Политическая наука №2 / 2016. Политическая наука в современной России

Характеризуя разработку историко-политологического направления, успешными следует признать только некоторые попытки. К числу наиболее серьезных недостатков можно отнести слабое владение методологией и методами политологических исследований. Порой авторы исторических по предмету, методологии и методам исследований ограничивались использованием термина «элита», полагая, что в этом и заключается политологическое исследование. Ничего, кроме досадного лексического «дребезжания» и очевидного методологического диссонанса, подобные попытки не вызывают.

Завершая краткий эскиз теоретического дискурса отечественных элитологических исследований, следует отметить: плюрализм методологических подходов не является исключительной характеристикой данного направления. Причем множественность теоретико-методологических оснований является не ее недостатком, а достоинством, а разработка новых концептуальных моделей предстает наиболее востребованным – но и наиболее сложным – сюжетом элитологических исследований. При этом необходимость разработки теоретических моделей анализа вызвана не невозможностью использования сформулированных в рамках зарубежной политологии концепций – а дефицитом таких концепций. В современной мировой элитологии накоплен значительный эмпирический материал, однако концептуальное осмысление этого материала остается актуальной задачей. В рамках конгрессов МАПН в 2000–2014 гг. востребованность подобных обобщающих концепций обсуждалась неоднократно.

Элитные группы в фокусе теоретического и эмпирического анализа

Структура элитного пула определила направленность исследовательской рефлексии. Можно выделить следующие объекты изучения: федеральная власть в лице президента, политико-административной бюрократии и парламентского корпуса; региональная администрация (губернаторы, управленческий корпус, персональный состав легислатур); иные сегменты властных групп (массмедиа); модели лидерства. При этом широкое применение находили как теоретические, так и эмпирические методы, что позволяет сгруппировать проведенные исследования на основании использовавшихся методов.

Политико-психологические исследования

Одним из важных направлений изучения лидеров страны и управленческого корпуса является изучение психологического профиля элит средствами политической психологии. В нашей стране сложилась школа политической психологии, создателем которой стала профессор Е.Б. Шестопал. Становление этой школы в начале 1990-х годов происходило благодаря ее работам, написанным еще в 1980-х [Столбун, Шеркович, 1980]. К концу 1980?х вышли уже серии ее статей и монография «Личность и политика» [Шестопал, 1988]. С 1993 г. ведется преподавание университетского курса. В 1990-е годы вокруг профессора Е.Б. Шестопал сложился круг молодых исследователей и преподавателей, которые разрабатывали проблематику политического восприятия, лидерства, психологии демократии и др. В 2000 г. в МГУ была создана кафедра политической психологии. За 15 лет кафедра стала настоящим научным центром политической психологии со сложившейся школой исследований и международно признанным лидером. С 1993 г. школа Е.Б. Шестопал реализовала немалое число инновационных проектов, ряд из которых имели пролонгированный характер, что позволяло получать уникальные результаты. Основные результаты были изложены в серии индивидуальных монографий Е.Б. Шестопал и книг под ее редакцией [Психология политического восприятия… 2012; Человеческий капитал… 2012; Перспективы развития… 2014]. Она же стала автором первого в стране учебника по политической психологии, изданного в 2002 г. и впоследствии многократно переиздававшегося [Шестопал, 2007]. Подготовлены к печати и до конца т. г. выйдут новые работы: монографии «Путин 3.0. Власть и общество в новейшей истории России» и «Психология российских политических элит». Первая из этих работ выходит на английском языке, в американском издательстве Lexington books.

Следует отметить, что в фокусе политико-психологических исследований были президенты (Б.Н. Ельцин, В.В. Путин, Д.А. Медведев), премьер-министры (В.С. Черномырдин), ведущие парламентские политики (Г.А. Зюганов, В.В. Жириновский, О.В. Морозов, Н.В. Левичев, С.В. Миронов и др.), многие губернаторы и иные влиятельные фигуры. Особо следует отметить коллективную монографию «Человеческий капитал российских политических элит: политико-психологический анализ», в которой предметом изучения стали типы социализации, мотивационный профиль, Я-концепция (совокупность представлений политиков о себе), поведенческий стиль, политические ценности, статусно-ролевые и социально-демографические характеристики представителей элиты. Термин «человеческий капитал», по мнению экспертов, не вполне удачен в силу излишнего прагматизма. Но при всех недостатках данный концепт работает. В нем заложен большой потенциал, связанный с «человеческим измерением политики» [Шестопал, 2013], куда включается целый набор психологических параметров, таких как цели и ценности, мотивы и стиль политического поведения и другие, не менее важные психологические компоненты, на которые политологи начинают обращать все большее внимание. Такой интерес современной политологии к «человеческому капиталу» связан с тем, что институциональный анализ в условиях трансформирующейся политики и быстро меняющегося общества нередко либо недостаточен, либо просто не ухватывает источник происходящих перемен и не может объяснить их. Если же говорить о российской политике, для которой всегда было характерна порой даже избыточная персонифицированность, то объяснять ее в отрыве от того психологического содержания, которое входит в понятие «человеческий капитал», представляется весьма затруднительным.

