Историк и власть, историк у власти. Альфонсо Х Мудрый и его эпоха (К 800-летию со дня рождения)

Позиция Фридриха II четко определена в прологе его Liber Augustalis или Liber Constitutionum[45 - См. Capasso 1869: 20 и замечания Штюрнера (LA: 7–8), из которых следует, что об оригинальном названии ничего нельзя сказать наверняка.] (так обычно называют конституции, провозглашенные Фридрихом II в Мелфи). Изложив доктрину res publica christiana, он постановляет, что только данные законы, то есть Мельфийские конституции, составленные от его имени, имели нерушимый характер и наделялись юридической силой в Сицилийском королевстве. Упразднив там все устаревшие законы и обычаи, противоречащие названным конституциям, император повелел, чтобы впредь все неукоснительно следовали новым установлениям, поскольку по приказу Фридриха II в них были сведены воедино все предыдущие законы сицилийских королей и его собственные в том числе, и чтобы законы, не вошедшие в этот корпус, не имели никакой правовой силы и власти как в суде, так и вне его[46 - LA Proe. Р. 148: “Presentes igitur nostri nominis sanctiones in regno Sicilie tantum volumus obtinere, quas cassatis in regno predicto legibus et consuetudinibus hiis nostris constitutionibus advesantibus antiquatis inviolabiliter ab omnibus in futurum precimus observari; in quas precedentes omnes regum Siciliae sanctiones et nostras jussimus esse transfusas, ut ex eis que in presenti constitutionum nostrarum corpore minime continentur, robur aliquod nec auctoritas aliqua in iudiciis vel extra iudicia possim assumi”. См. ниже в прим. 53 о «Королевском фуэро».].

В «Королевском фуэро» аргументация по очевидным причинам иная, но вывод идентичен: Альфонсо Х пожаловал «это фуэро, записанное в этой книге, чтобы вершился суд над мужчинами и женщинами в соответствии с ним» и далее повелел, «чтобы этому фуэро следовали всегда, и никто не осмеливался пойти против него» (FR. Pro.)[47 - См. ниже прим. 53.].

Помимо общей теории, Фридрих II включил в Liber Augustalis конституцию о происхождении права (LA. I.31), в которой, изложив выработанную римскими юристами концепцию перенесения величия (maiestas) римского народа на императора, напоминает, что Бог среди прочих королевств поручил его попечению и Сицилию, и объявляет о своем желании вершить правосудие через своих чиновников[48 - LA I.31.].

Следует отметить стремление Альфонсо Х создать труд, достойный хвалы в области права, о чем он в очевидной форме сообщает в «Зерцале», определив эту книгу как «Зерцало, то есть отражение всех законов» (Espеculo. I.13). Это осознание свершения чего-то нового проявляется во включении в «Зерцало» закона, титул которого говорит сам за себя (Еspеculo. I.1.3)[49 - Iglesia Ferrerоs 2002–2003: 5591.]; мне же хотелось лишь подчеркнуть, что Альфонсо Х, взывая к разуму, утверждает: «если императоры и короли, избранные править своими империями и королевствами, могли устанавливать законы в землях, которые были поручены их ведению, тем более такое право есть у нас, получивших королевство по праву наследования».

Представление о короле как законодателе обнаруживается и в других местах, например, в регламентации клятвы, приносившейся судьями. Многочисленные проблемы, связанные с изучением Liber Augustalis, свидетельствуют о том, что лучше не вступать на чужую территорию[50 - Все эти вопросы освещены в издании Штюрнера, содержащем обширную библиографию; ограничусь напоминанием об одной из работ, также включенной в этот список: Trombetti Budriesi 1987. См. ниже прим. 54.]. Поэтому я сосредоточусь исключительно на первой редакции конституции Puritatem в том виде, в котором она сохранилась в версии, обнародованной в 1231 г., не касаясь трансформаций, которые текст претерпел вследствие включения в него императорских новелл (novellae) в октябре 1246 г.

