Четырнадцать дней

Увы, мое уединение в раю вскоре закончилось. Пару дней назад, в последнюю неделю марта, когда в городе разгорался пожар ковида, кто-то из жильцов срезал замок с двери и притащил на крышу пластиковый стул, чайный столик и герань в горшке. Вообще уже оборзели! Старина Уилбур, помимо всякого хлама, собрал целую коллекцию замков, из которой я взяла самый мощный, тяжеленный навесной, из хромированной стали с закаленным корпусом (можно лосю череп размозжить), и повесила его на дверь. Такой замок хрен срежешь – или вернем вам деньги в тройном размере! Однако, надо полагать, не только мне нестерпимо хотелось свободы: кто-то сорвал замок ломом – вместе с петлями, разворотив в процессе дверь. Запирать теперь нечего, и попробуй купи новую дверь во время ковида!

Я догадывалась, кто это сделал. Выйдя на крышу через вынесенную дверь, я увидела виновника, свернувшегося калачиком в кресле – с книгой и вейпом в зубах. Кресло было из тех, что называют «пещерой»: в форме яйца, покрытое искусственным мехом. Такую штуку еще попробуй затащи аж на крышу! Внутри сидела девушка из квартиры 5В – Уилбур в своей «Библии» прозвал ее Хелло-Китти за то, что она носила свитера и кенгурушки с изображением мультяшного котика.

Хелло-Китти хладнокровно уставилась на меня: осмелюсь ли я предъявить ей обвинение? Я промолчала. А что тут скажешь? Ее поступок скорее вызвал у меня уважение: эта девчонка чем-то похожа на меня. Кроме того, мы ведь не обязаны друг с другом разговаривать, – похоже, ей хочется держаться от меня подальше не меньше, чем мне от нее. Я сделала вид, будто в упор ее не заметила.

Затем жильцы, один за другим обнаруживая выход на крышу, стали затаскивать вверх по узенькой лестнице свои самые уродливые стулья и усаживаться тут на закате, «соблюдая социальную дистанцию», как нынче стало модно говорить. Я, разумеется, попыталась их остановить, повесив объявление, что это противозаконно (строго говоря, так оно и было): можно споткнуться и упасть через низкое ограждение. Однако все уже просидели в карантине целую вечность, и люди сломали бы любые решетки ради глотка свежего воздуха и красивого вида. И я их не виню. В здании темень, холод и сквозняки; в коридорах странные запахи, повсюду разбитые и выломанные окна. Кроме того, на крыше все еще хватает места: никто ни к кому не прикасается, громко не разговаривает и даже не сморкается, и все мы держим дистанцию в шесть футов. Если бы в этом чертовом городе можно было найти антисептик для рук, я бы повесила на двери целое ведро. Ну а так приходится раз в день обрабатывать дверные ручки хлоркой. За себя я не переживаю: мне всего лишь тридцать, и, говорят, к молодежи вирус не прилипает. Правда, у меня еще и астма.

И все же жаль лишиться личного убежища.

Тем временем ковид бесчинствовал в городе. Если девятого марта мэр объявил об обнаружении шестнадцати случаев заражения, то к тринадцатому, как я уже упоминала, Нью-Рошелл оцепила нацгвардия, а двадцатого марта Нью-Йорк закрыли полностью – как раз вовремя, чтобы все получили возможность запоем смотреть первый сезон «Короля тигров». Через неделю число заражений превысило двадцать семь тысяч, каждый день сотни людей умирали, а заболевших становилось все больше. Я внимательно изучала статистику, а затем начала записывать ее на чистых страницах книги Уилбура, в его так называемой «Библии Фернсби», – и, надо полагать, это имело судьбоносные последствия.

Ежу понятно: все, кто мог, уже покинули Нью-Йорк. Богатенькие буратино и высокооплачиваемые специалисты бежали из города, словно крысы с тонущего корабля: с визгом улепетывали со всех ног в Хэмптонс, Коннектикут, Беркширские горы, в штат Мэн и на полуостров Кейп-Код – куда угодно, лишь бы подальше от Нью-Ковид-Йорка.

Нам бежать было некуда. Моя обязанность как управдома (по крайней мере, на мой взгляд) состояла в том, чтобы не допустить в «Фернсби армс» появления ковида, готового поубивать жильцов. Не считая разве что тех, кто жил в квартирах, на которые городская администрация установила потолок арендной платы: ха-ха, владелец наверняка велел бы мне не протирать хлоркой их дверные ручки! Я развесила объявления, прописав в них правила: посторонних в здание не приводить, в помещениях общего пользования держать дистанцию в шесть футов, на лестницах не собираться – ну и все в таком духе. Точно так, как сделал бы отец. Указаний про маски сверху не спускали, ведь их даже на медиков не хватало. В общем, мы тут застряли до самого конца, и сидеть нам взаперти.