Политико-социологические исследования элит

Изучение федеральных элит осуществлялось также социологическими методами – теоретическими и эмпирическими. Изучение политико-административной бюрократии [Гаман-Голутвина, 1997] и результатов реализации административной реформы в России в начале нового века [Гаман-Голутвина, 2007] показало, что вопреки распространенному суждению отнюдь не численность управленческого аппарата является главной проблемой: таковой являются неоптимальная система рекрутирования управленцев в связи с размытостью критериев набора и отсутствием продуманной системы; неоптимальное сочетание мер поощрения и контроля по отношению к госаппарату; низкий престиж государственной службы и наличие негативного образа чиновника в массовом сознании.

В 2009 г. в связи с разразившимся кризисом резко актуализировалась тематика изучения системы государственного управления РФ в условиях кризиса. Исследования [Гаман-Голутвина, 2011] показали, что целый ряд ключевых параметров – численность управленческого аппарата, его эффективность и рациональность, низкий уровень его материального обеспечения и высокий уровень коррумпированности, качество гражданского общества, его способность и готовность взять на себя выполнение ряда функций государства – таковы, что использование стандартных подходов и алгоритмов к реформированию бюрократии как субъекта антикризисного управления малопродуктивно. Более того, эти факторы существенно отличают стартовые условия реализации административной реформы в РФ от тех, которые стимулировали осуществление аналогичных реформ в духе Нового государственного управления (НГУ) в развитых странах. Это определяет необходимость и целесообразность содержательной интерпретации существа парадигмы НГУ. Узловой проблемой в неэффективной концептуализации современного управления является упрощенное понимание роли государства в современном мире: последнее нередко интерпретируется как совокупность учреждений и организаций или как репрессивный аппарат, имманентно не поддающийся рациональному реформированию. Данные подходы были использованы, в частности, при реализации проекта по изучению критериев эффективности антикризисной политики государства в рамках масштабного общероссийского проекта «Политическая система России», инициированного Институтом общественного проектирования на средства гранта президента РФ авторским коллективом в составе Л.В. Сморгунова, А.И. Соловьева и Р.Ф. Туровского с участием и под руководством О.В. Гаман-Голутвиной.

Пермский политолог В.П. Мохов в начале второго десятилетия нового века продолжил изучение численности и социальных ролей отечественной бюрократии и определил удельный вес «административной части» политического класса в диапазоне от 9 до 11% от численности работников, занятых в государственных и муниципальных органах. Особенность социального качества чиновничества состоит в том, что в лице своего руководящего состава оно превратилось в разновидность буржуа, которые используют власть либо как рыночный товар, продаваемый на административном рынке по монопольно высокой цене, либо как инструмент извлечения административной ренты, либо как средство лоббирования групповых интересов. Сам чиновник и его должность превратились в товар, «скупка» которого ведется как группами интересов, клиентельными группами, так и политическими силами. Поэтому в современных условиях традиционные методы реорганизации аппарата публичной власти без изменения социальной природы государственной и муниципальной бюрократии неэффективны [Мохов, 2012].

Относительно новым направлением анализа стало изучение элитных сетей, в рамках которых управленческая бюрократия является, как правило, заметным звеном. Одним из первых обращений к изучению данного феномена стала работа А. Барда и Я. Зодерквиста [Бард, Зодерквист, 2004]. В России данное направление только начало складываться, очевидно, что оно имеет перспективу [Соловьев, 2014; Кочетков, 2013; Смирнов, 2011].

В изучении отдельных фракций современных российских элит объектом наиболее интенсивных исследовательских усилий стали региональные элиты России – политические и экономические. Результаты многочисленных исследовательских проектов, реализованных на протяжении 20 лет, позволили получить довольно полную картину политических процессов в региональной власти. Детальному изучению был подвергнут целый ряд аспектов регионального элитогенеза.

