Двое в обществе: интимная пара в современном мире

Фридрих Энгельс [Энгельс, 1961] показал, что за сакрализацией сексуальной верности стоят вполне рациональные аргументы: нарушение супружеской верности чревато воспитанием чужого ребенка, которому будет передано наследство. Таким образом, сакральный принцип верности обеспечивал передачу наследства биологическим детям главы семейства. В условиях отсутствия противозачаточных средств корреляция супружеской неверности и такой перспективы была очень высока. Причем этот риск распространялся и на добрачные отношения. Кроме того, вне брачного контекста для женщин был огромный риск перспективы получения позорного в традиционном обществе статуса матери-одиночки.

Пережитки такой сакрализации на уровне морали встречаются и по сей день: побои и убийства на почве ревности представляют собой практику, распространенную во всем мире, а государственное правосудие нередко рассматривает приступы ревности на почве «осквернения священных уз» как смягчающее обстоятельство. Например, ст. 107 (п. 1) Уголовного кодекса Российской Федерации в качестве смягчающего обстоятельства рассматривает «состояние аффекта» (сильного душевного волнения), причиной которого могут быть «тяжкое оскорбление» или «аморальные действия» потерпевшего. Убийство одного человека в состоянии аффекта может быть наказано исправительными работами на срок до двух лет, ограничением свободы на срок до трех лет, принудительными работами на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок. Менее тяжкие последствия аффекта от оскорбления чувств (например, побои) часто вообще под разными предлогами не принимаются к рассмотрению [ «Я могу тебя убить…», 2018].

Противоречие биологически обусловленного стремления к удовольствию и сакрального принципа всегда и везде толкало к нарушению последнего. Христианский миф об Адаме и Еве, которые не побоялись Самого Бога и перспективы изгнания из Рая, отдав приоритет принципу удовольствия, – классическая формула такого конфликта, порождающего практическую нравственность, существенно отклоняющуюся от нормативной морали даже в религиозных обществах (нельзя, но если очень хочется, то можно тайно).

Распространение философии рационализма вполне закономерно требовало подвергать все сомнению и проверке. Не стали исключением и сакральные принципы, охраняющие границы интимности. Над ними повис вопрос: «А почему, собственно, надо отказываться от телесных удовольствий?» Пока в головах у людей крепко сидит вера в неизбежность наказания на том свете за грехи этого света, объяснить легко: «Так Бог велел!» А если Бога в голове нет?

С интимными парами, не освященными узами брака, еще сложнее. В сакральных текстах форма таких союзов не прописана, поэтому ссылка на Бога не работает. Моральные же принципы рукотворны, а потому открыты сомнениям и модификациям. Мораль, отрываясь от религиозных корней, освященных традицией, открыта ветрам плюрализации. И здесь возникает возможность выбрать мораль под себя.

В наиболее радикальной форме эти сомнения выразились в принципе «стакана воды», ставшем популярным в 1920-е годы: секс – это такой же естественный физиологический акт удовлетворения базовой потребности, как и утоление жажды. Следовательно, он не связан с социальными предпосылками (например, принадлежности к одной паре, верностью партнеру). Истоки этого принципа – в идеологии и практике движения за равенство социальных прав женщин и мужчин еще с середины XIX века. Однако до изобретения эффективных средств контроля рождаемости этот принцип сталкивался с риском воспитания ребенка без отца.

И только с появлением в 1960-е годы противозачаточных таблеток принцип сакрализации сексуальной верности партнеру потерял очевидную рациональную основу, что дало толчок сексуальной революции, разрушающей сакральность эротических и сексуальных практик. У последних остается лишь один фундамент: вера в незыблемость и очевидность моральных и религиозных принципов верности. Однако большое количество абортов и рождений детей без перспективы создания полной семьи (особенно среди подростков) свидетельствует, что возможности контроля рождаемости по-прежнему используются далеко не всеми.

