Казанский альманах 2018. Изумруд

– Что за бесстыдство! Солтан, вас повсюду разыскивает отец!

Мухаммад покраснел и, как ошпаренный, отскочил от девчонки. Она подхватила на ходу головной убор, торсук и бросилась бежать по берегу. Сотник рассмеялся ей вслед и похлопал по плечу сердито хмурившегося воспитанника:

– Не гневайтесь, солтан, рано вам ещё играть в эти игры. Придёт время, познаете женщин сполна. В них самая большая сладость, но и самая сильная боль, уж поверьте, Мухаммад.

Они шли по степи несколько дней, пока их не нагнали гонцы повелителя. В письме хан сообщал о разгроме джихангиром его передового тумена во главе с эмиром Казанчи. «Нам пришлось отступить за Терек, – писал Тохтамыш. – Теперь держим единственную в этих местах переправу и надеемся на милость Аллаха. Здесь вскоре определится исход войны». В страшных кровавых битвах, ценой которых должны были стать десятки тысяч жизней, решались и судьбы двух могущественных повелителей, оспаривающих своё первенство в мире великих правителей[20 - Решающая битва на Тереке произошла 16 месяца сани 797 года хиджры или 15.04.1395 года.]. Солтан Джеляльуддин повернул коней своего отряда и поспешил на помощь отцу. Он молил Всевышнего лишь об одном: успеть к началу сражений.

Тохтамыш в предстоящем столкновении старался не допустить прошлых ошибок. Помня о неудаче на реке Кондурче, где войско оказалось прижатым к воде, хан приказал укрепиться на противоположном берегу Терека. Перед мелководьем принялись рыть канавы, устанавливать большие щиты-чапары и колья против конницы, строить изгороди, за которыми могли укрыться лучники и копейщики. Предпринятые меры помогли: туменам Тимура не удалось с ходу перебраться через речную переправу, и они вынуждены были остановиться и разбить лагерь. Два воинских стана, разделённые водной лентой, замерли как огромные хищные звери, затаились, ощетинившись и выставив когти. Они готовились схватиться в поединке, но река охлаждала азарт, мешала сцепиться сиюминутно.

Тимур стремился выйти на открытое пространство, где они могли вступить в открытую битву. Каждый день ожидания играл на руку Тохтамышу, к которому со всех сторон стекалась подмога – из Азака шли генуэзцы; с Закавказья прибывали ободрённые недавней удачей нахи; спешили аланы и черкесы. Огромное войско джихангира не могло выжидать, оно и без того преодолело многодневный путь, претерпело лишения и нехватку продовольствия. По дороге им не попалось ни одного кочевья, все степные аилы снялись с мест, остались на утоптанной почве лишь следы от стоявших раньше юрт. Щедрая степь словно вымерла, – ни одной, даже самой скудной отары или стада. Но туранцы Мавераннахра, храбрецы Хорасана и батыры Мазендерана и Килана, составлявшие основу войска великого эмира, закалились в тяжких долгих переходах. Они привыкли жить в походных заботах, терпеть холод и зной, выживать среди песчаных бурь и снежных буранов и сейчас, полуголодные и уставшие, готовились ринуться в битву.

Тимур не медлил, после короткого отдыха дал приказ, и начались жестокие бои на переправе. Три дня воинам Тохтамыша удавалось удерживать позиции, но на третий – под прикрытием ночи – багатуры Железного Хромца преодолели препятствия и ворвались в спавший лагерь Тохтамыша. Положение спас мангытский отряд охранения, всадники отважно бросились на противника и дали возможность едва пробудившимся воинам прийти в себя. Вместе им удалось вытеснить туранцев за ограждения, но ордынцы потеряли выгодную позицию, джихангир вышел на простор, и теперь ожидалось столкновение огромных масс людей.