Конституция Puritatem, входящая в состав титула «De sacramento a baiulis et magistris camerariis prestandis» [О клятве, которую надлежит приносить бальи и магистрам судебной палаты (лат.)], устанавливает, что упомянутые оффициалы должны приносить клятву добросовестно исполнять свои обязанности[51 - LA I.62.1: “quod pure et sine fraude, non pretio nec timore omnibus conquerentibus absque personarum acceptione prompto zelo iustitiam ministrabunt, curie nostre demania et iura quelibet illesa servabunt, et quod ipsa non negligent et ea in alios nullo alienationis vel locationis titulo transferant, nec per se occupabunt aut occupari permittant, sed occupare et detenta ab aliis nostre curie nuntiabunt, nec a partibus plus recipiant, nisi quod eis constitutione regia et nostra permisimus”.]. Ее формулировка напоминает мне более позднюю клятву викариев Каталонии[52 - Iglesia Ferrerоs 2008: 641 ss.]. В «Королевском фуэро» мы находим эквивалент этой конституции, в одних аспектах упрощенный, а в других – расширенный. Если оффициалы сицилийского короля, занимающиеся правосудием, должны были клясться на Святых Евангелиях, произнося «prompto zelo justitiam ministrare» [открыто и ревностно вершить правосудие (лат.)], то же самое должны были делать алькальды, назначенные королем Кастилии. Их клятва звучала следующим образом: «в соответствии с законами, записанными в этой книге, и никакими другими» (FR. I.7.1). Таким образом, еще раз утверждается идея, изложенная в другом месте, когда монарх подчеркивает, что «все тяжбы должны решаться в соответствии с законами этой книги, которую мы даем и приказываем хранить нашему народу» (FR. I.6.5)[53 - Что касается схожих формулировок в «Зерцале» и Партидах, отсылаю к прим. 9. Относительно их эквивалентов в Liber Augustalis см. выше прим. 46 и 47.].

Различие, на мой взгляд, объясняется особенностями контекста. В «Королевском фуэро» отражается та римско-правовая традиция Кодекса Феодосия, которая сохранилась в Вестготской правде. Альфонсо Х перефразирует ее, указывая, что «если характер спора не определен в этой книге, нужно довести это до сведения короля, чтобы он установил такой закон, по которому можно судить, и закон этот следует поместить в эту книгу» (FR. I.7.1). В то же время вторая редакция конституции Puritatem противоречит прологу, поскольку, как отмечают разные издатели, содержит интерполяцию, происхождение которой вызывает вопросы[54 - Carcani, Romano 1992: 63; Huillard-Brеholles 1854: 42 y n. a: «Hec omnia desunt tam in graeco quam in codice latino 4625». См. выше прим. 50.]. В ней говорится, что упомянутые чиновники должны клясться «secundum constitutiones nostras et in defectu earum secundum consuetudines approbatas ac demum secundum jura communia, Longobardorum videlicet et Romanorum, prout qualitas litigantium exiget, iudicabunt» [в соответствии с нашими постановлениями (конституциями), а при отсутствии таковых, следуя одобренным обычаям, а также ius commune, то есть лангобардским и римским нормам, пусть судят в зависимости от того, чего потребует харктер тяжбы (лат.)][55 - LA. I.62.1 (левая колонка). По поводу вопросов, касающихся этой интерполяции, и ее связи с Liber Augustalis I.1.47; I 73.1; I 95.3 ссылаюсь на упомянутое издание. См. ниже прим. 63.].

Если ограничиться первым изданием LA I.62, то можно сказать, что конституция I.79, относящаяся к назначению судей и секретарей и их подготовке[56 - LA I 79: «et quod in ipsius loci consuetudinibus sit instructus. Examinationem autem litterature et etiam iuris scripti nostre curie examini reservamus».], совпадает с законами «Королевского фуэро» в том, что касается заботы об образовании оффициалов. Альфонсо Х, снова следуя римской традиции Кодекса Феодосия, сохранившейся в Вестготской правде, признает желательным, чтобы образование судей не ограничивалось знанием «Книги законов», и что им следовало бы знать и другие знаконы, но отмечает, что к ним нельзя прибегать при решении тяжб, хотя судьи могут ссылаться на них, чтобы подкрепить решение, вынесенное на основании «Королевского фуэро» (FR. I.6.5).

Учитывая задачи данного сообщения, изложенные соображения представляются достаточными, поскольку те, что можно было бы добавить, повлекли бы за собой сопоставления, к которым я не могу в данный момент обращаться, тем более что я уже прибегал к ним в других случаях в связи с законами Альфонсо X.

Если для правовой реальности Сицилийского королевства с изданием второй редакциеи конституции Puritatem (1246 г.) открылся новый путь, то Альфонсо Х перед лицом новой ситуации, связанной с предложением пизанских послов [выдвинуть свою кандидатуру на выборах на престол Священной Римской империи], должен был скорректировать свой проект, который в итоге был свернут из-за мятежа знати под руководством его второго сына Санчо IV. Таким образом, потерпела крах его попытка заменить «Королевское фуэро» (традиция римского права Кодекса Феодосия) на Партиды (традиция юстинианова римского права)[57 - См. выше прим. 31.]. Позднее, в 1505 г., в так называемых «Законах» Торо будет предпринята попытка согласовать эти две римско-правовые традиции[58 - Iglesia Ferrerоs 2006: 549 [551]–595. См. выше прим. 31.].