Исследования Р.Ф. Туровского выявили специфику этапов эволюции региональных элит и обусловившие эту эволюцию факторы; базовые измерения российских региональных акторов и их отношения с Москвой [Туровский, 2006]. Темой недавних исследований Туровского стали особенности региональных партийных элит в современной России; региональное измерение российской оппозиции [Cameron, Turovsky, 2015; Turovsky, 2015.].

В работах В.Я. Гельмана был представлен анализ институционального дизайна и процессуальных характеристик трансформации региональных режимов в ходе изменения баланса отношений центр – регионы в постсоветский период [Россия регионов… 2000]. Изучение трансформации региональных политических режимов в системе ключевых переменных (акторы, институты, ресурсы и стратегии) подтвердили, что в пост-СССР массы являются субъектами политического процесса в той мере, в какой это могут допускать элиты. Сравнительное исследование трансформации шести региональных режимов в России 1990?х годов показало, что лишь в одном из шести исследуемых регионов массовые акторы играли определяющую роль в ходе трансформации политического режима [Россия регионов… 2000, с. 19–32]. Эти же исследования представили материал относительно способов замещения формальных институтов неформальными практиками, а совмещение в анализе композиций акторов и используемых ими стратегий позволило представить идеально-типические модели сценариев выхода из неопределенности в процессах трансформации [Россия регионов… 2000, с. 45].

Д.Г. Сельцер обратился к изучению политической трансформации номенклатурной организации власти в России на субрегиональном уровне в период 1985–2005 гг. [Сельцер, 2007].

Предметом исследований А.М. Старостина стали система ориентаций региональных элит, динамика их структуры и этнополитические измерения, что в условиях пестрого этноконфессионального состава населения Северного Кавказа имеет особое значение. Отмечены существенные сдвиги в структурном, и в деятельностно-стилевом, и в ценностном измерениях федеральных и региональных элит. Современные элиты существенно менее гетерогенны по своим политико-идеологическим ориентациям, более четко идентифицируют свои интересы; более динамичны в процессах адаптации, в том числе в формате современной публичной политики. Статус устойчивого источника рекрутирования в большей степени имеют бизнес-структуры.

Существенное значение для понимания персонального состава региональных элит и особенностей внутриэлитных отношений в российских регионах имел общероссийский проект «Самые влиятельные люди России. Политические и экономические элиты российских регионов (СВЛР)», реализованный под руководством О.В. Гаман-Голутвиной [Самые влиятельные люди… 2004; Гаман-Голутвина, 2004]. Как отмечает В.Г. Ледяев, данный проект до сих пор остается самым масштабным в истории постсоветской России [Ледяев, 2012]. Существенным научным результатом данного проекта стала разработка в содружестве политологов и математиков модели политического и экономического влияния на региональном уровне и анализ обширного эмпирического материала на основе этой модели. Проект «СВЛР» выявил целый ряд значимых характеристик регионального элитогенеза, до того не очевидных. Так, было показано, что «перетекание» властных полномочий из центра в регионы на протяжении 1990?х годов имело временный характер и было обусловлено заинтересованностью федеральной исполнительной власти в политической поддержке со стороны региональной элиты в борьбе с конкурирующими группами центральной элиты. Были выявлены факторы, способствовавшие сохранению приоритетной роли федеральной элиты в отношениях «центр – регионы» (исторические традиции политического развития и политической культуры России, особенности ее современной политической системы, специфика участия элитных групп в масштабных процессах приватизации и перераспределения собственности, соотношение ресурсов центра и регионов, слабая корпоративная консолидация региональных элит).

Другим чрезвычайно значимым результатом исследования стало то, что по итогам данного проекта О.В. Гаман-Голутвина первой из российских и зарубежных исследователей эмпирически доказала необоснованность мифа о власти милитократии в России. Характеристика изменений политической власти в пользу формирования власти военных – «милитократии» – возникла в 2002 г. после публикации О.В. Крыштановской, выдвинувшей этот тезис [Крыштановская, 2002]. Через год появилась совместная с С. Уайтом зарубежная публикация в «Post-Soviet Affairs» [Kryshtanovskaya, 2003]. За публикацией в научном журнале последовали несколько статей и интервью в печатных и электронных СМИ, которые широко тиражировались в Интернете [см., напр.: Крыштановская, 2003; Костюков, 2003][3 - Анализ концепта «милитократия» на основе интервью некоторым отечественным и зарубежным изданиям см.: [Кузнецова, 2004].]. В 2005 г. в монографии Крыштановской была продемонстрирована впечатляющая динамика проникновения людей в погонах в российскую власть [Крыштановская, 2005]. Термин «милитократия» вошел в активный публицистический оборот.

