Казанский альманах 2018. Изумруд

По стойбищам ногайцев сновали посланцы в красных шапках, отороченных мехом огненной лисицы. Гонцов узнавали все, они прибывали от самого эмира Тимура, зазывали людей за собой, на богатые земли Сыр-Дарьи.

– Наш великий эмир, завоеватель Вселенной, Тимур Гурган мечом взял земли Тохтамыша. Ныне со всеми улусами, пастбищами и скотом вы принадлежите Мавераннахру. Ступайте туда, куда прикажет ваш новый повелитель!

Кочевники переглядывались с недоумением. Лето вступало в самую сочную пору, травы выросли по пояс – раздолье для табунов и скота. Куда их звали нукеры Тимура? Что они должны были искать в чужих землях?

Но только покидали кочевье посланцы джихангира, как приезжали свои – нукеры Идегея. Эти говорили слова противоположные, уже от имени эмира из рода Ак-мангыт:

– Говорю я, Идегей, вам, мои сородичи, племена левого крыла Великой Орды. Настали чёрные времена, смуты и беды ожидают нас. Приказывает вам великий эмир Тимур идти в его земли, но не слушайтесь. Как придёте к Самарканду, повелитель рассеет вас, словно речной песок, и род простится с родом, а отец с сыном. Но и остаться на своих пастбищах вам нельзя, ослушников карают жестоко! Повинуйтесь мне, кочевые племена: берите своих жён, детей, скот и юрты и идите в дальние степи, не оставаясь на одном привале более двух дней, ибо слуги Тимура нагонят вас. А когда придёте туда, куда укажут мои люди, становитесь кочевьем. То будет ваша новая земля, и туда приду я, и под моей защитой вы окажетесь в безопасности. Такое моё слово! Так повелевает ваш эмир Идегей!

Мангыту покинуть благоденствующего Тимура Гургана оказалось легко. Грозный воитель упивался плодами победы и забыл о своей извечной подозрительности. Когда Идегей смиренно попросил отпустить его к родичам, дабы лично привести их под сень власти нового повелителя, джихангир дал своё благосклонное разрешение. Вереница возов с богатой добычей, сопровождаемая тысячами воинов, потянулась от стана правителя Мавераннахра, – Идегей спешил уйти с места стоянки Тимура, с острова Уртюбе. А туранцы отдыхали, собирались с силами перед возвращением на родину, но военачальники, разгорячённые недавней победой, звали великого эмира на штурм Хаджитархана, к стремительному набегу на Сарай ал-Джадид. Сейчас эти города остались без защиты. Богатые и обширные они манили к себе жадных до наживы вельмож. Но Тимур не желал испытывать судьбу, он и так считал Улус покорённым. Государство с огромными территориями и неисчислимыми людскими ордами, будто рука избалованной, но подчинившейся ему красавицы, легло на его ладонь, скрюченную старостью и былыми ранами. Зачем рушить цветущие города, которые и так пали к ногам, неразумно и расточительно уничтожать собственные ценности. Помнилось, что и войско его понесло большие потери, он оставил на поле сражения восемнадцать могил темников, ни к чему подвергать багатуров новым испытаниям. Но, а если кому-то не терпится, никак не сидится среди пиров и целых гор с захваченным добром, то…

– Вам мало битв и сражений, недостаточно добычи? – спросил он у военачальников. – Так ступайте на земли вассалов Тохтамыша и возьмите с них всё, что вам причитается.

Как только были произнесены заветные слова повелителя, отряды бросились грабить окрестности и улусы, раскиданные по обе стороны могучей реки. Первыми их грабительским набегам подверглись булгары и мокша. Воины великого эмира вернулись в лагерь, сгибаясь под тяжестью добычи. Лошадей, верблюдов, баранов и быков было так много, что победители не знали, как угнать столь бесчисленные стада и табуны в Мавераннахр. Как водится, в лагере объявились перекупщики, которые всегда отличались отменным чутьём на наживу. Они за бесценок скупали невольников, скот и прочее добро. Воины легко прощались с добычей, монеты, чей звон тешил слух, везти было куда легче, чем гнать людей и табуны.

