Политическая наука №1 / 2017. Массовое политическое сознание

Кризисные характеристики состояния общественного сознания отмечают и другие исследователи. По мнению Н. Тихоновой, дисбаланс «должного» и «сущего», ощущение «неправильности» происходящего ведут к нарастанию отчуждения, атомизации общества, потере самоидентификации со страной. Этот разрыв ощущается в массовом сознании как отсутствие справедливости и является его наиболее острой болевой точкой [Тихонова, 2015, с. 56–58]. По мнению Ж. Тощенко, современное российское общественное сознание характеризуют прежде всего травма и антиномия, ведущие к дезориентации и дезорганизации [Тощенко, 2015, с. 19].

Причиной данного состояния признается то, что российская политика все более дистанцируется от реальной жизни, виртуализируются политические образы (по большей части телевизионные), отрываются от реальных интересов людей, становятся все более неустойчивыми, стереотипными и иррациональными [Тощенко, 2015; Образы Евросоюза… 2016]. Сознанию современного российского общества свойственна ценностная неструктурированность, что является признаком аномии и «грозит подорвать духовное здоровье нации на долгие годы» [Шестопал, 2014, с. 62][8 - Высокий уровень аномичности сознания российских граждан отмечался социологами и ранее. По данным опросов Всемирного исследования ценностей, в 2005 и 2011 гг. в России зафиксирован один из самых высоких уровней аномии по сравнению с другими постсоциалистическими и развивающимися странами [Шестопал, 2014, с. 63].].

О тяжелой травме общественного сознания, состоянии раздвоенности говорят Э. Паин, Л. Гудков, Ж. Тощенко [Паин, Гудков, 2014; Тощенко, 2015]. В представлениях людей уживаются диаметрально противоположные суждения. Задет глубокий уровень коллективных представлений о прошлом и будущем, что приводит к массовой фрустрации. Российская идентичность проявляется только как негативная, массовое сознание неспособно сформулировать позитивные самоопределения без факторов непрекращающейся борьбы с противниками России. Интеграция общества и консенсус с властью, характерные для сегодняшнего дня, достигнуты «за счет крайней примитивизации или даже архаизации массового сознания, отбрасывания общества к предшествующим фазам социально-политической и культурной эволюции: «Главный фактор этой негативной солидарности – антизападный рессантимент, резкое усиление антизападных настроении?» [Гудков, 2015, с. 39].

В последние годы российское общество демонстрирует невиданное единство и воодушевление, в основе которого – консолидация вокруг власти против внешнего врага, агрессивный антиамериканизм, актуализированный кампанией «истерической мобилизации» в атмосфере противостояния с США и другими западными странами [Гудков, 2015, с. 30]. В этом единении участвуют практически все социальные категории россиян: «Чувство причастности к величию державы – фактически единственное условие осознания коллективности в России, поскольку никакая другая солидарность, кроме “великой государственной”, не обеспечивает консолидацию доминирующего большинства – ни культура, ни благосостояние, ни история, ни конфессиональная принадлежность. Воодушевляющее отдельных индивидов чувство единства нации возможно лишь при условии утверждения ее величия, демонстрации ее превосходства над другими. Главный аргумент здесь – военная сила, ядерное оружие. Именно сознание военной мощи страны компенсирует хроническое чувство повседневного унижения, бедности, зависимости от произвола власти, несправедливости социального порядка, зависти, которые мучают отдельного “маленького человека”» [там же, с. 42].

Консенсус по поводу травмированного состояния, аномии общественного сознания сопровождается широким спектром полярных интерпретаций результатов исследований, выводов и прогнозов. Данный феномен как нельзя лучше соответствует противоречивому, «разорванному сознанию», характерному как для научного сообщества, так и для современного российского общества в целом.

Некоторые авторы рисуют мрачную, практически апокалипсическую картину социума, жаждущего войны, стремящегося к самоуничтожению, неспособного раздвинуть горизонт замкнутого в себе и в прошлом настоящего и сформулировать проект будущего.