Реализация проекта СВЛР показала, что вхождение бывших и действующих военных в структуры гражданской власти на региональном и федеральном уровне не имело характер превалирующего тренда. Прежде всего, политический курс губернаторов, как и федеральных политиков, не обусловлен буквально их предшествующей политической биографией. Наиболее существенное возражение против тезиса о засилье милитократии в центре и в регионах России обусловлено тем, что темпы вхождения представителей бизнеса во власть в несколько раз опережали аналогичные показатели «силовиков». Наиболее заметным трендом эволюции региональной политической элиты в первом десятилетии нового века стало массовое вхождение в ее состав представителей бизнеса и значительный рост их политического влияния на региональном уровне. Результатом стало формирование категории «универсалов» – сообщества лиц, влиятельных как в политике, так и в экономике. В 2000?х годах в регионах произошло фактическое слияние политической и экономической элит и формирование политико-финансовых конгломератов, претендующих на роль доминирующих акторов региональной политики и экономики[4 - К сегодняшнему дню ситуация изменилась: федеральный центр полностью вернул себе контроль за экономическими ресурсами регионов. Сегодня в еще в большей мере, чем в ранее, очевидно: на часах в российских регионах – время московское.], что не дает оснований для констатации господства милитократии в России.

Позже и сами расчеты О.В. Крыштановской были подвергнуты сомнению. Американские политологи Дэвид Ривера и Шарон Ривера усомнились в методической и методологической точности подсчетов Крыштановской и провели рекалькуляцию исходных данных, а также, используя иные источники, попытались определить некоторые характеристики более широкого круга элитных персон. Перерасчет показал существенную некорректность расчетов О.В. Крыштановской [Rivera S.W., Rivera D.W., 2006; Ривера Ш., Ривера Д., 2009].

Данный сюжет имеет принципиальное значение для понимания процессов рекрутирования и ротации элит в России, поэтому важным было последующее изучение темы. В начале второго десятилетия нашего века к ней обратился А.В. Дука на основании анализа биографических данных элитного пула 6 регионов: Санкт-Петербург, Ленинградская область, Калининградская область, Костромская область, Ростовская область, Хабаровский край. Дука показал, что по-прежнему существенных свидетельств о наличии или складывающейся милитократии в регионах нет, что вхождение выходцев из силовых структур во властные позиции в регионах не связано с президентством Путина, а в пополнении региональной элиты силовиками можно зафиксировать достаточное разнообразие во времени [Дука, 2012].

Следует отметить, что схожие выводы были получены на материалах и других эмпирических проектов. Так, на протяжении нескольких лет было осуществлено наиболее масштабное в стране исследование депутатского корпуса постсоветской России, которое было частью общеевропейского проекта «Парламентское представительство в Европе. 1848–2014», в орбиту которого было вовлечено более 20 европейских стран. Предметом исследования в рамках этого проекта стало парламентское представительство на национальном уровне; при этом предмет исследования был рассмотрен в процессе полуторавековой эволюции. Автор этих строк была руководителем российской части проекта, предполагавшей исследование особенностей российского парламентаризма. По итогам реализации проекта было опубликовано несколько монографий за рубежом [Best, Cotta, 2007; Gaman-Golutvina, 2014] и в России. Исследование показало, что во всех созывах Государственной Думы ФС РФ удельный вес предпринимателей не только многократно превышал удельный вес этой категории в социальной структуре населения и удельный вес других профессиональных категорий в российской Думе, но также превышал соответствующие европейские показатели и определял доминирование в России функционального представительства по сравнению с территориальным и партийным [Gaman-Golutvina 2014; Гаман-Голутвина, 2006 б; Пляйс, Гаман-Голутвина, 2006]. Аналогичные данные на другом материале получил выдающийся отечественный исследователь С.П. Перегудов [Перегудов, 2011].

Интенсивный интерес крупного бизнеса к политике побудил исследователей к изучению корпоративных элит [Кочетков, 2012], а активное вхождение бизнеса в региональные управленческие структуры стимулировало исследовательский интерес к отношениям крупнейших игроков региональной политики – власти и бизнеса, что стало предметом изучения в работах Н.Ю. Лапиной и А.Е. Чириковой [Лапина, Чирикова, 2000]. Исследование системы отношений региональных властей и групп интересов [Особенности активности групп… 2000] дало основание Н.Ю. Лапиной выделить четыре основных модели отношений властных элит регионов с элитой бизнеса (модели «патронажа», «партнерства», «приватизации власти», «борьба всех против всех»), подвергнув детальному анализу использовавшиеся игроками ресурсы и технологии [Лапина, 1997]. А.Е. Чирикова идентифицировала в качестве наиболее распространенного типа организации власти в российских регионах модель корпоративно-бюрократической полиархии, выделив основные типы управленческих команд областных администраций (интегрированные, фрагментированные и коалиционные). Подтвердив доминирование неформальных практик, Чирикова отметила, что в 2000-е годы модель явного доминирования неформальных практик в управлении региональными процессами сочетается с моделью «двойного действия», при которой формальные и неформальные практики сосуществуют одновременно и дополняют друг друга [Чирикова, 1997]. Результаты своих многолетних исследований региональных элит А.Е. Чирикова обобщила в работе «Региональные элиты» [Чирикова, 2010].