Это повсеместное присутствие Партид в кастильском законодательстве столь значительно, что я могу, перефразируя слова других авторов, признать, что кастильское право заключено в Партидах, кроме тех конкретных случаев, когда его регулирование подвергалось изменениям посредством издания королевских законов. Переформулируя утверждение Августина, обычаи, признанные королями, – законы. Утверждение это, на мой взгляд, требует уточнений в том смысле, что кастильское законодательство во всей его полноте не фиксируется ни в Партидах, ни в «Уложениях Алькалы»[59 - См. выше прим. 26.]. Здесь я сошлюсь на свою работу, не упомянутую отдельно в приведенной выше библиографии и посвященную «Книге о законах и привилегиях»[60 - Iglesia Ferreirоs 1995: [117] 119–175. Относительно привилегий см.: Fernаndez Gоmez, Ostos Salcedo, Pardo Rodriguez 1995.].

Я вынужден признать свое неведение относительно судьбы тех двух пропавших рукописей (одна отмеченная золотой печатью, другая – свинцовой), о которых упоминает Альфонсо XI. Появление печати и первого печатного издания Партид, подготовленного юристом Диасом де Монтальво, которому было поручено составление так называемых «Кастильских королевских уложений», не решает вопросов, связанных с буквой Партид.

В 1555 г. из печати вышло издание Партид, осуществленное Грегорио Лопесом, выдающимся комментатором памятника[61 - Partid. Я использую анастатическое переиздание в трех томах, выполненное Bolet?n Oficial del Estado.]. Это издание сопровождается королевскими документами, выданными в тот же день, – 7 сентября 1555 г. Первое предоставляет право публикации и продажи с глоссой, составленной автором. Во втором, гораздо более интересном, упоминается, что лиценциату Грегорио Лопесу было поручено прокомментировать Партиды, но также и отредактировать их текст, поскольку как в печатных книгах, так и в рукописных содержалось множество опечаток и описок. После представленного членам Королевского совета сообщения о внесенных изменениях и вслед за долгим обсуждением был утвержден текст, который должен был оставаться неизменным, а на Грегорио Лопеса была возложена обязанность проследить за процессом печати, для того чтобы избежать новых ошибок.

Еще большим значением обладает другое свидетельство, также выданное в Вальядолиде 7 сентября 1555 г., в котором, после упоминания означенного процесса фиксации текста Партид, постанавливается, что они должны быть напечатаны «в книге на пергаменте и помещены в наш архив, для того чтобы, если в будущем в типографской форме будет допущена ошибка или в том издании появится какой-то изъян, можно было бы исправить его согласно этой книге; и когда возникнет сомнение относительно сути законов этих “Семи Партид”, прибегали бы к этой книге как к первоисточнику». Также добавляется, что, согласно приказу, эта книга была помещена в архив крепости Симанкас, и снова указывается на ее значение в случае сомнений относительно буквы Партид[62 - См. выше прим. 31.]. Тем не менее это предписание не возымело действия, поскольку те, кто работал над анастатическим изданием, использованным здесь, признают, что «при подготовке, естественно, обратились к Архиву Симанкас и убедились, что данный экземпляр там отутствует. Судьба его неизвестна, хотя даже если бы мы узнали изначальное место хранения экземпляра».

Таким образом, с этого момента существует официальный текст Партид, снабженный глоссой, задачей которой является уточнить сферу действия законов. Здесь нет смысла останавливаться на его дальнейшей судьбе и тем более на последствиях, которые для традиции Партид имело восприятие через Кадисскую Конституцию 1812 г. идей Просвещения, при этом не сопровождавшихся импортированием социально-экономических структур, порожденных Французской революцией. Тем не менее стоит напомнить, что их статус «зерцала всех законов» («Зерцала»), в которое надлежало смотреться всем королям, стремящимся исполнить высокое предназначение, возложенное на них Богом (Партиды), объясняет авторитет, достигнутый ими в сфере действия ius commune. На это указывает кардинал Джованни Баттиста де Лука (1614–1683), итальянский юрист, родившийся, несомненно, в Базиликате, но завершивший обучение в Неаполе, где он начал блестящую карьеру адвоката, а затем перебрался в Рим. Его сугубо практическое отношение отразилось в признании того, что при интерпретации гражданских законов необходимо учитывать и принимать во внимание Партиды, поскольку законы эти взяты оттуда.

Хотя в Испании не произошла Революция, но посредством Кадисской Конституции 1812 г. в стране получили распространение идеи, восторжествовавшие благодаря Французской революции, которые, правда, были восприняты далеко не сразу. Сейчас наша задача состоит не в обсуждении отдельных последствий, а в привлечении внимания к основополагающим идеям, которые предполагали, в конечном счете, полную замену всех тех представлений, на которых зижделись правовые системы с момента падения Римской империи и до Французской революции, пусть и не всегда сохранявшихся в неизменной форме. Не нужно забывать, что укорененное сегодня фундаментальное представление заключается в признании того, что суверенитет, незаконно удерживавшийся королем, на деле принадлежит народу, нации.