Эмир Тимур, верный своей тактике, и на этот раз разделил войско на семь корпусов, но предусмотрительно оставил резерв. Эти запасные тысячи спасали в самых безвыходных ситуациях, преломляли ход битвы, и самаркандский правитель всегда держал их под рукой. Тохтамыш же последовал старым принятым ещё у чингизидов манёврам, посчитал верной атаку противника с обоих флангов. Но устаревшая тактика не сработала, багатуры Тимура были настороже и отбили налёт ордынцев…

Джеляльуддин прибыл в лагерь повелителя в самый разгар противостояния двух гигантов: начиналось очередное сражение. Хан Тохтамыш бросил в бой основные силы. Тумены Актау Давуд-Суфи, эмира Утургу, Кунче-оглана и оглана Бек-Ярлыка атаковали левое крыло противника, а на правый фланг бросилась конница Исабека и Бакиш-Хаджи. Солтан Джеляльуддин во главе своего отряда с ходу ворвался в битву. Перед жестокой сечей он успел отдать приказ десятнику нукеров увести в лагерь сына. Телохранители, исполняя повеление, выставили копья, обступили Мухаммада с его воспитателем и принялись теснить к безопасному месту. Мальчик отчаянно противился, рвался в бой, махал своей саблей, откидывая щит, которым аталык пытался прикрыть его. Стрелы лучников сыпались смертоносным градом, одна впилась в плечо Урака. Старый юзбаши переломил древко, зажал кровоточащую рану рукой. Широко распахнутыми глазами Мухаммад глядел на страдания аталыка, на воинов, которые падали повсюду, но бились не на жизнь, а на смерть. Мальчик притих и подчинился приказу отца. У ханского шатра всхлипывающего Мухаммада сняли с коня и в сопровождении раненого Урака укрыли внутри.

А битва продолжалась, и от многотысячного стона, яростных криков, предсмертных хрипов, топота копыт и звона сабель не слышно было голосов предводителей. Приказы доходили с опозданиями. Хан Тохтамыш пытался помочь правому флангу, но эмиры, которые успешно теснили левое крыло Тимура, не видели ничего, кроме слабевшего в их тисках врага. Великий эмир не дремал, словно коршуна он выпустил в бой резервный тумен. Запасные тысячи остановили мангытов Исабека и погнали их к реке…

Ещё два дня длились кровопролитные бои. Победа, как коварная красотка, кружила голову то одному, то другому повелителю, пока не случилась очередная измена. И родилась она из вражды эмиров правого крыла – Актау Давуд-Суфи и Утургу. Темники давно соперничали меж собой, сцепились и на этот раз, когда в одной из стычек погиб предводитель улуса бахренов Яглы-бей. Мудрому бею удавалось сохранять между давними недругами хотя бы видимость мира, он был их мостиком доброжелательности, который эмиры не смели переходить. Но погиб Яглы-бей, и спесивый Актау нашёл ничтожный повод, чтобы потребовать у хана Тохтамыша голову соперника. За Утургу водились грешки, но вина его была не так велика, чтобы лишаться жизни. И посреди незаконченных битв, когда все они висели на волоске от гибели, не было места притязаниям эмира из рода Суфи. Об этом и сказал Тохтамыш своему военачальнику, но вызвал лишь злобу и желание не повиноваться. Уже на следующий день эмир Актау подговорил военачальников правого крыла на измену, и в самый разгар сражения они покинули своего повелителя.

Джеляльуддин словно предвидел, чем закончится очередная битва. Ещё накануне он крепко обнял сына, распрощался с ним и повелел Ураку отвезти мальчика в его кочевье.

– Пора вашему воспитаннику познакомиться с родными своего аталыка, – промолвил Джеляльуддин. И добавил, опустив голову: – Если нам не суждено выжить в этой войне или придётся вновь сделаться беглецами, пусть твой аил укроет царевича Мухаммада. А я буду знать, где искать сына, если Аллах смилостивится и оставит меня в живых.

Мухаммад не слышал последних слов отца, он выискивал глазами среди бесчисленных шатров бунчук своего деда. Как ему хотелось перед разлукой уткнуться в шею хана Тохтамыша, сказать, как он его любит и как хочет увидеть победителем. Но едва ли среди жестокостей и смертей последних дней могущественный дед поймёт его порыв. Ещё примет мальчишескую чувствительность за слабость и высмеет внука. Мухаммад смахнул непрошеную слезинку, решительно отвернулся от ханского шатра. В последний раз он выслушал наставления отца и направил коня вслед за аталыком. В путь с ним уходило и шесть нукеров, которые остались живыми от десятка, что выводил юного царевича с поля боя в первый день. Эта была вся охрана, которую солтан Джеляльуддин мог позволить себе отправить с сыном в тяжёлый путь. Но та смертельная опасность, которая грозила мальчику в хаосе битв, не шла в сравнении с самой тяжкой и долгой дорогой. Солтан спасал своего наследника, не ведая, какие немыслимые испытания ждут Мухаммада на этом пути.

