое качество управления включает также последовательность и независимость от внутриполитической конъюнктуры в США. От мирового лидера требуется видение перспективы, способность проводить устойчивую политику в течение десятилетий, умение находить приемлемые компромиссы между противоположными и часто конфликтными интересами, существующими в мире.

2. Не стройте свою политику на идеологемах, неприемлемых для большинства человечества. Признайте тот факт, что мир многообразен. Распространите свои принципы внутреннего устройства (демократия, защита прав меньшинств) на внешнюю политику. Откажитесь от идеологических установок, подчеркивающих вашу исключительность, так как в них содержатся элементы нацизма, что абсолютно неприемлемо. Прекратите вмешательство во внутренние дела суверенных государств, прекратите практику смены режимов, забудьте тезис об универсализме западных ценностей. Сделайте свою политику прагматичной и уважительной к интересам других и не претендуйте на некое моральное превосходство.

3. Отделите свою роль мирового лидера от своих коммерческих интересов. Лидерство не может быть корыстным, это моральная категория. Образно говоря, изгоните торгующих из храмов (ср. Мф. 21:12). Россию раздражает стремление Соединенных Штатов ставить «силы добра и демократии» на службу своим коммерческим интересам. Такая ситуация, по мнению России, ставит под вопрос искренность Америки в продвижении своих ценностей и наводит на подозрение, что «историческая миссия Америки по продвижению идеалов свободы» является лишь инструментом формирования для себя коммерческих преимуществ в мировой экономике.

4. Роль мирового гегемона (влиятельной державы) состоит в охране и поддержании существующего мирового порядка, а не в изменении его. Не надо менять мир. Он несовершенен, но искусственные изменения принесут больше бед, чем пользы. С точки зрения России, достаточно устойчивая модель международной системы была создана в Ялте по итогам Второй мировой войны. Главными преимуществами этой модели были ее стабильность и встроенный механизм по предотвращению узурпации власти частью участников. Усилия США по укреплению своего влияния и установлению своей гегемонии подрывают жизнеспособность ялтинской модели, ведут к узурпации власти в международной системе и никогда не будут полностью приняты крупными участниками глобальной системы управления.

Представляет ли собой проблему для России американская мощь и доминирующая роль США в мире? Скорее нет, чем да. Конечно, Россия предпочла бы видеть мир более равных по возможностям держав, чем наблюдается сейчас, однако она привыкла к существующему положению вещей и воспринимает его как данность.