В сознании россиян одновременно живут «страх войны» и «жажда войны»: «Российское массовое сознание за многие десятилетия ни разу так сильно не боялось войны и так далеко не заходило, самозабвенно играя в нее» [Левинсон, 2015, с. 46]. Такое состояние, по мнению автора, является следствием аномии, стремления жить по законам военного времени, которое спишет все – в первую очередь эрозию нравственных норм и ориентиров. Массовое сознание, породившее новые формы двоемыслия[9 - Подобные формы двоемыслия, на наш взгляд, не новы. Двоемыеслие было характерно и для советского времени: высказывания и поведение в духе официальной идеологии резко расходились с частной жизнью, сопровождаемой иными мыслями, словами и делами. Об этом писал, в частности, Ю. Левада [Левада, 2000 a, b].], раздвоение планов существования на «официальный», для чужих, и «реальный», для своих, А. Левинсон называет «гибридным», порожденным «гибридной политикой» и «гибридной войной» [Левинсон, 2015, с. 46]: «Тренд государственной политики современной России – порождать и поддерживать режим противостояния с внешним врагом, что оправдывает в глазах населения всякого рода отклонения от закона и прямые его нарушения со стороны бюрократии, т.е. делает позволительным ее произвол не как исключение и эксцесс, а как нормальный способ правления в ненормальных условиях» [там же, с. 51].

Л. Гудков и А. Левинсон говорят о феномене абортированного будущего – о болезненном состоянии общественного сознания, для которого характерно мифологическое, замкнутое в себе восприятие времени, невозможность оперировать ближайшим будущим. Отсутствует идеал, созидательный проект будущего. Идея особого пути, поддерживаемая большинством россиян[10 - О том, что Россия станет процветающей страной только за счет своей самобытности, в ноябре 2014 г. говорили 77% россиян [Общественное мнение, 2015].], характеризуется Б. Дубиным как способ компенсации слабости социальных структур общества, их неспособность заполнить нехватку идеалов и ценностей, неспособность преодолеть барьер между современностью и будущим [Дубин, 2004, с. 313].

Место созидательного проекта будущего занимают фантомы – либо образ мифического прошлого, конструируемый из идеологических соображений с целью легитимации архаичных институтов власти («консервативные фантомы неотрадиционализма, суррогатного прошлого» [Гудков, 2015]), либо суперутопии, супераномии («когда отменяются нормы, в том числе нормы здравого смысла: все враги России сами собой исчезают, и Россия торжествует над миром» [Левинсон, 2015, с. 49]).

Другие авторы, отмечая кризисные явления в общественном сознании, вместе с тем приводят более оптимистические данные.

Согласно исследованию Е. Шестопал, в 2000?х годах общество консолидировалось не на базе ценностного консенсуса, а исключительно вокруг личности президента, которого поддержали самые разные слои населения [Шестопал, 2015]. При этом главные ценности для россиян – безопасность (88,2%), законность (87,4%), права человека (87,5%), мир (81,2%). Третью строчку в рейтинге ценностей заняли права человека, что исследователь расценила как настоящую сенсацию. На протяжении всего постсоветского периода, за исключением начала 1990?х годов, эта ценность находилась на периферии системы представлений наших граждан [Шестопал, 2014]. Данные же конца 2015 г. свидетельствуют о том, что на рациональном уровне респонденты симпатизируют демократическим ценностям ЕС, а также идеям открытого экономического пространства и действенности европейского права [Образы Евросоюза… 2016].

Н. Тихонова выяснила, что наиболее значимы для россиян мечты о мире и справедливости [Тихонова, 2015, с. 59], причем в основе представлений о справедливости лежат принципы равенства возможностей и равенства всех перед законом, что вполне укладывается в либеральную модель общественного устройства [там же, с. 60–61]. Вписываются в классические либеральные традиции и представления россиян о государстве, исходящие из договорной, контрактной модели взаимоотношений: «Население не обязано “просто так” повиноваться власти, а готово это делать лишь в том случае, если власть, со своей стороны, будет выполнять те функции, которые делегированы ей со стороны общества» [там же, с. 61].