В недавних работах А.Е. Чирикова, В.Г. Ледяев и Д.Г. Сельцер обратились к эмпирическому изучению организации власти в малых городах на примере двух небольших городов Пермского края. Исследование показало, что структура власти очень узка (имеет элитистский характер). Конфигурация наиболее влиятельных акторов в городах отражает доминирование двух групп – руководства исполнительной власти и представителей крупного бизнеса. В этой паре лидирует политическая (административная) элита. Ключевыми фигурами являются мэры, хотя в иных городах вполне вероятно лидерство руководителей районных администраций, обладающих сопоставимыми или большими ресурсами влияния. Крупный бизнес остается значимым актором городской политики. Возможности и политический потенциал других групп весьма ограничены; при этом они существенно варьируются и могут меняться в зависимости от персональных характеристик их представителей. Взаимодействие между акторами весьма разнообразно, динамично и обусловливает возможность складывания различных видов коалиций. Коалиции оказались весьма распространенными, довольно прочными и вполне эффективными. Таким образом, несмотря на авторитарную природу российского политического режима, накладывающую ограничения на различные аспекты городской политики, локальные акторы сохраняют значительную автономию [Ледяев, Чирикова, 2015; Ледяев, Чирикова, Сельцер, 2014 а; Ледяев, Чирикова, Сельцер, 2014; Чирикова, Ледяев, Сельцер, 2014 б].

Осуществленное А.В. Дукой и его коллегами по Социологическому институту в Санкт-Петербурге изучение ценностных ориентаций региональных элит (на примере санкт-петербургского и ленинградского властных сообществ) [Власть и элиты, 2012; Властные структуры… 2012; Российские властные институты… 2011; Региональные элиты… 2011; Российская региональная элита… 2002] позволило определить основные дифференцирующие переменные: принадлежность к поколению, условия семейной социализации, профессиональная социализация и опыт деятельности во властных структурах. Исследователями выявлена связанность политических и экономических ориентаций; определено (при сравнении с данными массовых опросов), что в целом элита, по сравнению с населением, в большей степени ориентирована на рыночные механизмы в экономике. Однако уровень терпимости в отношении политических оппонентов остается достаточно низким; пока рано говорить о наличии единых, разделяемых большинством региональной элиты ценностей; политическая культура остается весьма гетерогенной.

Содержательная «объемность» отечественной региональной элитологии определена тем, что объектом анализа стали также идеологические инструменты легитимации власти региональных лидеров эпохи 1990?х годов (работы А.К. Магомедова) [Магомедов, 2000; Магомедов, 2012]. Целый ряд существенных аспектов – характеристики местных элит, исторические аспекты формирования региональных властей в стране – стали предметом исследований В.П. Мохова [Мохов, 2012; Мохов, 2010; Мохов, 2008; Мохов, 2003]. На конкретном историческом материале В.П. Моховым проведен социополитический анализ динамики региональной номенклатуры России за послевоенный период. На основе статистического анализа социальных характеристик, биографий и карьерных стратегий региональных руководителей выявлены основные тенденции социальной динамики данной группы по основным социально-демографическим параметрам, образованию, а также параметрам политической социализации.

Несомненно, региональные элиты представляют собой наиболее основательно изученный сегмент российских элит. Особенностью данных исследований стала множественность использовавшихся методов: глубинные неформализованные интервью, экспертные и массовые опросы, case-studies, анализ биографий, включенное наблюдение и др.