Глава 7

Юный солтан направлял усталого коня к холмам. Возвышенности едва виделись в синей дымке утреннего тумана, и в их сторону указывал слабеющей рукой раненый аталык:

– Мухаммад, да будет милостив к вам Всемогущий Аллах, помните: там, в урочище святого Ахмеда, живёт мой род. В аиле вы всегда найдёте приют и поддержку. И даже если мне не удастся добраться живым до тех мест, только назовите своё имя, и люди кочевья преклонят перед вами колени.

Мальчик настороженным взглядом обвёл унылый простор, места эти навевали тревогу, как и вся степь, ставшая вдруг чужой и враждебной. Опасности таились на каждом шагу. И родина воспитателя ему не нравилась, не хотелось проживать свои дни в задымлённой юрте. Слишком хорошо помнилась солтану дворцовая жизнь с её уютом и роскошью. Но вслед за воспоминаниями о мягком ложе, книгах, изящных безделушках и вкусных, сытных блюдах, вставали картины погрома, горящих аилов, смерти, гонящейся по пятам. Мухаммад быстро повзрослел и начинал понимать: дни беззаботной жизни остались позади, и теперь только юзбаши Урак мог дать шанс выжить среди псов, пущенных по его следу. Но слабость старика, вызванная открывшейся раной, беспокоила Мухаммада. Сможет ли сотник добраться до своего аила, не оставит ли воспитанника одного на этой земле? Стремясь успокоить аталыка, а скорей себя, юный солтан промолвил:

– Аллах велик! Мы доберёмся до ваших родных мест, уважаемый наставник, и доберёмся до них вместе.

Мухаммад не желал признаться даже самому себе, как он боится одиночества. Неприметная дорога в степи вела их всё дальше и дальше, а с нею неспешно двигались и мысли юного солтана.

Десять лет прожил Мухаммад, и все годы он был окружён заботой и любовью близких. Каждый подданный могущественного деда спешил услужить мальчику, все были рады оказаться рядом с любимым внуком повелителя. Он не знавал вкуса одиночества, но насмешливая судьба сменила свой ветер, и Мухаммад, который считал себя центром Вселенной, оказался никому не нужным. Только старый аталык по-прежнему оставался рядом с ним, и в его аиле надеялся укрыться от превратностей злой судьбы внук ордынского правителя. Мухаммад не знал, жив ли его могущественный дед после столь сокрушительного удара, который нанёс Великой Орде повелитель Мавераннахра. В радужных надеждах мальчика хан Тохтамыш укрывался в лесистых землях своих обширных владений, копил там великую силу и ожидал момента, когда можно будет нанести ответный удар по империи злого Тимура. Мухаммаду хотелось верить, что всемогущий дед отыщет его, и он вновь окажется под широкой дланью ханской защиты. Родное кочевье аталыка могло укрыть на короткое время до того часа, когда за любимцем повелителя примчится удалая сотня верных нукеров.

Мухаммад мечтал, но глаза его видели иную действительность, и ум, ещё незрелый, но наученный здраво рассуждать, понимал, если хан Тохтамыш выжил, он и сам такой же бедный скиталец, а удар, нанесённый джихангиром Тимуром, более похож на смертельный. Никогда более не подняться Великому Улусу до прежних высот могущества, никогда не стать державой столь же сильной и прекрасной, как самаркандский улус.