Ряд исследователей высказывают иные точки зрения по вопросу милитаризации сознания. По мнению А. Колесникова, хотя война и стала повседневным фоном сегодняшней российской действительности, россияне не хотят войны, а военный дискурс поддерживается властью ради сохранения важнейшей для себя ценности массового сознания – «стабильности», которая трактуется как способ избежать «настоящей», ядерной войны: «Горячая, холодная, гибридная, информационная, торговая войны ведутся под аккомпанемент старой советской поговорки “Лишь бы не было войны”. И здесь нет парадокса. Потому что люди имеют в виду войну “большую”, войну между державами. Все кампании последнего времени считаются лишь боевыми операциями, направленными на предупреждение “большой” войны» [Колесников, 2016].

О сложном механизме актуализации военной темы говорит и И. Клямкин: «В исторической памяти и культуре сохраняется предощущение войны, но как страха перед ней, а не ее предвкушения. А актуализируется это предощущение по мере надобности властями, которые возникающий время от времени дефицит доверия к себе восполняют презентацией себя как единственных надежных защитников от внешних угроз» [Клямкин, 2016].

Столь серьезное расхождение в оценке одних и тех же явлений обусловлено, на наш взгляд, не столько различиями в позициях авторов (что, конечно, тоже имеет место), сколько упрощением и смешением различных проявлений общественного сознания. Для объективной интерпретации результатов исследовательской работы необходимо понять, с какими из этих проявлений мы имеем дело в каждом конкретном случае, анализируем ли мы поверхностные настроения, спонтанные оценки происходящих событий или глубинные ценностные ориентации. Такого рода анализ не должен допускать упрощений, тотальных обобщений и экстраполяции выводов.

Б.А. Грушин, Ш. Берман, И.М. Клямкин и А.П. Страхов используют методологию структурирования общественного сознания [Berman, 2001, p. 242; Грушин, 2001, с. 32; Клямкин, 1993, с. 50; Страхов, 2001, с. 69]. Авторы выделяют уровни (слои, блоки) сознания – текущие настроения и глубинные ценностные ориентации[11 - Б. Грушин выделяет следующие уровни сознания: 1) «моментальные, меняющиеся от раза к разу характеристики (связанные с отношением людей к отдельным, “точечным” объектам действительности)»; 2) «глубинные устойчивые свойства, проявляющиеся одновременно в отношении ко многим объектам, или “предметным рядам”, по поводу которых высказываются массы» [Грушин, 2001, с. 32]. Ш. Берман говорит о внешних и внутренних установках и ограничениях, формирующих политическое поведение [Berman, 2001, p. 242]. А. Страхов, анализируя механизмы электорального выбора, выделяет культурно-исторические (социокультурные) детерминанты и общественные настроения, обусловленные особенностями текущего политического процесса [Страхов, 2001, с. 69]. И. Клямкин пишет о верхнем, «телевизионном», слое сознания и более глубоких его пластах [Клямкин, 1993, с. 50].]. Данный подход был использован при разработке используемой в данной работе концепции структуры общественного сознания.

Концепция структуры общественного сознания

Процессы и реакции, протекающие в сознании людей и реализующиеся в их политическом поведении, можно разделить на три группы – назовем их уровнями общественного сознания.

Первый уровень определяется бессознательными, первичными биологическими потребностями человека: голодом, инстинктами самосохранения и продолжения рода. Первичные мотивации, будучи самыми сильными, практически не связаны с политическими и культурными установками и более всего зависят от внешних факторов.

Второй уровень – ценностные, культурные ориентации, впечатления от происходящих событий, пропущенные через призму культурных установок, личного опыта и коммуникации. Характерный пример – принятые в обществе представления о морали, политическом устройстве, общественных отношениях.

Третий уровень – это текущие впечатления жизни, спонтанные оценки происходящих событий.

