Рождество у Шерлока Холмса

– Так быстро? Но почему? Разве вам здесь не понравилось?

Она пожала плечами.

– Здесь чудесно. Самое красивое место на земле. Но Андрей не хочет здесь больше оставаться.

Но они не уехали. По крайней мере, утром, как намеревались. Около десяти утра из номера Майоровых раздавались крики и грохот. Две пожилые англичанки вышли на балкон и вытягивали шеи, пытались заглянуть в номер Майоровых. Под балконами столпилась кучка приезжих и с любопытством прислушивалась к громкому скандалу – наверняка жалели, что не понимают ни слова.

Неподалеку стоял Теодорис и недовольно хмурился, поглядывая наверх.

– Этот русский снова чем-то недоволен, – пожаловался он мне.

– Я беспокоюсь за его жену. Вам не кажется, что нужно вмешаться? Вдруг он ее убьет?

Теодорис испуганно вытаращил глаза. Почесал кудрявую голову и сказал с сомненьем:

– Я не могу. Не могу вмешаться, это их личное дело.

Пришлось действовать в одиночку. Дверь резко распахнулась, чуть не ударив меня по голове. На пороге стоял Майоров. Куда только подевалось его обычное спокойствие? Красный и вспотевший, сейчас он походил на разъяренного быка.

– Что надо? – рявкнул он.

– Просто хотела узнать, не могу ли чем-то помочь.

– Не суйтесь в нашу жизнь. Это вас не касается!

Он попытался захлопнуть дверь у меня перед носом, но я успела вставить ногу в щель и крикнула:

– Наташа, с тобой все в порядке?

Дверь снова распахнулась.

– Вот, полюбуйтесь! – сказал Майоров и обвел комнату широким жестом. – Если вы так беспокоитесь о самочувствии моей жены… Посмотрите, что она наделала!

В номере царил разгром. Одежда была вывалена из шкафов, залита водой и порезана на куски. На груде тряпья лежал выпотрошенный бумажник; документы, денежные купюры и пластиковые карты разлетелись по комнате. Во всем этом бессмысленном разрушении ощущалась чья-то нешуточная ярость.

Наташа сидела на мокром полу, подогнув под себя ноги и ошарашенно озирала картину разгрома.

– И ножик нашелся, – задумчиво продолжал Майоров, демонстрируя мне швейцарский складной нож с выпущенным лезвием. – Кто-то порезал им мои вещи. Дорогие, между прочим! Но полагаю, мне нужно радоваться, что пострадала только одежда. А не я сам. Ведь кто-то мог прирезать меня, пока я спал!

– Я этого не делала, – тихо сказала Наташа. – Я ходила к морю, попрощаться…

Это прозвучало так по-детски наивно, что тронуло бы любое сердце. Но только не мое – оно для этого слишком цинично. И не мужа, у него сердца вообще не было.

– Попроща-аться, – повторил он, издевательски растягивая гласные. И продолжил, обращаясь ко мне. – Я пошел завтракать. Она осталась здесь, потому что, видите ли, плохо себя чувствовала. Прихожу – и вот! Застаю такую картину: моя славная жена, божий одуванчик, с ножом в руке. Причем ее одежда не пострадала, только моя, вот что любопытно! Спросите ее, куда она дела ключи от машины. Может, хоть вам скажет. Я уже все обыскал!

Наташа его не слушала. Она разглядывала небольшую фотографию, которую выудила из кучи тряпья.

– Кто это? – спросила она дрожащим голосом.

Майоров вырвал фото из рук жены и взглянул на него. Лицо его из красного сделалось внезапно очень бледным, капельки пота потекли по лбу, он вытер их рукой.

– Где ты это взяла?

Его голос внезапно охрип, и он повторил уже громче:

– Где ты это взяла?! Кто тебе дал снимок?!