О, страна престола, что стало с тобой?! Если бы поднялись все потомки великого Чингисхана, что сказали бы они, глядя на разорённое своё гнездо? Воистину, проклят тот час, когда хан Тохтамыш решился противостоять Тимуру. В кровопролитных жестоких битвах ордынцы потерпели сокрушительное поражение. С берегов Терека немногие оставшиеся в живых рассеялись по степям, но и там их нагоняли беспощадные отряды врага. Джихангир вознамерился уничтожить всю Орду, сжечь и разрушить города, приносящие славу этим местам. Приказ был дан, и началось кровавое шествие победителей по степным просторам. Всё лето и осень сыновья, внуки и именитые военачальники Тимура крушили ордынские поселения. В развалинах лежали десятки городов, порубленные и сожжённые жители белели костьми в своих домах и мастерских. Обезлюдели степи, и только дикие звери бродили отныне там, где прошёл Железный Хромец.

Солтан Мухаммад все эти страшные месяцы укрывался с ханским гаремом. Они с аталыком нагнали покинувших Сарай женщин и малолетних детей повелителя и присоединились к беглецам. Охрана везла гарем окольными путями, в стороне от караванных дорог, опасаясь преследователей. Вооружённые евнухи не спали ночами, с тревогой вслушивались в одинокие крики птиц, вой волков. Утомлённые невзгодами и неизвестностью по ночам все засыпали как убитые. Они не сразу узнали об отряде внука Тимура Пир-Мухаммаде, который разрушил Сарай ал-Джадид, а теперь шёл по их следам. Мурза Пир-Мухаммад желал завладеть почётной добычей – семьёй хана Тохтамыша, чтобы похвастать перед могущественным дедом неслыханной удачей.

Не один месяц ему пришлось охотиться за женщинами побеждённого хана, но охране гарема всякий раз удавалось обхитрить преследователей, сбить их со следа. Госпожи просили приюта в небольших поселениях вдоль Яика, прятались в степных аилах, а чаще гарем становился лагерем в пустынной долине, прикрытой от чужих глаз холмами. Летняя пора позволяла сделать домом любой уголок родной земли, огромные пространства степи укрывали их от жестоких воинов Тимура. Они терялись в бесконечности полупустынь и среди выжженных светилом белых пятен солончаков, становились незаметными в лесостепных полосах, где можно было устроить стан в небольшом урмане. Старший ага гарема с надеждой ждал, что однажды их отыщут воины повелителя, или нагонит гонец и укажет путь, куда следовать и где укрыться от врага. В душе же каждый из беглецов лелеял мечту об изгнании захватчика из Великой Орды и воцарении истинного хана и их господина.

Но повсюду их ожидали печальные вести. Такие же беженцы, как и они, которым посчастливилось скрыться от рыщущих по степи слуг Тимура, рассказывали о городах, лежащих в развалинах, об ограбленных и опустевших улусах, о тысячах убитых мирных жителей. От жутких повествований стыла кровь в жилах. Ханская семья понимала, что убийцы идут по их следам, и всё чаще они ощущали дыхание преследователей за спиной. Смрадным духом страха веяло от мысли о расправе. А упорству Пир-Мухаммада можно было позавидовать, он вместе с воинами всё лето провёл в сёдлах и продолжал погоню, пока на одной из стоянок не настиг беглецов.

Мухаммад содрогнулся, ему вновь вспомнилось кровавое побоище, которое устроили по приказу разгневанного мурзы. Туранцы безжалостно расправились с малочисленной охраной, евнухам, бросившимся на защиту детей, вспарывали животы. Раззадоренные долгой охотой воины мурзы не могли остановиться, вслед за стражей гарема принялись резать женщин и детей. Юзбаши Ураку чудом удалось отбить Мухаммада от огромного головореза с окровавленным кинжалом в руке. Десятки жизней распрощались с этим миром под остро отточенным самаркандским лезвием, и юный царевич стал бы следующей жертвой, не окажись таким стремительным и ловким его аталык. Сабля юзбаши пронзила грудь великана, тот захрипел, выронил кинжал и повалился бесформенной тушей на тела собственных жертв. Урак и Мухаммад вскочили на своих лошадей и умчались к степным холмам, и беспорядочные крики ещё долго летели им вдогонку: «Багатур Хасан-ага убит! Убили Хасан-багатура! Догнать нечестивцев!»