В ходе принятия решения или выбора модели поведения процессы, протекающие на разных уровнях, безусловно, пересекаются и влияют друг на друга. Тем не менее существует возможность проследить преимущественное проявление каждого из уровней. Для управления общественным сознанием, направления политического поведения в нужное русло представители власти (как и бизнесмены при стимулировании спроса) используют приемы, специфические для активизации реакций каждого из уровней. Главным инструментом воздействия на всех уровнях выступают средства массовой коммуникации, в первую очередь СМИ и особенно телевидение – основной источник информации для большинства граждан России.

Человек наиболее уязвим, когда для управления им используются первичные мотивации. Страх – практически безотказное средство массовой мобилизации. Когда жизни человека, его семье, детям угрожает опасность, все культурные, политические и другие установки отступают на задний план. Поведением управляет только инстинкт самосохранения. Примеры проявления первичных мотиваций легко найти везде – взять хотя бы массовую поддержку недемократических методов в ходе обеспечения безопасности в США после взрывов 11 сентября 2001 г.

В ходе воздействия на первый уровень общественного сознания работают нерациональные механизмы восприятия и принятия решений, в том числе политических: бессознательные и эмоциональные. Эти механизмы приобретают особенное значение в условиях нестабильности, неуверенности, дезориентированности граждан [Шестопал, 2015]. Именно такие механизмы работали осенью 2013 – зимой 2014 г. во время драматических событий на Майдане в Киеве. Откровенные картины агрессии и разрушения несколько месяцев транслировались всеми основными российскими телеканалами. Благодаря этим сюжетам события на Майдане в сознании российских граждан оказались прочно связанными с насилием и войной.

Неистребимый страх войны, особенно гражданской [Колесников, 2015; Клямкин, 2015], основан на исторической памяти россиян и глубинных биологических инстинктах самосохранения. Этот страх в значительной степени заблокировал возможности рациональной оценки событий на Майдане и позднее – на востоке Украины.

Достаточно легко поддается воздействию и третий уровень. Индустрия массовых коммуникаций работает на то, чтобы изложить происходящие события в нужном свете, произвести запрограммированное впечатление, спровоцировать определенные оценки. Человеку бывает нелегко или некогда разбираться, где истина, а где ложь и манипуляция. Особенно успешно такое воздействие реализуется при одновременной активации бессознательных ориентаций первого уровня.

Под влиянием массированной телевизионной пропаганды сегодня сформирована атмосфера «осажденной крепости» и конфронтации, «военная» повестка дня. То, что данные настроения слабо рационализированы, хорошо иллюстрирует А. Колесников, по словам которого, обычные люди воспроизводят пропагандистские клише «с точностью до запятой, потому что, как правило, не могут самостоятельно сформулировать рациональные основания для милитаризации» [Колесников, 2016].

Следствием воздействия на глубинный и поверхностный уровни сознания стала и отмеченная Л. Гудковым особенность сегодняшнего массового сознания: «Телевизионная пропаганда стерла различия между обеспеченными и нуждающимися, образованными и необразованными, обладающими социальными ресурсами и культурным капиталом и лишенными его. Этот эффект унификации и установления одномерности общественного мнения, сознания, стерилизации способности к пониманию и анализу является самым важным для оценки изменении? в россии?ском обществе» [Гудков, 2015, с. 30].

Второй уровень общественного сознания требует особенно изощренных способов воздействия, которые в случае успешной реализации дают стабильные долгосрочные результаты. Это воздействие имеет идеологический характер. Для внедрения в сознание нужных идеологем, коррекции под их влиянием ценностных ориентаций и культурных установок могут применяться террор как способ мобилизации, пробуждающий инстинкт самосохранения, и массовая пропаганда как средство моделирования спонтанных оценок происходящих событий. Преуспевшие в управлении массовым поведением тоталитарные режимы умело воздействовали на все три уровня одновременно.