В «Королевском фуэро» в отношении поединков устанавливается привилегированное право идальго на эту процедуру[63 - Ср. LA. I.47. См. выше прим. 55.] и устанавливается, что они должны происходить перед лицом короля, поскольку только он может признать побежденного изменником [то есть виновным в преступлении] или невиновным. Кроме того, далее указывается, что король может признать его верным [то есть невиновным], даже если доказательства свидетельствуют о его вероломстве, поскольку «так велика власть короля, что заключает в себе все законы и все права, и власть эта дана ему не людьми, а Богом, место которого он занимает во всех земных делах» (FR. IV.21.5). Мне удалось осмыслить это утверждение, сузив его до королевского прощения, основанного на понятии caritas [любви к людям, гуманизма][64 - Buisson 1982.], исключив его функцию внутри сферы summa potestas [полной власти (лат.)], и даже внутри применяемой ex plenitudine potestatis [исходя из всей полноты власти (лат.)], присущей средневековому королю. Позднее это понятие трансформировалось в новый концепт, что нашло отражение в постановлениях кортесов в Ольмедо в 1445 г., когда горожанами было признано право короля устанавливать законы, и что было четко сформулировано в приписке к завещанию Изабеллы I еще до того, как Боден дал свое классическое определение суверенитета. У меня складывается впечатление, что в современную эпоху это право прощения – в форме смягчения или амнистии – уже принадлежит не носителю суверенитета (если признать, хотя бы формально, что правом северенитета обладает нация), а одной из ветвей власти, что, как представляется, подтверждает лживость утверждения о том, что кортесы являются средоточием национального суверенитета.

Хосе Санчес-Арсилья Берналь

Кортесы во времена правления Альфонсо Х Мудрого

Кортесы эпохи Альфонсо Х: свет и тени

С тех пор как в конце XIX в. В. Пискорский[65 - Piskorsky 1930.] опубликовал первый систематический институциональный анализ кастильских кортесов, количество исследований, посвященных этому знаковому институту, значительно увеличилось. Был сделан значительный шаг вперед по сравнению со старыми исследованиями Мартинеса Марины[66 - Mart?nez Marina 1813.], Семпере[67 - Sempere y Guarinos 1815.], Кольмейро[68 - Colmeiro 1883–1903.] или Санчеса Могеля[69 - Sаnchez Moguel 1894.]. В последней трети ХХ в. испанские[70 - Помимо обязательных общих работ и посвященных правлению отдельных королей монографий, в которых исследуются проблемы, связанные с кортесами, можем сослаться на: Valdeоn 1970–1971, 1977b, 1991; Pеrez-Prendes 1974; Gonzаlez 1977; Ruiz 1982; Ladero Quesada 1984; Oliveira Serrano 1988; Mart?n 1989; Fernаndez Catоn 1993.] и зарубежные[71 - Это направление исследований было открыто Р.?Б. Мерриманом в нач. ХХ в. работой Merryman 1911, но наиболее важные труды в этой области принадлежат Дж. Ф. О’Кэллэгену: O’Callaghan 1969, 1971, 1981, 1983, 1987, 1989. Равным образом обязательна для ознакомления книга Эвелин Проктер – Procter. 1980.] медиевисты начали изучение многих вопросов, связанных с кастильско-леонскими кортесами, но по-настоящему интерес к этой теме оживили конгрессы, прошедшие в Бургосе (1986)[72 - I CC.CCL], Саламанке (1987)[73 - II CC.CCL] и Леоне (1988)[74 - III CC.CC] и приуроченные к юбилею леонских кортесов 1188 г., вызывающих множество споров.

По очевидным причинам в этом исследовании речь пойдет лишь о кортесах эпохи правления Альфонсо Х Мудрого, с которыми также связано немало научных проблем. Одна из них, влияющая, разумеется, на понимание функционирования этого института в позднее Средневековье, это строгость, с которой к изучению кортесов подходят в рамках институционального метода. Действительно, зачастую в результате проведения систематического анализа этого института из вида терялась перспектива или историческая эволюция кортесов. В этом смысле мы, историки права, в значительной степени способствовали сужению исследования институтов власти до рамок нормативных стандартов, хотя как юристам нам следует знать, что во многих случаях орбиты движения права и реальности не совпадают. Именно реальная действительность обычно вызывает институциональные изменения. А для институтов – и здесь я не делаю никакого открытия – характерна своя собственная эволюция. Кортесы в этом плане не исключение. Были написаны десятки исследований и выдвинуты многочисленные гипотезы о причинах, способствовавших их появлению в результате трансформации королевской курии во времена раннего Средневековья[75 - Об этой трансформации см.: Procter 1980: 86–109; O’Callaghan 1989: 21–31; Mart?nez D?ez 1988, 1991. Обобщение наиболее значимых гипотез о происхождении и природе кортесов можно найти в работе Valdeоn 1977b.]; последующую же их эволюцию, напротив, еще предстоит проанализировать основательно, переходя от правления одного короля к правлению другого, чтобы понять их истинное значение и изменения в позднее Средневековье. В течение XIII в. кортесы, на мой взгляд, зарождающийся институт, который приживется лишь во времена малолетства Фернандо IV и Альфонсо XI, и продолжит эволюционировать при Энрике II и Хуане I вплоть до своего прочного закрепления при Хуане II и Энрике IV.