Существенное значение для системного осмысления темы имел первый в отечественной элитологии проект по изучению политического класса. Эта тематика крайне редко встречается и в мировой науке – не случайно изданная в 2012 г. по итогам проекта монография стала первой и пока единственной в России по данной теме [Гаман-Голутвина, 2012]. Политический класс в данной монографии определяется как сообщество лиц, профессионально работающих в сфере политики. Иначе говоря, политический класс есть сообщество людей, живущих «для политики» и «за счет» политики [Вебер, 1990], что существенно отличает их от политиков «по случаю» и от политиков «по совместительству». Полагаем, что структура политического класса представляет собой концентрические круги, окружающие ядро, в качестве которого выступает политическая элита. Последняя являет собой многосоставное образование, включая высший эшелон исполнительной, законодательной и судебной властей; участвующих в политике влиятельных предпринимателей; немногочисленных в современном обществе представителей аристократии; экспертов высокого уровня; немногочисленных влиятельных представителей медиасферы. В качестве «спутников», располагающихся на окружающих ядро орбитах, выступают различные категории политического класса: управленческая бюрократия среднего уровня – центральная, региональная и местная; политические эксперты; политические консультанты; политические технологи; партийные функционеры; профессиональные лоббисты; высший эшелон групп давления; политические журналисты. Доминирование той или иной категории определяется политической конфигурацией государства, историческими традициями политического развития. Знание состава политического класса информативно: он многое может дать для понимания сущности политического режима. При этом границы самого политического класса размыты, а грани между его отдельными категориями предельно подвижны. Общность политического класса и политической элиты определяется их локализацией в сфере политики; в качестве критерия их различения выступают их функции в процессе принятия решений: политическая элита является непосредственным субъектом принятия решений, тогда как в задачи политического класса входит сопровождение этого процесса.

Данное исследование сочетало изучение теоретико-методологических аспектов и рассмотрение конкретных сегментов политического класса, включая его ядро – политическую элиту. Другой особенностью данного проекта было сочетание теоретического и компаративного анализа с эмпирическими методами (социологические, статистические, компаративные).

Политико-компаративные исследования элит

В свое время Г.-В.-Ф. Гегель писал, что сущность лучше всего познается при пересечении ее пределов, т.е. углубленное познание предполагает сопоставление сущности с тем, что ею не является. Не случайно сравнительный метод в политической науке является одним из наиболее востребованных. Приведем интересный факт: на состоявшейся в 2015 г. 111?й Ежегодной конференции Американской ассоциации политической науки порядка 40 % исследований было так или иначе выполнено в рамках сравнительной политологии.

В нашей стране компаративное изучение элит представлено, к сожалению, немногими авторами, что объясняется, по-видимому, организационными и иными сложностями в проведении политико-компаративных исследований. Однако, несмотря на немногочисленность, данное направление перспективно. Объектом изучения выступали политико-административные элиты и административные реформы; элиты массмедиа; персональный состав национальных легислатур; отношения центра и регионов; политические элиты постсоветских стран и стран БРИК; модели политического лидерства.

Хронологически первым политико-компаративным исследованием стало кросстемпоральное исследование [Гаман-Голутвина, 2006]. В целом данный формат очень редок. К сожалению автора этих строк, в отечественной компаративистике оно остается, пожалуй, единственным исследованием такого рода. Реализация эвристически сложных исследовательских задач, касающихся компаративной идентификации причинно-следственных связей в формировании властных сообществ, предполагала использование целого ряда стратегий и методов, прежде всего формата кросстемпорального анализа. Масштабное исследование эволюции властных сообществ России на протяжении периода почти в 1000 лет включало построение теоретической модели анализа, позволяющей сопоставлять различные по ряду существенных признаков, но единые по структурно-функциональным характеристикам модели элитообразования; идентификацию и сравнительный анализ механизмов и каналов рекрутирования властных групп в рамках различных форм отечественной государственности (Киевская Русь, Московское государство, Российская империя, СССР, Российская Федерация) с обоснованием единиц анализа; выявление моделей рекрутирования в различных социальных контекстах; определение базовых внутренних противоречий, влияющих на трансформацию властных групп и их последующую эволюцию; сравнительное изучение персонального и качественного состава властных групп, их структуры и внутриэлитных отношений на каждом этапе эволюции; выявление причинно-следственных связей и общих закономерностей эволюции властных групп, трансформационных тенденций и перспектив дальнейшего развития.

Благодаря изысканиям Р.Ф. Туровского, осуществившего изучение системы отношений центр – регионы в контексте сравнительного анализа российского и мирового опыта, сравнительные российские региональные исследования были «вписаны» в мировую палитру изучения центр – региональных отношений [Туровский, 2006 а; Туровский, 2006 б]. Были исследованы особенности российской модели отношений центр – регионы, которые заключаются в изменчивости баланса этих отношений. Одной из ключевых институциональных предпосылок для изменчивости этого баланса стала расплывчатость положений российской Конституции 1993 г., которая отличается от всех принятых в ХХ в. конституций федеративных государств тем, что устанавливает только общие рамки отношений центр – регионы. Это позволяет федеральной элите периодически менять систему этих отношений [Туровский, 2006 б, с. 226–227]. Р.Ф. Туровский в ряде работ представил детальный анализ этапов эволюции отношений центр – регионы, содержания и специфики этой эволюции.