Погоня была пугающе долгой, но они смогли уйти, среди седых ковыльных степей преследователи потеряли их след. Им удалось спастись, но одна из стрел тяжело ранила сотника. Сейчас аталык терял последние силы, но упрямо вёз любимого внука повелителя в родное кочевье, надеясь там переждать неспокойные времена. На коротких привалах они опасались встречи с незнакомцами и не зажигали костров. Сын солтана Джеляльуддина послушно следовал за своей судьбой, которая вела его в аил, затерянный среди холмов. Но мог ли он знать, что ему уготовано за этими далёкими холмами, покрытыми высохшими степными травами?

Юзбаши тяжело и надсадно закашлялся, он припал к косматой гриве коня и содрогался всем телом, вжимаясь в потную шею животного. Мухаммад натянул поводья и остановился, мальчик с нескрываемым страхом смотрел на раненного наставника. Казалось ещё один приступ кашля и старый воин падёт бездыханным к ногам скакуна. Но аталык, откашлявшись, выпрямился, явив Мухаммаду красное от натуги лицо:

– Это ничего, сынок. – Мужчина отёр вспотевший лоб рукавом стёганого казакина. – До урочища рукой подать.

В словах Урака слышалось столько спокойной силы и уверенности в завтрашнем дне, что солтан не обратил внимания на непочтительное обращение аталыка. Слова старого воина ободрили мальчика, он весело улыбнулся и причмокнул, подбадривая жеребца. Мухаммад направил коня вперёд и уже не увидел, какого труда стоило Ураку натянуть ослабшие поводья. Открывшаяся рана отняла у старика последние силы, но он не желал выказывать слабости перед знатным воспитанником.

Лишь к вечеру потянуло дымком, но запах этот вселил тревогу. Пахло гарью, а не духом очагов, и далёкий остервенелый лай собак не был похож на ленивую брехню сытых псов. Урак с тревогой вглядывался вдаль, вслушивался в беспокоящие звуки, он уподобился осторожному зверю, который ступал на чужую территорию. Мухаммад затаился за его спиной. От хорошего настроения мальчика не осталось и следа. Он опасался, что и здесь их ожидают враги, расправившиеся с гаремом хана Тохтамыша. Где-то вдалеке подала голос собака, и от её наводящего ужас воя мурашки пробежали по телу мальчика. А у старика перед ликом опасности только прибавилось сил. Он собрался, подтянулся, словно готовился к стремительному броску. Сощурив цепкие глаза, сотник процедил:

– Держитесь в стороне, мой господин. Если увидите опасность – пришпорьте коня, не жалейте его боков! А останетесь один… ищите своего отца. Степь велика, но она полнится слухом, умейте спрашивать – и вам ответят.

Но Мухаммад, хоть и был напуган, от старого юзбаши не отставал. Он не пожелал внять словам наставника, даже опасность оказаться лицом к лицу с врагами не казалась ему столь страшной, как одиночество. Он решил вступить в аил вместе с аталыком, и никакая сила не могла заставить изменить это решение.

Стойбище возникло внезапно, словно выскочило из очередного холма. Раньше его нелегко было разглядеть из-за обилия густого кустарника и невысоких деревьев. Но сейчас кустарник пылал охваченный огнём, а среди обожжённых огненными языками деревьев выделялись обгоревшие остовы юрт. Старик вскрикнул и, пришпорив коня, понёсся к тому, что осталось от кочевья. Мухаммад, привстав в седле, огляделся, но никого не заметил поблизости. Он спешился и повёл фыркающего испуганного жеребца за собой. Повод натягивался всякий раз, когда конь натыкался на человеческое тело, распростёртое на земле. Вновь перед глазами юного солтана вставали картины разора стоянки гарема. Смерть была везде одинакова: и за много дней пути отсюда, где погибла ханская семья; и здесь, в маленьком аиле – родном гнезде старого Урака.