Во времена правления Альфонсо Х кортесы – еще не до конца установившийся институт, как в политическом, так и в правовом плане, и именно в таком контексте они должны быть изучены, что позволит понять их реальное институциональное значение в данную эпоху.

Оставляя в стороне труды общего характера, в которых значительное внимание уделяется правлению Мудрого короля, а также сотни исследований, затрагивающих отдельные аспекты его правления, на сегодняшний день, помимо ставшей уже классической монографии Мануэля Бальестероса Беретты[76 - Ballesteros Beretta 1984.], изданной после смерти автора, мы располагаем научными трудами Хулио Вальдеона[77 - Valdeоn 1986, 2003.], Джозефа Ф. О’Кэллэгена[78 - O’Callaghan 1996.] и, в особенности, Мануэля Гонсалеса Хименеса[79 - Первым приближением к теме было исследование Gonzаlez Jimеnez 1993, расширенное затем в работе Gonzаlez Jimеnez 2004, с дополнением Gonzаlez Jimеnez, Carmona Ruiz 2012.], автора, безусловно, лучшей обобщающей работы об эпохе Альфонсо Х. Что же касается непосредственно кортесов этого времени, то здесь в нашем распоряжении исследования Х. Вальдеона[80 - Valdeоn 1977a.], К. де Айяла и Ф.?Х. Вильальбы[81 - Ayala, Villalba 1990.], Г. Мартинеса Диеса[82 - Mart?nez D?ez 1991.].

Одна из проблем, с которыми сталкивается исследователь, приступающий к изучению кортесов во времена правления Мудрого короля, – это разногласия в историографии по поводу характера, природы и даже самого факта существования собраний, которые можно было бы назвать «кортесами». Нет необходимости указывать на тот факт, что разногласия эти обусловлены скудостью и неоднозначностью источников, которыми мы располагаем для изучения данной эпохи. Это касается не только источников по истории институтов, но и всего наследия Мудрого короля в целом.

За изначальную точку отсчета мы можем принять превосходную таблицу, составленную в свое время де Айялой и Вильальбой, в которую внесены заседания, проходившие во время правления Альфонсо Х, с указанием даты, места, присутствующих, географического охвата участников, важнейших принятых решений, наименований и, наконец, источников, подтверждающих факт существования данных кортесов или собраний[83 - Ayala, Villalba 1990: 263–270.]. Если не считать два собрания под председательством инфанта дона Санчо (в Вальядолиде в 1282 г. и в Паленсии в 1283 г.), при Альфонсо Х, согласно названным авторам, прошло 21 заседание представителей королевства с монархом во главе, среди которых, судя по всему, лишь некоторые могут быть названы аутентичными кортесами с участием трех сословий.

Исследование, которое я представляю вашему вниманию, соответствует первой части другого, более широкого исследования. Здесь я стремлюсь более точно определить характер этих заседаний. Во второй части, которую я завершаю в данный момент, я перехожу к более глубокому анализу сущности решений, принятых во время этих ассамблей.

Кортесы во времена правления Альфонсо Х и историография

Договоренности 1252–1253 гг.

М. Бальестерос в своей монографии об Альфонсо Х не проводил институциональный анализ кортесов, но упоминал в хронологическом порядке заседания, состоявшиеся во времена правления Мудрого короля. Этот автор первым привлек внимание к тетрадям кортесов (cuadernos de Cortes) 1252–1253 гг., несколько экземпляров которых сохранилось в муниципальных архивах Алькалы, Бургоса, Нахеры, Асторги, Ледесмы и др. городов. Эти документы не были включены Кольмейро в издание актов кортесов Кастилии и Леона, выполненном при поддержке Академии истории. Сам Бальестерос опубликовал тетради, отправленные в консехо мэриндада[84 - Мэриндад – административно-географическая единица, существовавшая с XII в. и далее в Арагоне, Кастилии и Наварре. – Прим. пер.] Буребы и в земли Нахеры[85 - Ballesteros Beretta 1911. Бальестерос указывает, что Антонио Лопес Феррейро в своей работе Historia del municipio de Santiago, так же как и Матиас Родригес в Historia de Astorga опубликовали, сами того не подозревая, тетрадь 1253 г., не отдавая себе отчет в том, что речь идет о тексте, выпущенном кортесами.]. По мнению ученого, речь шла о тетрадях первых кортесов, созванных Альфонсо Х после смерти его отца[86 - Ballesteros Beretta 1911: 114.].