И каждый вечер жильцы, уже обнаружившие выход на крышу, поднимались наверх. Сначала нас собиралось шестеро. Я почитала про каждого в «Библии Фернсби»: Кислятина из квартиры 2В, Евровидение из 5С, Дама с кольцами из 2D, Мозгоправша из 6D, Флорида из 3С и Хелло-Китти из 5В.

Пару дней назад, на закате, в семь часов вечера, жители Нью-Йорка начали подбадривать врачей и всех остальных, кто боролся с пандемией. Здорово, когда можно хоть что-то сделать, а заодно разнообразить скучный день, поэтому жильцы завели привычку подниматься на крышу к семи часам, а ровно в семь, вместе со всем городом, мы принимались хлопать, орать, колотить по кастрюлям и свистеть. Так начинался наш вечер. Я принесла на крышу треснувший фонарь, найденный среди Уилбурова хлама: в него можно было поставить свечу. Остальные тоже приходили с фонарями или с ветрозащитными подсвечниками – нам вполне хватало для создания небольшого освещенного пространства. А Евровидение притащил старинную керосиновую лампу из бронзы с расписным стеклянным абажуром.

Поначалу все отмалчивались, что меня вполне устраивало. Насмотревшись, как относились к отцу люди, с которыми он годами жил в одном доме и которым всегда помогал, я не хотела знакомиться с жильцами. Я бы вообще с ними рядом не сидела, не влезь они на мою территорию. Если управдом воображает, будто у него получится подружиться с жильцами, то сам напрашивается на неприятности: даже в такой вонючей дыре каждый задирает нос перед управдомом, поэтому я следую правилу «соблюдай дистанцию». Впрочем, они тоже не горели желанием поближе со мной познакомиться – и прекрасно!

Я тут недавно, поэтому никого не знаю. Они проводили время, зависая в телефонах, заливаясь пивом или вином, читая книги, покуривая травку или тыкая в клавиши ноутбука. Хелло-Китти, устроившись с подветренной стороны в своей меховой «пещере», почти непрерывно дымила вейпом. До меня как-то долетел дымок, тошнотворно отдававший чем-то сладким вроде арбуза. Она реально не выпускала вейп изо рта, практически дышала через него. Удивительно, как она до сих пор жива. Наслушавшись историй про итальянцев на аппаратах искусственной вентиляции легких, пусть даже в основном стариков, я так и хотела вышибить эту гадость у нее из рук. Но что поделать, каждый из нас имеет право грешить как вздумается, да и кто станет слушать какого-то управляющего хозяйством общего пользования?

Евровидение притащил маленькие беспроводные колонки, поставил их рядом со своим стулом и тихонько включил евро-поп.

Насколько я могла судить, никто из жильцов из здания не выходил, даже за продуктами или туалетной бумагой. Мы сидели тут в режиме полной изоляции.

Поскольку неподалеку находилась Пресвитерианская центральная городская больница, по Бауэри туда-сюда носились машины скорой помощи, завывая сиренами: звук усиливался, когда они приближались, а затем затихал. Стали появляться авторефрижераторы без опознавательных знаков. Вскоре мы узнали, что в них перевозят тела умерших от ковида. Авторефрижераторы громыхали по улицам, словно телеги с чумными трупами в старые времена, – днем и ночью, слишком часто останавливаясь, чтобы подобрать свой завернутый в саваны груз.

Вторник 31 марта – текущий день – в каком-то смысле открыл для меня новый этап, ведь я начала вести записи в книге Уилбура. Вообще, я собиралась всего лишь заносить статистические данные, но процесс несколько вышел из-под контроля и перерос в нечто большее.

Статистика сегодня тоже в каком-то смысле знаковая: по сообщению «Нью-Йорк таймс», количество смертей от ковида в городе перевалило за тысячу. В самом Нью-Йорке насчитывалось 43 139 заболевших, а во всем штате – 75 795. Из пяти городских районов Квинс и Бруклин пострадали сильнее всего: в них насчитывалось 13 869 и 11 160 случаев соответственно; в Бронксе – 7814; на Манхэттене – 6539; на Статен-Айленде – 2354. Когда числа записываешь, то словно приручаешь их, и они кажутся менее страшными.

После обеда шел дождь. Я поднялась на крышу, как обычно, за пятнадцать минут до заката. Вечернее солнце отбрасывало длинные тени на умытую дождем Бауэри. Между завываниями сирен город стоял пустой и тихий. Как непривычно и странно умиротворяюще! Ни машин, ни клаксонов, ни несущихся по тротуарам домой пешеходов, ни гула самолетов над головой. Чистый, промытый дождем воздух, полный мрачной красоты и волшебных знамений. Без выхлопных газов пахло свежестью, что напомнило мне недолгую счастливую жизнь в Вермонте, до того как… да ладно, не важно.