В этой суматохе никто не вспомнил об Идегее и не искал в огромном стане обещанных им мангытов. А эмир нагнал своих соплеменников у реки Яик близ шумного города Сарайчик. Собрав мужчин на родовой совет, Идегей объявил себя беклярбеком, старшим над эмирами, господином и покровителем племён. Мангыты и ногайцы, которые покинули привычные для них места и опасались гнева Тимура, склонили головы перед Идегеем, чей отец некогда правил ими. Никто и не вспомнил в тот час про старшего эмира Исабека, а он остался верным хану Тохтамышу и, как все преданные повелителю алпауты, скитался где-то в чужих землях.

Идегей ощущал себя победителем. Сбылись его давние мечтания, он стал повелителем и главой ногайцев и мангытов, и на голове его красовалась шапка, сравнимая лишь с ханской. В этот час он поспешил к той, ради кого стремился к цели и достиг невиданного могущества. Первейший среди кочевых эмиров откинул полог юрты Джанаки и вошёл, по-хозяйски оглядев убранство жилища. У слуг не хватало времени, но они постарались на славу, выискали в возах с добычей ковры, цветные войлоки, низкие лаковые столики, серебряные кувшины и чаши. Эмир взглянул на Джанаку-ханшу. Она сидела на мягких подушках, опустив глаза, пальцы её машинально перебирали драгоценности, которые муж прислал накануне.

– Джанака.

Женщина вздрогнула, заслышав его голос. Во вскинутых, удлинённых сурьмой глазах он разглядел слёзы, а она поспешила укрыть их за радостным возгласом:

– Они очень красивые, мой муж, – ожерелье и серьги.

Она протягивала ему драгоценности, словно хотела, чтобы и он полюбовался отделкой и камнями.

– Джанака! – Он глядел на неё торжествующе. – Я провозглашён беклярбеком Мангытского юрта. Я занял место своего отца, теперь я – первый среди мангытов и ногайцев!

Он опустился рядом с ней:

– А ты – моя царица.

Его рука скользнула по лицу женщины, вынуждая её взглянуть на него:

– Ты не рада, хатун? О чём думаешь? Если о нашем сыне, оставленном в старом аиле, то скоро он будет с нами. Я послал за ним людей. Или иное беспокоит тебя, поверь мне свои думы.

Она взглянула робко, словно опасалась, говорить ли ей. Наконец, выдохнув, прошептала:

– Я не могу спать ночами, боюсь за отца. Скажите, эмир, что с ханом Тохтамышем?

Она со страхом ожидала ответа, глядела на широкоскулое, смуглое до черноты лицо Идегея. В его раскосых глазах не было ни гнева, ни сочувствия, одна пустота, которой Джанака боялась больше всего. Эмир притянул женщину к себе, поцеловал сначала легко с нежностью, а после с силой, укусив губу. Она вскрикнула, прижала ладонь к кровоточащей ранке.

– Твои губы были сладкими, а теперь солёные от крови. Но какие бы они ни были, не хочу, чтобы они произносили имя «Тохтамыш». Забудь о нём, слышишь, жена, забудь навсегда.

Голос нового беклярбека мангытов был тих, но ханская дочь расслышала в нём угрозу и поспешно склонила голову.

Великий эмир Тимур отбыл в Самарканд, так и не дождавшись Идегея с его людьми. Не оказалось в свите повелителя и царевичей Тимур-Кутлуга и Бекбулата. Повелитель отправил за ними гонцов, но посланцы вернулись с недобрыми вестями. Бывшие союзники на покинутых просторах Великого Улуса нашли свои царства и не пожелали признать верховенства Тимура. Идегей возглавил Мангытский юрт, Тимур-Кутлуг сел в Хаджитархане, а оглан Бекбулат в искусстве предательств и измен превзошёл всех. Он, который в разгар битвы при Кондурче покинул Тохтамыша, теперь изменил и джихангиру Тимуру. Бекбулат отправился в верховья Дона, где и объявил себя независимым ханом. Но вскоре этому хану стал тесен собственный удел, Сарай ал-Джадид оставался беззащитным и одиноким, трон повелителя пустовал, и новоиспечённый господин направил свои тысячи к городу. Хан легко овладел столицей, в которой царили беспорядок и неразбериха. Дворец Тохтамыша, его жёны и богатства – всё досталось Бекбулату. Новый правитель, воцарившись в Сарае, повелел выбить монеты со своим именем и с излюбленным титулом ордынских ханов «Султан правосудный».