Представляют несомненный интерес сравнительные исследования Н.Ю. Лапиной, которая сопоставляет сложившиеся в России и Франции методологические подходы; сравнивает функционирование социальных лифтов в России и Франции; рассматривает особенности восприятия двумя обществами друг друга [Политические институты… 2014].

Важным импульсом компаративных исследований стало участие отечественных политологов в международных проектах. Так, 15 лет продолжался вышеупомянутый общеевропейский мегапроект «Парламентское представительство в Европе. 1848–2012 гг.», который показал, что развитие парламентаризма в России сегодня во многом определяется теми же тенденциями, что и в других странах Европы. Наряду с тенденцией к профессионализации парламентской деятельности к ним относится и тенденция к воспроизводству традиционных моделей парламентского представительства (хотя сами модели существенно разнятся), действие которой в немалой степени обусловливает специфику современного российского парламентаризма. При этом, несмотря на близость российского депутатского корпуса к европейским аналогам, его формирование определяется несколько иными принципами. Если в большинстве стран Европы доминирующую роль играет партийно-политическое и отчасти территориальное представительство, то в России – функциональное.

Значимым опытом стал сравнительный анализ административных реформ в постсоциалистических странах [Административные реформы… 2008; Gaman-Golutvina, 2009]. В опубликованной по итогам проекта книге рассмотрены осуществленные в постсоциалистических странах административные реформы в широком контексте отношений власти и господства. Избранный ракурс позволил выявить причины, определившие различия результатов реформ в странах Восточной и Центральной Европы, с одной стороны, и в постсоветских государствах – с другой. Используя междисциплинарные методы и сравнительный анализ, авторы привлекли философские, социологические, политологические и экономические подходы, а также результаты первичных и вторичных эмпирических исследований (в частности, углубленные интервью с представителями управленческих структур и экспертами, опыт включенного наблюдения и т.д.). Авторы анализируют актуальные российские тенденции посредством сравнения с опытом реализации административных реформ и трансформационных преобразований на Украине, в Болгарии, Польше, Германии и США.

Данная тематика получила развитие в последующих публикациях. В частности, критическое освещение получила система государственного управления РФ в качестве инструмента антикризисной политики [Элиты и общество, 2011]. Важным фактором успеха подобных публикаций явилась кооперация отечественных исследователей с зарубежными коллегами. Так, в упомянутую монографию были включены тексты ведущих в международном масштабе ученых Дж. Хигли (США), Х. Беста, У. Хоффман-Ланге (Германия), М. Котты (Италия), Н. Хайоза (Швейцария).

Еще более представительным стал состав международного коллектива авторов издания на русском и английском языках «Политические элиты в старых и новых демократиях» [Политические элиты… 2012]. Среди авторов – профессора Н. Хайоз (Швейцария); Дж. Хигли (США), председатель исследовательского комитета «Политические элиты» Международной ассоциации политических наук; Урсула Хоффманн-Ланге (Германия); Андраш Бозоки (Венгрия); Хайнрих Бест (Германия); Михаэль Эдингер (Германия); Яцек Василевски (Польша); политолог Дж. Кьеза (Италия), Ирмина Матоните (Литва); Владас Гайдис (Литва); Рейн Мюллерсон (Эстония) и др. Рассматриваются не только структурно-функциональные изменения, через которые элиты как конечные драйверы социальных изменений проходят в условиях трансформации общества, но также и те вызовы, с которыми сталкиваются властные группы.

Другой международный проект был посвящен сравнительному изучению политического лидерства в различных культурных средах [Gaman-Golutvina, 2009].

Опыт компаративного изучения стран, объединенных географической близостью, общностью политических систем или политических культур является традиционным форматом исследования. В качестве прецедента таких исследований с участием отечественных специалистов можно привести реализованный под эгидой университета Фрибур (Швейцария) проект по сравнительному изучению конфигурации и роли массмедиа в постсоциалистических странах, результаты которого были изложены в обобщающей монографии, признанной лучшей публикацией российского политолога за рубежом [Media, freedom… 2009]. Этот проект также позволил избавиться от ряда не соответствующих реальности мифов. Так, оказалось, что в год проведения исследования темпы распространения Интернета были наивысшими в странах, которые, как правило, не относят к категории демократических, – в Беларуси и Китае.