Улицы постепенно погружались в сумерки, а на крыше один за другим собирались завсегдатаи. В семь часов, когда с окружающих зданий донеслись первые вопли и звон кастрюль, мы тоже встали и, как обычно, засвистели, захлопали и заорали – все, кроме жилички из 2В. Она так и сидела, копаясь в телефоне. Уилбур предупреждал, что она из тех принцесс, которые вызывают управдома даже в том случае, когда нужно поменять перегоревшую лампочку, но, по крайней мере, чаевые она тоже дает королевские. «Она чистейший нью-йоркский уксус, – написал он, добавив одну из своих загадок: – Лучшее вино превращается в самый кислый уксус». Понятия не имею, о чем он. Думаю, ей уже за пятьдесят, одевается во все черное: футболка и выцветшие черные джинсы в обтяжку. Единственные цветные вкрапления – потеки и пятна краски на изрядно потертых мартинсах. Похоже, она художница.

– Не хотите к нам присоединиться? – поинтересовалась у Кислятины квартирантка из 3C, названная в «Библии» Флоридой.

По тону вопроса сразу стало ясно, что эти двое давно знакомы. Флорида (прошлый управдом не объяснил происхождение прозвища, – возможно, все так ее звали) была крупной, грудастой дамой лет пятидесяти, от которой исходило ощущение неугомонности. Волосы уложены безупречно, словно она только что вышла из парикмахерской, поверх рубашки с блестками накинута переливающаяся золотистая шаль. В «Библии» Уилбур назвал ее сплетницей и метко добавил: «Сплетни – это когда о человеческом роде болтают любители оного».

Кислятина ответила Флориде ледяным взглядом.

– И почему же нет? – допытывалась та.

– Устала без толку орать на весь мир, спасибо.

– Мы поддерживаем тех, кто борется с эпидемией. Люди жизнью рискуют!

– О да, вы, безусловно, возвышенная и святая личность. И как же вопли на крышах помогут им побороть эпидемию?

Флорида уставилась на Кислятину:

– Логика здесь ни при чем. Esto es una mierda[1 - Дело дрянь (исп.). – Здесь и далее, если не указано иное, – примеч. перев.], и мы пытаемся показать им нашу поддержку.

– Вы полагаете, громыхая кастрюлями, можно что-то изменить?

Флорида подтянула золотистую шаль, осуждающе сжала губы и уселась на свое место.

– Когда ковид закончится, будет так же, как после одиннадцатого сентября, – заметила Дама с кольцами после недолгого молчания. – Про него никто не захочет говорить. Так не упоминают о самоубийце.

– Про одиннадцатое сентября молчат, потому что тогда Нью-Йорк получил ПТСР[2 - Посттравматическое стрессовое расстройство.], – заявила Мозгоправша. – Я все еще работаю с пациентами, чья психика травмирована теми событиями, а уже двадцать лет прошло.

– Почему это никто не говорит про одиннадцатое сентября? – возразила Хелло-Китти. – Да только про него везде и слышно! Можно подумать, половина Нью-Йорка бежала с башен, задыхаясь в дыму и пыли. То же самое будет и с ковидом. «Давайте я расскажу, как пережил Великую пандемию 2020-го!» Не заткнешь их потом!

– Ай-ай! – пожурила Кислятина. – Да ты хоть на свет-то родилась, когда случилось одиннадцатое сентября?

Хелло-Китти затянулась вейпом и пропустила вопрос мимо ушей.

– Представить страшно, сколько пациентов с ПТСР будет после пандемии! – заметил Евровидение. – Господи, да мы всю жизнь потом к психотерапевтам ходить будем!

Он хохотнул и повернулся к Мозгоправше:

– Вот ведь повезло вам!

Та молча смотрела на него.

– Нынче все страдают от ПТСР, – гнул свое жилец. – У меня ПТСР из-за отмены Евровидения 2020-го. Впервые с 2005 года я пропускаю такое событие!

Он схватился за грудь и скорчил гримасу.

– Что такое Евровидение? – поинтересовалась Флорида.

– Конкурс эстрадной песни, дорогуша. Для участия отбирают исполнителей со всего мира с оригинальной композицией, по одному певцу или группе от каждой страны. Победителя выбирают голосованием. Шестьсот миллионов зрителей смотрят конкурс по телевизору. Этакий чемпионат мира по футболу, только среди музыкантов. В этом году его планировали провести в Роттердаме, но на прошлой неделе отменили, а я уже купил билеты на самолет, оплатил гостиницу и все остальное. Так что теперь, – он принялся усиленно обмахиваться, – доктор, помогите, у меня ПТСР!

– ПТСР не тема для шуточек, – ответила Мозгоправша. – Как и одиннадцатое сентября.

– Одиннадцатое сентября никуда не ушло, – добавила женщина лет тридцати (в «Библии» названа Дочкой Меренгеро, квартира 3В). – Все еще живо в памяти. Оно коснулось всех нас, включая мою семью, хотя они и вернулись в Санто-Доминго.

– Вы потеряли кого-то из близких одиннадцатого сентября? – с вызовом спросила Дама с кольцами.

– В каком-то странном смысле – да, потеряла.

– И в каком же таком смысле?

Она глубоко вздохнула.

* * *