Ритуализация отношений

Категории знака, символа и ритуала давно вошли в широкий обиход разных наук. С одной стороны, этот факт отражает наличие общего языка в разных сферах познания и практики. С другой – нельзя игнорировать то, что категории, будучи инструментом познания, не могут быть универсальными. Так, логика их использования в изучении религиозной жизни африканских племен, представленная в классической работе Виктора Тёрнера «Символ и ритуал» [Тэрнер, 1983], не может быть просто заимствована для микроанализа романтических отношений в современном российском мегаполисе. Инструментарий должен быть адаптирован для решения конкретных задач.

Знаком является все, что подвергается интерпретации, считывается. Функцию знака выполняют эмоции, по которым люди распознают наличие или отсутствие интереса и влечения, их характер, интенсивность. По внешнему виду пытаются распознать внутренние свойства человека. Например, спортивное телосложение может интерпретироваться как проявление способности к самоконтролю, мобилизации, а избыточный вес говорит не только о состоянии здоровья, но и об образе жизни, расслабленности, лени. Жизнь оставляет следы, которые в межличностной коммуникации выполняют функцию знака. Так, увлечение алкоголем и наркотиками оставляет отпечатки, которые считываются.

Символ – искусственный, сконструированный знак, который на что-то указывает, что-то обозначает, к чему-то отсылает. Это «что-то» не открыто непосредственному наблюдению. Символ здесь, а «что-то» – где-то. Значение символа не очевидно и не лежит на поверхности. Сколько на символ ни смотри, а его смысл сам по себе не прояснится. Его значение – результат своего рода согласования, договоренности (например, кольцо на пальце левой руки – символ развода), обучения социальным канонам. Люди, которые об этой договоренности не знают, могут приписывать символу совершенно иные смыслы, как и люди, находящиеся в иной культурной или субкультурной среде. Примером такого символа в интимных отношениях можно назвать цветы: каждый цвет несет свой особый смысл, что позволяет превратить букет в текст, понятный владеющему таким языком.

С технической стороны ритуал состоит из комплекса символов и символических актов. В. Тёрнер рассматривал символ как элементарную единицу ритуала. Однако не любой комплекс символов порождает ритуал. Он состоит из сакральных символов. Содержание ритуала отсылает к тому, что наделяется в данной культурной системе сакральным смыслом. Это могут быть Бог, боги, духи и прочие сверхъестественные силы, к которым можно обращаться. Так, венчание в церкви – это ритуал, привлекающий Бога в качестве свидетеля и гаранта союза. Верующие в молитве часто обращаются к Богу за помощью в романтических делах: просят взаимности, хорошего жениха и просто замужества. В гражданской религии роль бога выполняют государство, народ, различные организации (партии, корпорации). Ритуал может декларировать разделяемые его участниками ценности: любви, верности, самопожертвования, семьи, свободы, верности традиций, нации, религии и т. д. Есть и другой подход к пониманию ритуала и ритуализации, фактически сводящий последний процесс к рутинизации. А отсюда один шаг до изучения ритуалов в животном мире, что характерно для социобиологии. Однако такое расширительное понимание ритуала существенно снижает эвристический потенциал этой категории.

Ритуал проявляется как представление, спектакль, перформанс. Серия исполняемых символических действий предполагает воздействие на других исполнителей и наблюдающую публику. Яркий пример – свадьбы, нередко превращающиеся в масштабные статусные представления.

Ритуал – это динамичный феномен, который возникает, формируется, достигает апогея и исчезает или превращается в нечто иное (например, этикет). Кэтрин Белл сдвигает фокус на процесс ритуализации [Bell, 1992: 74], который перекликается с концепцией практик Пьера Бурдьё, но не сводится к ней. Этот процесс противостоит рутинным, утилитарным действиям.

Ритуал обозначает сферу сакрального, противостоящего профанному, приземленному. Ритуальное действие может содержать утилитарный компонент, однако он имеет сугубо периферийный смысл (например, причащение вином и хлебом в церкви). Такое действие, обсуждаемое в терминах практического смысла, бесполезно или излишне. Например, зачем организовывать торжественный ужин по случаю годовщины знакомства в дорогом ресторане, если дома это сделать проще, дешевле и даже вкуснее?