Глава 8

Аталык причитал над телами погибших. Мухаммад, подобрав ноги под себя, опустился рядом со стариком, сложил руки для молитвы, но привычные заученные с детства слова не шли на ум. С болезненным любопытством мальчик разглядывал старуху с седыми косицами, выбившимися из-под цветного покрывала. Она словно спала на пороге сгоревшей юрты и тянула морщинистую руку к молодой женщине в растерзанной одежде и детям, сражённым ударом сабли…

Не в силах смотреть на плачущего старика, Мухаммад поднялся и пошёл прочь. Он брёл среди поверженных тел и отгонял стервятников, которые почуяли добычу. Птицы, распустив свои чёрно-белые крылья, деловито перескакивали с места на место от одного мертвеца к другому, не обращая внимания на воющую собаку. Мальчик ждал, когда аталык вспомнит о его существовании и перестанет раскачиваться перед покойными. Мухаммаду вновь стало страшно и, чтобы отогнать недостойное чувство, которое липкими тенётами опутывало сознание, солтан быстрым движением сорвал с плеча лук. Он вставил в тетиву стрелу и выпустил её в собаку. Дрожащая рука оказалась неверной, и стрела лишь вскользь задела лапу животного. Собака заскулила, отскочила прочь и потрусила к оврагу, поросшему редким лесочком, продолжая подвывать. Разозлившись, Мухаммад выдернул из колчана вторую стрелу и бросился за псиной, но та сгинула с глаз. Мальчик пошарил в кустах орешника, там кто-то еле слышно попискивал. Он продолжил поиски в неистовом желании уничтожить источник позорного страха, но в самой сердцевине орешника открылась неожиданная картина: мёртвая женщина прижимала к своей груди пищащий кулёк. Видимо, смертельно раненная, она из последних сил заползла сюда, ища спасения для себя и ребёнка.

Мухаммад наклонился, едва разжал застывшие руки, и дитя оказалось в его руках. Расширенными от удивления глазами мальчик разглядывал круглую головку, покрытую пушком рыжих волос, две маленькие розовые ладошки, беспомощно порхавшие над шёлковым одеяльцем. Малыш почувствовал тепло человеческих рук и перестал плакать. Пара чёрных, круглых, как бусинки, глаз разглядывали Мухаммада. Солтан улыбнулся, внезапно ощутив прилив покоя и уверенности, для этого человечка он был великаном, спасителем и защитником. Мухаммад приободрился. Он вдруг подумал, что сам Аллах послал беспомощного ребёнка, чтобы в заботах о нём забылись недостойные чувства. Осознание этого вдохнуло невиданные силы в неокрепшую душу мальчика, он расправил плечи и неумело прижал к себе хрупкое тельце малыша.

– Где вы, солтан? – услышал он голос аталыка, обеспокоенного отсутствием воспитанника.

Мухаммад обернулся:

– Взгляните, кого я нашёл, ага.

Юзбаши присел на корточки перед женщиной, провёл ладонью по окаменевшему лицу.

– Всевышний не оставил никого, забрал даже невинных, – пробормотал Урак.

– Как же? – удивился Мухаммад. – А этот мальчишка не из вашей семьи?

Только тогда Урак разглядел живого младенца на руках воспитанника. Он подскочил с земли и с неожиданным проворством выхватил свёрток у солтана.

– О Всемогущий Наш Небесный Повелитель! – вскричал он. – Благодарю тебя за этот дар! Ты не дал прерваться моему роду, оставил малый корешок, чтобы однажды это дитя возродило семью!

Старик вскинул малыша к темнеющим небесам, и они вдруг отозвались страшным грохотом. Из тучи, нависшей над головами, на ошеломлённого Мухаммада хлынул дождь. А старый Урак смеялся от радости и кричал:

– Велик Аллах! Ибо только Ты, дающий влагу, поишь Землю и всё живое, ибо только Ты утверждаешь жизнь на этой Земле!

Убежище от разыгравшейся не на шутку стихии аталык и его юный воспитанник нашли в овраге. Там склонявшиеся над землёй густые гибкие кусты образовали своеобразную крышу, сквозь которую дождь проникал с трудом. Старик отыскал сухое место, скинул с плеч казакин и уложил на него ребёнка. Только после этого он развернул покрывало и со слезами умиления погладил серебряную безделушку на груди малыша. Кожаный шнур, удерживающий родовой талисман на крохотной шейке, запутался в маленьких пальчиках. Ребёнок силился избавиться от нежданного неудобства, кряхтел, морщился и, наконец, заплакал, извергая из груди пронзительный крик.