Сегодняшнему моменту свойственна не идеологизация, а мифологизация сознания[12 - Можно назвать данный феномен и идеологизацией, если понимать идеологию как «ложное сознание» в негативной коннотации марксистской традиции. Мы предлагаем исходить из нормативно нейтрального определения Карла Мангейма, видевшего в идеологии социально значимый комплекс идей [Мангейм, 1994].]. С помощью агрессивной пропаганды в массовое сознание внедряются не идейные установки, а откровенные мифологемы. Данный процесс характерен как для России, так и для стран-оппонентов, и практически зеркален в плане используемых методов. Э. Соловьев говорит в связи с этим о «феномене зеркальной идеологической симметрии» [Соловьев, 2016][13 - Э. Соловьев придерживается марксистского понимания термина «идеология».], а Г. Мусихин – об «идеологизированной мифологизации» [Мусихин, 2015, с. 104]. По мнению последнего, под воздействием «идеологизированной мифологизации» люди могут массово впадать в иррационализм, «мысля как будто бы рационально, а значит, выстраивая вполне рациональные доводы обоснования и способы осуществления иррациональных устремлений (например смысл и методы “красного террора” или “окончательное решение еврейского вопроса”)» [Мусихин, 2015, с. 104]. Миф не подлежит верификации, он в принципе не нуждается в критериях достоверности и объективности. Одна из основных функций политического мифа – упрощение действительности с целью снизить страхи и тревоги перед сложностью современного мира [Мусихин, 2015, с. 114].

Современная российская власть, как и ранее советская, широко использует практики мифологизации сознания: «И в наше время, и в сталинское, и в позднее советское время мы имеем дело с инструментальным использованием культурных значений, символов, наспех созданных мифов, для легитимации системы власти» [Культура имеет значение, 2015].

Травмированное, антиномичное российское сознание под воздействием мифологизации порождает фантомы[14 - Под фантомами Ж. Тощенко предлагает понимать «явления и процессы, которые олицетворяют специфические, порой аномальные, экстравагантные формы общественной (публичной) активности, оказывающие серьезное влияние на политические, экономические и социальные процессы» [Тощенко, 2015, с. 54].] общественного сознания и поведения [Тощенко, 2015, с. 63]. Влияние данных процессов носит в основном деструктивный характер, реальная жизнь оказывается подчинена умозрительным построениям, конфронтирующим с нею. Мифы и фантомы блокируют рациональный анализ реальных проблем и разработку адекватных поведенческих практик, подменяют собой действительность.

Исследования общественного мнения: Проблема выбора метода

Для изучения каждого уровня общественного сознания применяются свои методы исследования. В соответствии с объектом и задачами исследования разнообразные методики изучения общественного мнения можно разбить на три большие группы: 1) опросы общественного мнения (ОМ); 2) мониторинговые исследования ОМ; 3) углубленные интервью и разовые или повторяющиеся (мониторинговые) аналитические исследования политико-культурных общественных установок (табл. 1).

Таблица 1

Структура общественного сознания

Группа 1: экспресс-опросы, разовые опросы общественного мнения

Экспресс-опросы обычно проводятся вслед за каким-нибудь значимым политическим событием. Их цель – выявить реакцию на них населения. К ним можно отнести и рейтинговые опросы, касающиеся отношения людей к политикам. Такого рода исследования (в качестве примера можно привести опросы фонда «Общественное мнение»), пожалуй, наиболее распространены, а их результаты тиражируются в средствах массовой информации. Однако с их помощью можно, образно говоря, снять только самый верхний пласт. Фиксируемые в них оценки и настроения наименее продуманны и самостоятельны и в наибольшей степени смоделированы средствами манипуляции. Хотя, конечно, нередко они пропускаются через фильтр жизненного опыта и культурных установок респондента.

При изучении такого рода исследований общественного мнения продуктивен метод анализа материалов в виде «содержательной редукции», предложенный Б. Грушиным [Грушин, 2001, с. 30]. Метод исходит из того, что опросы общественного мнения косвенно характеризуют состояние массового сознания в конкретный момент времени. Данный метод позволяет диагностировать «состояние здоровья общества», фиксировать возникновение тенденций распада и болезненной неуравновешенности, ориентироваться в поиске путей преодоления критических ситуаций.