В этом небольшом исследовании, посвященном кортесам 1252 г., Бальестерос подтвердил, что они были созваны в Севилье и «возможно, заседали с конца лета 1252 г.». Сходство содержания некоторых тетрадей, датированных октябрем 1252 г. (Калатаньасор, Алькала, Нахера и Бургос), и других тетрадей, относящихся к февралю 1253 г. (Асторга, Ледесма, Сантьяго-де-Компостела и Эскалона), заставило упомянутого ученого задаться вопросом, идет ли речь об одних и тех же кортесах или о двух разных[87 - Ballesteros Beretta 1911: 120.], склонившись, в итоге, к выводу, что в октябре 1252 г. на кортесах присутствовали консехо Кастилии, в то время как кортесы 1253 г., также прошедшие в Севилье, были созваны для королевства Леон[88 - Ballesteros Beretta 1911: 121.].

Бальестерос сделал акцент на том, что вышеназванные кортесы были созваны не для того, чтобы «требовать с подданных податей», причиной было «стремление к справедливости», поскольку король «желал блага своим людям», избегая, таким образом, множества злоупотреблений со стороны сеньоров и королевских оффициалов. Историк заходит еще дальше, когда, оценивая содержание тетрадей, утверждает, что они «направлены на благо народа в духе здоровой демократии и в них предвещаются не привилегии, а городские льготы»[89 - Ballesteros Beretta 1984: 70.].

Эвелин Проктер учла данные, представленные Бальестеросом, согласно которым Альфонсо Х покинул Севилью в ноябре 1252 г., чтобы направиться в Бадахос, как это отражено в итинерарии, а следовательно, невозможно, чтобы кортесы продолжали заседать в отсутствие короля. Она объяснила существование тетрадей октября 1252 г. и февраля 1253 г. либо созывом отдельных кортесов для Кастилии и Леона (как предположил Бальестерос), либо задержкой в канцелярии тетрадей, подготовленных для леонских консехо, вплоть до октября 1253 г. Заключила Проктер утверждением, что содержание тетрадей – «в основном, экономическое» – настолько схоже, что они вполне могли быть составлены во время одной и той же ассамблеи[90 - Procter 1980: 140–141.]. Что Проктер не приняла во внимание, так это различий между кастильскими и леонскими тетрадями, из которых последние включают примерно на тридцать соглашений процессуально- и уголовно-правового содержания больше.

О’Кэллэген, в свою очередь, допускает, что кортесы, проходившие в Севилье в 1252–1253 гг., в действительности являлись «региональными», то есть были созваны по отдельности для королевства Леон и королевства Кастилия, хотя затем он квалифицирует их как «полные кортесы»[91 - O’Callaghan 1989: 35; 1996: 70.]. По мнению ученого, для Альфонсо Х это были «его первые кортесы», в ходе которых были установлены основы экономической политики, позволившие смягчить инфляцию, сохранить природные ресурсы и попытаться поддержать благоприятный торговый баланс.

Мануэль Гонсалес Хименес первоначально допустил, что ассамблеи, собравшиеся в Севилье в октябре 1252 г. и в феврале 1253 г., могут быть названы «кортесами»[92 - Gonzаlez Jimеnez 1993: 216–217.]. Однако позднее, рассуждая о том, можно ли считать севильские ассамблеи 1252–1253 гг. аутентичными кортесами, он признал ограничения, обозначенные Г. Мартинесом Диесом (к которым мы еще вернемся). Также он считает, что нельзя с точностью сказать, были ли созваны два собрания, отдельно для Кастилии и отдельно для Леона. Ученый склоняется к гипотезе о двух созывах, на которых присутствовали одновременно консехо обоих королевств, учитывая, что представители консехо Эскалоны присутствовали на собрании февраля 1253 г. Он оставляет подвешенным в воздухе вопрос о том, были ли договоренности, принятые в Севилье, утверждены на кортесах или на «простом, но многолюдном собрании»[93 - Gonzаlez Jimеnez 2004: 49–50.].

Хулио Вальдеон отметил существование «разногласий» по поводу собраний 1252–1253 гг., и потому не включил их в список кортесов, проводившихся в период правления Мудрого короля[94 - Valdeоn 1977а: 60–62.].

Для де Айялы и Вильальбы, основывающихся на известных тетрадях из Алькалы, Бургоса, Нахеры, Асторги, Ледесмы, Сантьяго и Эскалоны, первые кортесы правления Альфонсо Х – те, что были проведены в Севилье в 1252–1253 гг., – «не представляют собой проблемы». Они полагают, что заседания прошли отдельно для Кастилии (1252 г.) и для Леона (1253 г.), признавая при этом, что ни в одном из документов эти собрания не названы «кортесами». Наконец, решения, принятые в ходе собраний, исследователи определяют как «уложение» (ordenamiento)[95 - Ayala, Villalba 1990: 241, 263.].