Глава 4

Царевич Джеляльуддин следовал по землям Польского королевства. Ему с небольшим отрядом удалось вырваться из жестокой сечи и уйти от преследователей, а ещё забрать из подверженного избиению стана маленького сына.

Мухаммада солтан взял с собой, когда выезжал из Сарая. С того времени, как в степи трагически погибла мать мальчика – Нисабика, Джеляльуддин опасался потерять сына и не покидал столицу без него. Даже высокое покровительство деда не давало уверенности в безопасности наследника. Брать пятилетнего ребёнка с собой на битву считалось верхом безумия, но Джеляльуддина никто не мог переубедить. Зато маленький Мухаммад был в восторге. Его перед сражением облачили в настоящие доспехи, выкованные для него ханским кольчужником, нашлась и сабелька по руке, а лук со стрелами мальчику подарил сам повелитель.

Мухаммад и теперь восседал в полном военном облачении на лошади вместе со своим аталыком Ураком. Маленький солтан устал и хотел спать, бесконечная дорога утомила ребёнка, его глаза невольно закрывались, но он через силу таращил их, пытаясь совладать с собой. Наконец, не выдержав, мальчик прижался к широкой груди юзбаши Урака и провалился в глубокий сон. Аталык не стал беспокоить воспитанника, придержал его одной рукой, а другой крепко сжал поводья.

Солтан Джеляльуддин бросил на заснувшего сына короткий взгляд и снова отвернулся. Тяжёлые мысли не покидали его. Большая битва была проиграна, целые тумены полегли в кровавой бойне, погибли десятки военачальников – его друзей и соратников. Он не знал, что случилось с отцом: убит ли хан Тохтамыш, захвачен в плен или бежал, как и они. А если повелителю удалось скрыться, то куда он направил своего коня?

Сам солтан решил скрыться у Ягайло. Великий князь Литовский и Король Польский Владислав II Ягайло оставался преданным вассалом Великого Улуса. Джеляльуддин помнил об обещании правителя в случае несчастья приютить высокородных беглецов и помочь вернуть сарайский трон. Царевич уверенной рукой направлял свой отряд в Краков, но перед воротами ляшской столицы тоска защемила сердце, затомила, и не было мочи терпеть. Ему не хотелось глядеть на иноземные каменные города, слышать чужой говор; понестись бы назад по вольной степи с сотней удальцов, вдохнуть воздух, перемешанный с запахами горящего кизяка, полыни и кислого кумыса. А может, вернуться к великолепному многоликому Сараю, поднять по дороге кочевников, орды и племена и отбить столицу у завоевателей. Подумал и сник, сражённый доводами собственного рассудка. Нет, не помчится он назад, не станет действовать сгоряча. Да и кого можно собрать в разорённой, ограбленной степи, если мангыты подчинены изменнику Идегею, а воины верных племён полегли в жестокой сече или рассеялись по чужим землям? Нет! Как бы ни хотелось заняться делом немедленно, он должен остановиться, подумать и решить, как действовать дальше. И без помощи Ягайло не обойтись. Джеляльуддин подумал о польском господине и возникло из глубин памяти нежное белое лицо в обрамлении белокурых волос. Королева Ядвига… Помнит ли она о нём и об обещаниях поддерживать Великую Орду и направлять на этот путь своего супруга? А пуще всего хотелось знать, не забыла ли прекрасная Ядвига о его губах и горячих объятьях в каменном гроте. Ведь если он тогда не знал, что за женщина вызвала его на тайное свидание, то она-то знала точно, однако позволила себе, прежде чем оттолкнуть, окунуться в безумное блаженство.

Солтан вновь повернул голову, примечая где находится Мухаммад. Мальчик всё ещё дремал в седле Урака-баши. При взгляде на сына Джеляльуддин подумал и о его матери, и вновь защемило сердце былыми сомнениями. Он так и не узнал, кто повинен в гибели Нисабики? Немыслимо, чтобы шайка степных удальцов, грабившая караваны, могла напасть на высокородных вельмож и перебить их всех с невиданной жестокостью? Так говорили во дворце все, но он не верил, иное нашёптывало сердце. И образ Нисабики не отпускал, словно молил об отмщении!