Данные большинства ОМ, полученные путем экспресс-опросов, способны лишь выявить вектор спонтанных массовых реакций. Они отражают состояние третьего, самого доступного для анализа и поверхностного уровня общественного сознания – уровня общественных настроений. В зависимости от того, насколько профессионально составлена анкета, каковы ее объем и репрезентативность выборки, данные таких исследований могут вполне объективно охарактеризовать общий фон, перемены в общественном настроении, различия между социальными группами. Они могут быть достаточно информативны для анализа отношения населения к различным институтам, к государственной политике, к своему собственному состоянию – другими словами, служить для власти своеобразным барометром общественного состояния.

В то же время эти исследования не затрагивают второго уровня общественного сознания и не выявляют его глубинных культурно-ценностных детерминант. На деле же данные таких исследований часто привлекаются для объяснения социокультурных сдвигов или других тенденций, которые не могут быть проанализированы с помощью названных методов.

Группа 2: мониторинговые исследования

Мониторинговые исследования – это повторяющиеся с определенной периодичностью опросы ОМ. Поскольку вопросы анкеты и выборка респондентов в ходе них не меняются, это дает возможность проследить тенденции изменения общественного мнения в период между волнами исследования. Данные мониторинга безо всяких оговорок пригодны для сравнения и сопоставления. Такого рода исследования много лет проводятся Левада-центром.

Анализ данных, полученных в ходе многолетних мониторинговых опросов, дает богатый материал для характеристики публичной сферы в определенные моменты времени. Он также дает основания предполагать наличие социокультурных сдвигов, стоящих за изменениями общественных настроений. Именно предполагать, но не утверждать – подтверждение этих предположений требует особого рода исследований.

Особенно информативны тематические мониторинговые исследования, позволяющие проследить изменение общественных настроений по поводу какого-либо явления, например отношения граждан к власти, государственным институтам, экономическим или политическим преобразованиям. При определенных условиях такие исследования способны помочь раскрытию механизма манипуляций общественными настроениями.

В то же время в специальной общественно-политической литературе довольно распространены случаи использования данных мониторинговых опросов ОМ для теоретических построений о глубинных ценностно-культурных ориентациях народа, его ментальности. Нередко на базе таких построений делаются выводы об особом пути развития России, о невозможности или, наоборот, необходимости проведения экономических или политических реформ. Такой подход весьма рискован и чреват ложными выводами.

На наш взгляд, изучение состояния системы ценностей, ее цельности или противоречивости требует более глубокого осмысления и специальных методов исследования.

Группа 3: аналитические массовые опросы (мониторинги), углубленные интервью

К третьей группе методов исследования массового сознания относятся углубленные аналитические исследования ценностно-культурных ориентаций. Использование такого типа методов направлено на изучение второго, самого труднодоступного, уровня массового сознания – уровня ценностно-культурных детерминант. Такие исследования могут проводиться в форме углубленных интервью и аналитических массовых опросов, например многолетние исследования Центра социокультурных изменений Института философии РАН под руководством Н. Лапина[15 - Начиная с 1990 г. Центром изучения социокультурных изменений Института философии РАН проведено семь волн всероссийского мониторинга «Ценности и интересы населения России».] и кафедры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ под руководством Е. Шестопал.

Хотя на основе углубленных интервью нельзя делать выводы о массовых общественных явлениях, они позволяют выявить индивидуальные ценностные установки и проследить механизмы формирования политического выбора у отдельных представителей социальных групп. С их помощью можно зафиксировать наметившиеся изменения ценностных ориентаций. Качественная форма исследования позволяет проанализировать состояние общественного сознания, его «болевые» точки и точки «роста», увидеть тенденции изменений, их направленность и характер, поставить задачи, решение которых способно облегчить болезненность проходящих в обществе процессов.