Внешне ритуал близок к этикету, но между ними есть серьезные различия. Ритуал отсылает к чему-то сакральному, а этикет – к общепринятому, к нормам приличия. Внешне они порой похожи, однако различны по своей сути. При этом суть часто не видна, она в отношении к символическому действию. Одно и то же действие может восприниматься и как этикетное, и как ритуальное. Например, мужчина, подающий женщине пальто, следует нормам традиционного этикета. В то же время в контексте культурного феминизма это может восприниматься как ритуал патриархальной культуры, воспроизводящей гендерное неравенство. В первом случае этот жест, даже если он кажется функционально бессмысленным, воспринимается нейтрально: «если в твоей среде это принято, то почему бы и нет». Во втором случае это может восприниматься болезненно. Это же относится и к поздравлениям с «женским днем» (Международный женский день). Принести кофе в постель любимому человеку может быть просто проявлением внутреннего этикета и привычного поведения пары («у нас так сложилось»), но этот же жест может принимать возвышенный ритуальный характер, интерпретироваться как проявление любви. Для верующих венчание в церкви – значимый ритуал, ведь брак санкционируется на небесах. Однако нередко венчаются и неверующие люди, для которых это пустая форма, принятая в их среде, навязанная родителями или выбранная потому, что «это так красиво».

Ритуалы в интимной паре можно разделить на три типа: ритуалы идентичности, перехода и служения.

Ритуалы идентичности. С помощью такого ритуала единичное событие вписывается в гораздо более широкий контекст, приобретая за счет этого гораздо более важный смысл, чем тот, который просматривается при сугубо утилитарном его рассмотрении. Через ритуал конструируется солидарность, коллективная идентичность: «Мы» – это те, кто принимает участие в ритуале, понимая его смысл, а «Они» смотрят на нас в недоумении.

Интимная пара, соблюдающая принятые в данном обществе или сообществе ритуалы, обозначает свою принадлежность к нему (данному обществу, нации, церкви, конфессии). «Посредством ритуала закрепляется принадлежность (приобщение) к сакрально значимой группе, культовому сообществу» [Левада, 2010: 458]. Если эти макросообщества не сакрализируются, то подчинение их правилам перестает быть ритуалом и становится проявлением обычного конформизма, то есть боязни оказаться осуждаемой и высмеиваемой «белой вороной».

Ритуалы среднего уровня воспроизводят принадлежность пары к окружающей социокультурной среде. Ритуалы микроуровня понятны только самим партнерам. Они нагрузили какие-то поступки или вещи символическим смыслом, выходящим за грани очевидного. Нарушение этих ритуалов символизирует расшатывание основ данного союза («Значит, ты меня не любишь!»). Посторонним этот интимный ритуал может быть совершенно не понятен, казаться странным. Кроме того, есть интимные ритуалы, заимствованные из культуры внешней среды (например, дарение цветов).

Через используемые символы, ритуалы и этикет интимная пара формирует и воспроизводит себя, с одной стороны, как автономную и закрытую социальную единицу («наши символы», «наши ритуалы»), а с другой – как часть большой социокультурной общности («так принято», «так делают все»). В символическом действии проявляется двоякая природа интимной пары: она выступает автономной социальной молекулой больших групп, сообществ, социальных институтов.

Ритуалы перехода. Они наиболее активно изучаются в антропологии. Это те же ритуалы идентичности, но в контексте потока времени. Смысл ритуалов перехода не вытекает из физической природы действия. Он им приписывается участниками. В истории пары динамика сексуальной интимности маркируется событиями, которые приобретают характер ритуалов перехода из одной фазы в другую.

Например, первый поцелуй может рассматриваться как ритуал перехода двух индивидов к интимной паре. Первый секс может рассматриваться как ритуал перехода к серьезным и доверительным отношениям. Разумеется, здесь важную роль играет оговорка «может», так как ритуал не имеет объективного содержания. Это условность, результат взаимного определения ситуации. Тот же акт первого поцелуя или первого секса может не нагружаться ритуальной функцией, если участники не придают ему смысла сакрального перехода к новому состоянию. В этом случае физическая близость не порождает новое качество в виде интимного союза и остается лишь физическим актом.