За думами Джеляльуддин не заметил, как подъехали к каменному мосту, перекинутому через ров. В канаве плескалась зелёная тенистая вода со зловонным запахом, и царевич невольно поморщился. Копыта коней звонко поцокали по каменному мосту, а после застучали глухо по деревянному подъёмному настилу, ведущему к главным ворота Кракова. Над замшелым сводом ворот нависла мощная железная решётка, и воины опустили копья, чтобы не зацепиться за преграду. Теперь они были под защитой крепкой цитадели и под не менее надёжной опекой королевской четы. Следовало довериться судьбе, прежним обещаниям Ягайло и верить, что они остались нерушимыми.

Солтан задержался в польских землях до осени. Владислав-Ягайло тянул с обещанной помощью, отговаривался своей бедой – князем Витовтом. Все его разговоры крутились вокруг нескончаемых раздоров с двоюродным братом. Разлад между ними существовал всегда, но в последние два года пропасть в отношениях стала расти с угрожающей быстротой. Витовту так и не подтвердили права на Волынь, а в литовскую столицу прибыл ставленник ляхов с целью возглавить местный гарнизон. Оскорблённый и обойдённый князь вновь задумал обратиться к Тевтонскому Ордену.

Запахи разгоравшейся войны уже носились в воздухе, в Краков приходили тревожные слухи. Двадцать четвёртый великий магистр Ордена Конрад фон Валленрод бросил клич наёмникам в Англии, Франции и Шотландии. Витовт готовил для новых битв свои отряды. Польский король и великий князь литовский Ягайло в ответ предпринял шаги для подготовки гарнизонов, разослал по вассальным городам приказ готовиться к обороне. Но в самом Кракове близость военных действий старались не замечать. Двор проводил время в роскошных празднествах и развлечениях. Король всеми силами стремился отвлечь польскую шляхту от недовольств, которые высказывались ему с грубой резкостью, присущей гордым панам. Шляхта не скрывала разочарований в супруге королевы Ядвиги. После подписания Кревской унии они ожидали усиления Польского королевства, распространения влияния на Галицию, Молдавию и Валахию. Но вместо процветания политика Ягайло привела магнатов к бесконечным войнам в Литве, разорению земель и напряжённым отношениям на севере.

Как не закручивали вихри польско-литовских распрей солтана Джеляльуддина, он старался держаться в стороне. Помня об обещаниях короля, он всегда находился рядом и всем своим видом напоминал Владиславу-Ягайло о притязаниях ордынцев. Но король, которого вынудили метаться меж двух огней, даже при горячем желании не мог поддержать солтана. Он от всего сердца желал помочь Орде обрести своего прежнего повелителя, короля вполне устраивали их дружеские и добрые отношения, замешанные на взаимовыгодной торговле, на союзе двух сильных государей, готовых протянуть друг другу руку помощи. Каков будет новый правитель, если не вернуть Тохтамышу трон, что за хан встанет во главе Сарая? Будет ли он так же дружелюбен и миролюбив, или пожелает увидеть в польско-литовских землях неиссякаемый источник наживы и бросит вперёд свои тумены? Вот о чём думал Ягайло, и Джеляльуддин ясно читал эти мысли на мрачном лице краковского господина. Только среди этих понятных ему рассуждений, мелькало и кое-что другое. Не задумывался ли в это время король о том, жив ли ещё Тохтамыш, и не хранит ли он верность призрачному повелителю, тени давно ушедшего хана? Подобные мысли терзали и Джеляльуддина, ведь отец до сих пор не прислал вести о себе, хотя солтан давно отправил по улусам своих гонцов с приказом отыскать хана и доложить об их местонахождении.

Пока вернулся лишь один из посланцев, чей путь лежал в Сарай ал-Джадид. Вести он принёс неутешительные: накануне его прибытия столица была захвачена царевичем Бекбулатом. Но даже дерзкий оглан, который объявил себя ханом и узурпировал власть в Сарае, ничего не знал о Тохтамыше. Никто не ведал, где скрывается прежний повелитель Орды, а если он уже пребывал в садах Аллаха, то где же нашёл последний приют?