Наташа глядела на мужа расширенными от страха глазами. Он сунул фото в карман рубашки и проговорил тихо и зло:

– Ты свихнулась. Ты больная, тебе лечиться надо. Я тебе это устрою – лечение в лучшей психушке. Все, давай, собирайся, мы уезжаем. Только отдай мне чертовы ключи от машины! Куда ты их дела, говори!!

Последнюю фразу он проорал так, что у меня заложило уши. Наташа вжала голову в плечи и закрыла лицо руками. Мне показалось, что он ее сейчас ударит. Поэтому я подошла и положила ей руку на плечо.

– Пойдем. Тебе нужно успокоиться. И твоему мужу тоже.

Я взяла Наташу за руку и помогла ей подняться. Но Майоров преградил нам путь и процедил, медленно, по буквам выговаривая слова:

– Ты. Смеешь. Указывать мне. Что мне де…

Внезапно он запнулся, замер на полуслове и, прищурившись, принялся пристально вглядываться мое лицо. Не знаю, что он там увидел. В зеркальной поверхности моих очков он мог разглядеть лишь свое собственное отражение.

Он бы не дал нам уйти, но в дверях появилась массивная фигура Тодориса. Он что-то спросил по-английски, я не вслушивалась. Я схватила покрепче Наташину руку и потянула ее к выходу.

…

– Это была та самая женщина, – сказала Наташа. – На фото. Черноволосая, в белом купальнике. И место я узнала! Это же вон тот утес с часовней! Откуда у Андрея это фото?

Мы расположились на камнях в тени сосен. Море, спокойное и ослепительно синее, умиротворяюще шумело, шептало, что в мире нет зла, а есть только преломление солнца в воде, игра теней и света и смерть – как часть этой игры.

– Это сейчас не важно, – ответила я. – Тебе нельзя с ним ехать, это опасно. Твоя жизнь в опасности. Понимаешь ты это?

Нет, она не понимала. Я видела это по недоуменному, беспомощному выражению ее лица.

– Послушай. У меня была сестра.

И я ей рассказала про сестру. Мы были похожи, как близнецы, хотя она была чуть младше. Она пошла в школу на год позже, учителя в школе называли ее моим именем, а малознакомые люди путали нас. Но сходство было только внешним. Характеры же у нас оказались совершенно разными. У нее – мягкий и уступчивый. У меня – упрямый и непреклонный. Она была веселой и легкомысленной – до того, как вышла замуж. Я тогда жила за границей и не успела познакомиться с ее будущим мужем. На свадьбу тоже не попала. Мы перезванивались какое-то время. По ее словам, она вышла замуж за замечательного мужчину, чувствовала себя как за каменной стеной. Пока эта стена однажды не сомкнулась вокруг нее каменным колодцем. Она перестала отвечать на звонки и письма, удалилась из всех соцсетей. Перестала общаться с родными и близкими. Ее телефон оказался заблокирован. О том, что она умерла, я узнала лишь пару недель спустя. Перед смертью она отправила мне открытку. Там было одно лишь слово: «Прости».

– А что с ней случилось?

– Не знаю. Меня рядом не было. Но я догадываюсь. Вот ты, например, зачем пошла купаться в шторм?

– Не знаю. Я будто отключилась. Ни о чем не думала. Мне просто вдруг захотелось сбежать от всего…

Я попыталась представить, каково это, когда тебе день за днем внушают, что ты все теряешь, забываешь, путаешь. Когда в тебя по капле просачивается знание, что ты беспомощная, бестолковая, жалкая и не стоишь того, чтобы жить. Должно быть, это очень страшно, когда не можешь доверять своим чувствам, глазам, ушам, мозгу. По сути это убийство – медленное, изощренное убийство души.

А чудовище, отнявшее у меня сестру, не ведает ни грусти, ни раскаяния. Наслаждается жизнью, уверен в своей непогрешимости и безнаказанности.

Мы немного посидели, думая каждая о своем. Потом я оставила ее одну и ушла. Правильно ли я поступила? Не знаю. Я сделала все, что могла, так ведь?