Ритуалы служения. Любовь в форме страсти порождает сакрализацию объекта влечения через процесс, который Фредерик Стендаль назвал «кристаллизацией» [Стендаль, 1978]. Любимый человек обожествляется, что порождает ритуализацию многих обыденных практик (например, дарение цветов, помощь в надевании пальто, простое прикосновение к телу). Эти акты начинают напоминать то, что происходит в церкви. Каждый акт, физическая природа которого либо лишена смысла, либо имеет его в очень ограниченном объеме, становится актом сакрального служения либо партнеру (например, «Прекрасной даме»), либо паре как священному союзу. Как для неверующего религиозные обряды кажутся нелепыми, так и для постороннего наблюдателя, не способного к эмпатии в силу отсутствия аналогичного опыта, практики интимной пары кажутся лишенными смысла.

Практики наделяются статусом ритуала людьми, переживающими сакральное состояние, выводящее их за рамки повседневности. Как только проходит такое переживание, прекращается и ритуал. Уходящая страсть снова превращает внутренние ритуалы пары в рутинные этикетные практики с прямым и понятным для «неверующих» смыслом: цветы приносят в дом, чтобы его украсить, кофе варят, чтобы утолить жажду и/или взбодриться, пальто помогают надеть, чтобы быстрее выйти из дома.

Ритуализация отношений, объединяющих двух индивидов в пару, проявляется и в так называемых перформативных высказываниях (utterance). Джон Остин противопоставлял их констатирующим высказываниям, которые что-то описывают, отражают реальность, передают информацию. Перформативные высказывания не отражают, а изменяют реальность. Они не вписываются в шкалу «правда/неправда». В качестве примера такого высказывания он привел фразы, произносимые в момент бракосочетания («Согласны ли вы взять в жены Х.? – Да, согласен»). Эти слова не рассказывают о событии. Они сами являются событием, перформансом [Austin, 1962].

Такие высказывания или обмен ими представляют собой ритуалы, формирующие пару и обозначающие переход от одной стадии в ее развитии к другой. В реальной жизни они либо используются как автономные ритуалы, либо имеют двоякий характер, являясь и ритуалами, и актами, передающими информацию. К подобным перформативным актам относятся объяснение в любви как разновидность ритуала перехода к новому уровню интимности (см. подробнее в главе 3), а также фразы, используемые в ситуации знакомства и завязывания отношений. Если рассматривать их как информационные сообщения, то они могут показаться бессмысленными. Например, «ну и погодка сегодня!». Перформативными высказываниями являются комплименты. Во фразе «какая ты красивая!» информационный компонент либо минимален, либо отсутствует совсем. Он присутствует только в том случае, если девушка не подозревает о своих эстетических достоинствах. Комплимент – это не сообщение, а разновидность ритуала ухаживания. Это же можно сказать и о ласковых кличках, которые используются интимными партнерами обычно при отсутствии свидетелей. В словах «котик» и «зайчик» нет и намека на отражение реальности. Это в чистом виде ритуальное высказывание.

Интимная пара как перформативный процесс

Только при сильном упрощении, характерном для обыденного сознания, конкретную пару можно рассматривать как единицу, сохраняющую свои качественные характеристики в потоке времени. При внимательном ее анализе она легко обнаруживает свой процессуальный характер. Одну и ту же пару два раза не встретишь: сегодня отношения в ней уже не те, что вчера, хотя изменения могут быть не столь значительными, чтобы их легко фиксировал глаз. Одного партнера два раза не увидишь, так как он находится в состоянии постоянных изменений в плоскости возраста, обстоятельств и колебаний настроения.

Жизнь интимной пары – это череда ситуаций, выстраивающихся в историю отношений продолжительностью в месяц или десятилетия. Время пары измеряется разными масштабами: это и рутинные циклы дня, и периоды продолжительностью в несколько лет. Ситуации можно разбить на два идеальных типа. (1) Неожиданные и новые ситуации, в которых индивиды вынуждены взвешивать разные доступные варианты, совершать поступки в форме обдуманного выбора, принимая на себя ответственность за последствия, которые не всегда предсказуемы. (2) Ситуации с рутинной конфигурацией полуавтоматических практик, при поверхностном взгляде кажущиеся идентичными тем, что исполнялись вчера, месяц или несколько лет назад (например, дарение цветов или мытье посуды), но в реальности это лишь видимость тождества. Рутинные ситуации известны заранее, а потому понятны и предсказуемы. В них прослеживаются два уровня. Это, с одной стороны, культура среды («так в подобной ситуации делают все»), а с другой – ценности и нормы, выработанные индивидами в процессе предшествующего взаимодействия («мы решили делать так»). Однако подобие ситуаций, погруженных в поток времени, не означает их тождества.