Молва о возвращении Тохтамыша в родные степи прилетела с разных сторон. На закате лета прискакал гонец от самого повелителя, он доложил о пребывании хана на Кавказе, где Тохтамыш собрал несколько отрядов и двинул их на Дешт-и-Кипчак. А ко двору Ягайло тем временем прибыл важный и напыщенный посол от хана Бекбулата. Ильчи от имени своего господина требовал признать власть нового правителя Улуса Джучи. Он упомянул и о появлении беглого хана, но самоуверенно изрёк:

– Народ Великого Улуса никогда не примет Тохтамыша. Хан навлёк на наши кочевья и города большое бедствие. Племена потеряли своих предводителей, дети – отцов, жёны – мужей. По вине Тохтамыша воины эмира Тимура оставили нас в нищете и разорении. Лишь хан Бекбулат в силах удержать Орду в едином кулаке, дать народу мир и процветание, дабы жил он в довольстве и счастье.

Ягайло хвалебную речь посла выслушал, не выказывая эмоций, но только проводили ордынца со двора, пригласил в приёмную царевича Джеляльуддина и сообщил ему радостно:

– Мы счастливы, что хан Тохтамыш находится в добром здравии и готов вернуть себе трон. О том, сколько людей смогу дать вам на подмогу, подумаю, ведь Витовт продолжает грозить мне. Но пока я объявляю праздник в честь вашего отца. Будьте же на нём почётным гостем!

– Ваше Величество, благодарю вас за сердечные слова и намерения. Ваше приглашение честь для меня.  – Джеляльуддин произносил учтивые слова, а сам думал, что предпочёл бы скорей получить воинов и отправиться на помощь отцу.

Но спорить с Ягайло не стоило, и вечером солтан отправился на пиршество, как того пожелал король.

Праздник выдался великолепным, с церемонными танцами, представлением шутов и фигляров, с ужином, где наряду с Ядвигой и Владиславом II славили хана Тохтамыша и ордынских царевичей. Разгульное веселье в королевском замке не коснулось лишь маленькой комнаты, где в одиночестве скучал мальчик. Его верный аталык стоял на охране дверей, а Мухаммад разглядывал из узкого окна сад, освещаемый фонарями. Королевский замок Вавель в сравнении с бело-голубым изяществом сарайского Алтын-Таша казался ему мрачноватым и неуклюжим. Сказания о Вавеле, которые ему пересказывал вечерами юзбаши Урак, лишь усиливали впечатления мальчика. А Урак любил смаковать подробности о драконе, который, по словам местных слуг, жил когда-то в пещере под горой, где возвышался замок. Поляки называли эту пещеру Смочья Яма и пугали ею своих детей. Мухаммад боялся оставаться в комнате один, страшный дракон виделся ему в изогнутых сучьях деревьев, в камнях и таинственных углублениях горы, но ни за что ни свете он не признался бы в своих страхах. Маленький солтан мужественно переживал своё заточение и никогда не просил аталыка посидеть с ним.

А вот сегодня Мухаммаду повезло, дворцовый праздник даровал ему прекрасное и радующее глаз зрелище: он увидел фейерверк, который пускали для увеселения панства. Мальчика заинтересовало новое развлечение, появившееся в саду, – карусель. Ярко раскрашенное сооружение приводили в движение слуги, дамы восседали на широких сидениях с позолоченными спинками, подолы их платьев развевались, полы роскошных плащей летели следом. Женщины визжали от восторга, а у мальчика от любопытства и желания оказаться на месте дам горели глаза. Он долго наблюдал за развлечениями фрейлин королевы, пока не решился выбраться в сад. Оконце открылось легко, Мухаммад сел в проёме, держась рукой за раму. Но земля, до того казавшаяся близкой, превратилась в недосягаемую высоту, страшившую его, а карусель так манила, и восторженный смех дам говорил о таком необыкновенном удовольствии, что Мухаммад зажмурился, лёг на живот и принялся медленно сползать вниз. Чьи-то руки легко подхватили его:

– О, малыш! Да ты никак сбегаешь от строгого воспитателя?

Мальчик ни слова не понял из того, что говорили женщины, но глядел на фрейлин королевы широко распахнутыми глазами. Они казались ему волшебными красавицами, блистающими нарядами и драгоценностями. Женщины склонялись над ним, теребили его, щипали за щёчки, а одна, наклонившись совсем близко, обдала запахом духов и крепко поцеловала в губы. Мальчик испуганно отпрянул от фрейлины, а та весело рассмеялась:

– О, какой он сладкий!

И тут же её подруги накинулись на Мухаммада, поочередно тиская и целуя его.

– Он похож на отца, этого татарского принца, – кричала юная полька. – В его красоте есть что-то дикое и возбуждающее!