На фоне практически всеобщего признания севильских кортесов 1252–1253 гг., Гонсало Мартинес Диес отрицает, что они собирались в Севилье в правление Альфонсо Х.

Вместе с тем ученый допускает, что монарх составил некое уложение, которое было направлено в консехо королевства в течение последней трети 1252 г. и первых месяцев 1253 г. Мартинес Диес отмечает, что в то время как тетради Нахеры (изданные Бальестеросом), Бургоса, Алькалы-де-Энарес и Калатаньасора датированы 1252 г. и практически идентичны, леонские тетради Асторги, Сантьяго и Ледесмы (почти одинаковые между собой), помимо того, что они датируются 1253 г., содержат 27 новых договоренностей, поставленных перед скопированными (с некоторыми изменениями) положениями кастильских тетрадей. Эти обстоятельства заставляют исследователя думать, что речь идет о разных тетрадях, хотя в леонские включены договоренности, присутствовавшие в кастильских. Подтверждению этой гипотезы служит и тот факт, что тексты были утверждены разными людьми, и то, что Альфонсо Х в кастильских тетрадях упоминает своего прадеда Альфонсо VIII, в леонских же – деда Альфонсо IX[96 - Mart?nez D?ez 1991: 131–133.]. Наконец, в качестве решающего аргумента Мартинес Диес ссылается на грамоту, пожалованную 4 марта 1254 г. Педро Нуньесом де Гусманом монастырю Санта-Мария-де-ла-Вид, в которой рядом с датировкой четко указано, что «тяжба» происходила «когда король Дон Альфонсо созвал первые кортесы в Толедо».

Несколько лет назад я посвятил исследование проблеме, связанной с различием подходов к понятию, которое сегодня мы могли бы обозначить как «теория закона», в «Зерцале» и Партидах[97 - Sаnchez-Arcilla Bernal 2009 = Санчес-Арсилья 2015.]. К этому вопросу я вернусь позднее, но сейчас мне бы хотелось затронуть один аспект, тесно связанный с интересующей нас темой. Я имею в виду проблему «договоренностей» (posturas) и их определения с нормативной точки зрения в связи с кортесами.

Никто из вышеназванных авторов, изучавших кортесы эпохи Альфонсо Х, не уделял внимания договоренностям. Бальестерос в своей работе о кортесах 1252 г. упоминает их, но не вдается в детали. Он нигде не называет опубликованный им текст «тетрадью законов» («cuaderno de leyes»), хотя недвусмысленно дает понять, что признает его таковым[98 - Безусловно, Бальестерос нигде не использует термин «тетрадь законов» («cuaderno de leyes»), но, говоря о тетради Нахеры (которую он публикует) и тетради Бургоса, утверждает, что их форма и содержание показывают «общий характер их законов» (Ballesteros Beretta 1911: 115). В своей работе (Ballesteros Beretta 1984) он отмечал, что «договоренности или решения кортесов в большинстве своем сводятся к пространному закону о пошлинах». И затем продолжает: «…тетради кортесов 1252 г. служат матрицей для всех распоряжений кортесов, опубликованных благодаря огромной и плодотворной законодательной энергии Альфонсо Х». По поводу содержания одной из договоренностей Бальестерос пишет: «Закон суров и категоричен…» (Ballesteros Beretta 1984: 70–71, 73).].

Более радикальную позицию занимает Э. Проктер, отождествляющая договоренности с некими декретами Альфонсо VIII и Фернандо III[99 - Procter 1980: 223.]. О’Кэллэген, в свою очередь, не допускает подобной ошибки, и, комментируя преамбулу к кортесам 1252 г. относительно неисполнения договоренностей, установленных Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III, отмечает, отсылая к «Зерцалу», что, очевидно, «договоренности были неким контрактным соглашением между королем и его народом», однако тут же, ссылаясь на упомянутый юридический документ, без колебаний утверждает, что «договоренности, таким образом, были законами и в 1252 г. были обнародованы королем по совету и с одобрения кортесов»[100 - O’Callaghan 1989: 136.]. Гонсалес Хименес отождествляет договоренности с нормами уложений, обнародованных на кортесах в Севилье[101 - Gonzаlez Jimеnez 2004: 50.]. И, наконец, де Айяла и Вильальба[102 - Ayala, Villalba 1990: 263.], равно как и Мартинес Диес[103 - Mart?nez D?ez 1991: 132–134.], определяют договоренности 1252–1253 гг. как уложения.