Ситуация представляет собой ролевой комплекс, который не сводится к ядру из двух элементов – Он и Она. Во многих ситуациях непосредственно или в воображаемой форме присутствуют другие (публика) – значимые зрители и незначимые свидетели. Индивиды, попав в очередную ситуацию, выбирают роли, которые можно разбить на две категории: (а) предписанные; (б) факультативные (допускающие свободный выбор вариантов). Грань между категориями условна. Индивиды обычно не выбирают роль мужчины или женщины, она как бы «предписана природой» (меж тем, трансгендерные люди оспаривают эту навязанную идентичность). Однако каждый в конкретной ситуации выбирает, роль какого мужчины/какой женщины собирается исполнять, какой вариант из доступного репертуара будет выбран.

Партнеры играют роли, ориентируясь друг на друга, стремясь вызвать желательную реакцию и избежать нежелательной, принимая в той или иной мере в расчет окружение (родителей, друзей, коллег, прохожих). Таким образом, ситуация приобретает характер спектакля, погруженного в контекст обстоятельств и времени.

Эмоциональная работа в интимной паре

Любовь создает энергию взаимного влечения, которая играет важную роль в формировании и воспроизводстве романтической пары. Однако эта энергия по самой своей природе неустойчива, переменчива, импульсивна. Колебания ее интенсивности и форм у партнеров могут сильно не совпадать, быть асинхронными. Если поведение опирается на несовпадающие фазы настроения и самочувствия, то это чревато конфликтами.

Любовь находит свое выражение через эмоции как видимые и поддающиеся интерпретации знаки и символы. Любовные эмоции обозначают любовь. Формы связи между чувством любви и соответствующими эмоциями (символами) бывают разные. В самой упрощенной форме они могут быть сведены к следующим вариантам: (1) эмоция на видимом уровне полностью выражает невидимое чувство любви; (2) эмоция в искаженном виде репрезентирует чувство (преувеличивая или преуменьшая его); (3) эмоция имитирует отсутствующее чувство [Ильин, 2016а].

Взаимодействие в неформальной интимной паре порождает и негативные чувства – раздражение, злость, усталость, скуку и т. д. Они также могут проявляться в виде соответствующих эмоций, выполняющих коммуникативную функцию.

Культура создает механизмы, позволяющие сгладить последствия нарушения синхронности чувств. Категория «эмоциональной работы» [Hochschild, 1979, 1983; Хокшилд, 2019], применимая в самых разных сферах социальной жизни, помогает понять, как стихия чувств загоняется в рамки культурных норм, защищающих пару от разрушительных колебаний психики. Эмоциональная работа в паре предполагает, что партнер ситуативно скрывает негативные эмоции или имитирует чувства, которые в данный момент не испытывает, но считает уместным продемонстрировать в конкретной ситуации (например, свидания).

Культура навязывает паре работу над чувствами. Идеальный тип романтической пары, на который многие ориентируются, предполагает наличие любви в ее основе. Было бы наивно предполагать, что реальные пары всегда опираются на нее. Однако далеко не все настолько честны и/или циничны, чтобы прямо декларировать ее отсутствие. И в этих случаях любовь и страсть либо имитируются, либо существенно преувеличиваются.

Любовь как эмоция – это исполнение роли влюбленного (влюбленной) в той или иной социальной ситуации. Как и в театре, исполнителю роли здесь нет необходимости быть по-настоящему влюбленным: достаточно быть убедительным в глазах зрителей. Игра автономна по отношению к чувствам.

Либерализация морали, уходящая корнями в давнюю историю, приобретает внушительные масштабы: уменьшается роль идеального типа пары, отношения в которой строятся на романтической любви. Пара без любви, опирающаяся на открытую констатацию этого факта, уже не требует «игры в любовь». Однако и это не исключает необходимости эмоциональной работы, обеспечивающей синхронизацию настроения и сексуального влечения.