В другом исследовании подобного формата объектом исследования стали элиты стран СНГ; была представлена типология их властных групп [Gaman-Golutvina, 2008; Gaman-Golutvina, 2007]. Еще одним перспективным объектом исследования предстали управленческие группы стран БРИКС [Гаман-Голутвина, 2015].

Опыт компаративного изучения элит и лидерства был обобщен в недавно изданном учебнике [Гаман-Голутвина, 2015].

Внутриэлитные отношения: Террариум единомышленников?

Изучение внутриэлитных отношений затронуло такие сюжеты, как взаимодействие элит и групп интересов; отношения между политическими и бизнес-элитами; технологии межэлитных коммуникаций.

Центральным сюжетом в изучении различных фракций российских элит стало взаимодействие основных игроков – политических и бизнес-элит, поскольку именно эти два актора оказались основными бенефициариями происшедшей на протяжении последних 15 лет политико-экономической трансформации. Тема получила основательную разработку в публикациях И.М. Бунина, А.Ю. Зудина, Н.Ю. Лапиной, С.П. Перегудова, И.С. Семененко и др. [Бизнес… 2006; Бунин, 2003; Перегудов, Лапина, Семененко, 1999; Перегудов, 2003 ; Перегудов, 2006]. В целом исследователи вполне солидарно оценивали перипетии отношений государство – бизнес, будучи солидарны в признании характера эволюции отношений как перехода от модели «приватизации» государства, сложившейся в 1990-е годы, к формуле «государственного корпоративизма», подразумевающей возможности власти не выбирать преференциальных партнеров для диалога, но также контролировать в определенной степени артикуляцию их требований [Перегудов, с. 29]. Упомянутые эксперты также вполне единодушны в признании высоких издержек этой модели и, соответственно, весьма негативно оценивают ее возможные последствия. Анализ различных фракций внутри отечественного бизнес-сообщества показывает расхождение ориентаций различных его сегментов. Так, С.П. Перегудов выделяет две основных группировки корпоративного капитала, условно определяемых как неолиберальная (представляющая преимущественно корпорации сырьевого сектора) и неоэтатистская (значительная часть бывшего ВПК, машиностроения, ряда других отраслей обрабатывающей промышленности), которые, в свою очередь, неоднородны и включают приверженцев умеренных и радикальных модификаций каждой из экономических идеологий.

Эксперты констатируют, что взаимодействие бизнеса и бюрократии происходит в основном по линии распределения и перераспределения собственности [Перегудов, 2007], а переход от одной фазы перераспределения собственности к другой ведет к изменению не только характера взаимодействия «игроков», но и их состава. Любопытно, что оценка экспертами данного процесса заставляет вспомнить позицию американских элитистов второй половины ХХ в., которые, в противовес плюралистам, настаивали на характеристике современной власти как единого конгломерата, объединяющего представителей бизнеса и политического истеблишмента. Сегодня С.П. Перегудов пишет: «Большой бизнес и госуправленческие кадры сплачиваются, а где?то и сливаются воедино, образуя тот самый «правящий класс», который вершит делами страны как бы от имени всего общества», тогда как общество обнаруживает себя отстраненным от каких бы то ни было управленческих функций. Даже организации гражданского общества, формально вовлеченные в систему государственных учреждений, реального участия в политическом управлении не принимают [Перегудов, 2008].

Вышесказанное дает основания экспертам квалифицировать преобладающие ныне тенденции как государственный корпоративизм, суть которого – во встраивании крупного бизнеса (не только государственного, но и частного) в вертикаль власти. Впрочем, эксперты неоднозначно характеризуют государственный корпоративизм и как концепцию, и как общественно-политическую практику, поскольку он оказывает в некоторых случаях весьма позитивное воздействие на национальное развитие. В частности, позитивный эффект данного феномена наблюдался в 70?е годы прошлого века в Южной Корее, где и государство, и крупный бизнес были нацелены на поступательный качественный рост экономики и превращение страны в современное, промышленно развитое государство. Наиболее существенные изъяны данной системы эксперты усматривают в ее неустойчивости вследствие слабости ее институциональных оснований.

В ряде публикаций получили освещение относительно новые тенденции в эволюции отношений бизнеса, власти и общества. В том числе это формирование новых стратегий бизнеса во взаимодействии с обществом и властью в целях повышения собственной репутации как ответственного «корпоративного гражданина» [Перегудов, Семененко, 2006].