Таким образом, каждая конкретная интимная пара представляет собой более или менее продолжительную череду ситуаций-спектаклей, неожиданных и стандартных. В них она формируется, воспроизводится, трансформируется и разрушается.

Институционализация пары

Механизм, обеспечивающий возникновение и воспроизводство неформальной интимной пары, создается двояким образом: снизу и сверху. В первом случае поступки превращаются в полуавтоматические практики. Как отмечали П. Бергер и Т. Лукман [Бергер, Лукман, 1995: 89–90], всякая человеческая деятельность подвергается опривычиванию. Любое повторяющееся действие становится образцом и обеспечивает экономию усилий.

Два индивида притираются друг к другу, что делает их взаимодействие предсказуемым. Этот внутренний свод правил приобретает надындивидуальный и принудительный характер: ему приходится подчиняться, даже если сейчас этого делать не хочется. Иначе говоря, принятые правила выше ситуативного желания. Конечно, нарушить согласованные правила можно, но это чревато тем, что так будет поступать и партнер, а это порождает риск возврата от «Мы» к исходной фазе «Я» и «Ты», то есть дезинтеграции в форме индивидуализации. В результате притирки, согласования и опривычивания пишутся сценарии разнообразных ситуаций (посещения кафе, кинотеатра, прогулки, интимной близости, завтрака, приема друзей и т. д.), череда которых и делает пару реальностью.

Во втором случае ценности и нормы заимствуются из окружающей культурной среды. Сценарии всех мыслимых спектаклей и сцен уже представлены в широком ассортименте в культуре. Их копирование опирается на веский аргумент: «так делают многие», «так принято», «это прилично, а это неприлично». При этом в культурной среде можно выделить два уровня. (1) Окружающие люди (наблюдаемые «все») – как друзья и знакомые, так и посторонние, находящиеся в поле видимости. Следование распространенным образцам минимизирует риск попадания в некомфортную ситуацию «белой вороны». (2) Герои массовой культуры (кинофильмов, телесериалов, книг, СМИ). Интернет делает виртуальную реальность всепроникающей, в результате чего физическое пространство теряет прежний смысл. Непосредственно наблюдаемым окружением становится множество обитателей социальных сетей, каналов, сайтов.

Массовая культура играет двоякую роль в процессе институционализации пары: она, с одной стороны, отражает существующие формы отношений и нравственные нормы, а с другой – популяризует их, предоставляя веский аргумент из категории «так делают другие». Копируя образец с экрана, индивиды чувствуют, что они не одиноки, хотя для того, чтобы первыми повторить это в своей среде, надо обладать характером. Поиск оправдывающих аргументов ведется в двух направлениях: в пространстве («так делают многие») и во времени («так делали всегда»). Во втором случае действия получают веское оправдание с помощью традиции.

«1 + 1»: режим лояльности

Любая группа и общность предполагает свой режим лояльности – некое «гражданство» со своими почетными правами и обязанностями, – который обеспечивает сплочение членов группы, получающих привилегии на внутреннюю солидарность и взаимные обязательства, а также недопущение посторонних к ресурсам группы. Этот режим существует в виде статуса члена группы, включающего права, обязанности и социальные ожидания. Неформальная интимная пара не исключение.

Религиозные нормы иудаизма, христианства и ислама требуют строго блюсти супружескую верность. Седьмая библейская заповедь гласит: «Не прелюбодействуй». Из религии по тем или иным каналам эти нормы проникали в право и светскую мораль. Однако нет религиозных норм, регулирующих неформальные интимные пары и сожительства, которые самим фактом своей устойчивости ставят под сомнение авторитет священных норм. Соответственно, моральные принципы верности в таких парах уже не опираются на фундамент религии и традиции.

В европейских культурах на протяжении веков была незыблема формула пары: «один мужчина + одна женщина», ее обозначили как моногамию – «единобрачие». Применим ли этот термин к интимным парам? Да, если приписать слову иной смысл. Однако в любом случае формула «1 + 1», освященная традициями христианства, в настоящее время тяготеет к тому, чтобы описывать основные разновидности неформальных интимных пар.