Изучая теорию закона в правовом наследии Альфонсо Х, я постарался проанализировать различные виды нормативных актов, встречающихся в этих документах, поэтому сейчас ограничусь ссылкой на соответствующую работу[104 - Sаnchez-Arcilla Bernal 2009: 92–108.]. Однако необходимо сделать некоторые уточнения относительно договоренностей, с которыми мы сталкиваемся, когда речь идет о кортесах 1252–1253 гг.

Важно отметить, что авторы «Зерцала» (1,1,7), определяя, что такое закон, дают не конкретную, а описательную дефиницию: «Закон – это записанное наставление, которое учит человека не делать зла и ведет его к тому, чтобы быть верным и поступать правильно». Авторы, таким образом, не попытались найти соответствующие термины или объяснить, что такое закон, с помощью более употребимых слов. Они определяют закон прежде всего как наставление, для того чтобы затем, выделив одно из формальных свойств – письменный характер, – указать на его цели: научить человека не делать зла и направить его на путь верности и исполнения правовых норм. Как можно заметить, на первое место выдвигается санкционирующий характер закона. Но до этого, в прологе, обосновывая составление этой «книги фуэро», король недвусмысленно заявляет, что дал эти «законы» (которые понимаются как новое право), потому что они проистекают из его законодательных полномочий, а те, в свою очередь, происходят от его обязанности «сохранять своих людей в мире, справедливости и праве». Затем король, стремясь к еще большей ясности, указывает на источники законов, собранных в «Зерцале»: «договоренности, и установления, и фуэро» («posturas e estables?emientos e ffueros») («Зерцало» 1,1,1).

Эти различные типы норм были источниками, которые Альфонсо Х использовал для разработки законов «Зерцала». О’Кэллэген использует данный текст для того, чтобы отождествить (на мой взгляд, неверно) «договоренности» с законами, тогда как в действительности это разные нормативные категории. Более того, в самом же прологе «Зерцала» указывается, что для сохранения подданных в мире и справедливости монарху следует «устанавливать законы и договоренности». По сути, исследователь отождествил часть с целым, отсюда его утверждение о том, что «договоренности, таким образом, являлись законами, и в 1252 г. были обнародованы королем по совету и с согласия кортесов». Одно дело, если бы король придал статус законов некоторым «договоренностям», равно как и некоторым «установлениям и фуэро», и совсем другое дело отождествлять разные нормативные категории, что приводит ученого к утверждению, что договоренности «были обнародованы».

В «Зерцале» самим королем разъясняется, что такое договоренности: «всякое доброе соглашение, которое заключает король или кто-то другой по его приказу или же люди заключают между собой для общего блага королевства или отдельных мест, и затем король устанавливает это и подтверждает с помощью привилегии или грамоты, где приказывает соблюдать его». Договоренности были, таким образом, пактами, договорами, соглашениями, которые мог заключать король или другой человек, делегированный монархом, с отдельным лицом или группой лиц, или же люди между собой, целью которых было благо всего королевства или отдельной его части. Договоренности имели стипуляционную, пактовую природу, в которой проявлялось взаимное согласие сторон. Особенностью этого типа соглашений, несомненно, придававшей им большую силу, являлась необходимость их одобрения королем и подтверждения с помощью привилегии или грамоты с повелением исполнять их. В случае несоблюдения условий договора накладывались определенные санкции. Своеобразие договоренностей по сравнению с другими видами соглашений заключалось, в первую очередь, в том, что их целью было общественное благо всего королевства или его отдельных частей и, во?вторых, в вышеупомянутой особенности – необходимости одобрения и подтверждения монарха, определявшего их исключительное значение через привилегию или королевскую грамоту. Это последнее обстоятельство подразумевало, что договоренности в рамках специального или привилегированного права превалировали над любой другой нормой общего характера, существовавшей ранее.

Мне бы хотелось особо подчеркнуть некоторые аспекты, которые не были в достаточной мере выделены авторами, занимавшимися этой темой. В преамбуле к тетради 1252 г., разосланной в кастильские города, Альфонсо Х ясно говорит: «я видел договоренности, установленные моим прадедом королем доном Альфонсо[105 - В тетрадях, отправленных в королевство Леон в 1253 г., он по очевидным причинам вместо своего прадеда Альфонсо VIII ссылается на деда Альфонсо IX. Я обращаюсь к экземпляру, сохранившемуся в Муниципальном архиве Ледесмы. См. (Mart?n Expоsito, Monsalvo Antоn 1986: 19–36), док. № 2, датированный 10 февраля 1253 г. в Севилье и обозначенный как «Хартия Альфонсо Х консехо Ледесмы, в котором содержится уложение о ценах и различные нормы, … которыми должны будут руководствоваться жители». Мы ссылаемся на это издание.] и моим отцом королем доном Фернандо, направленные на их благо и благо их народа и всей их страны». И чуть ниже продолжает: «и вы мне указали на зло, произошедшее оттого, что договоренности не соблюдались так, как они были установлены. А также множество раз вы мне говорили о злоупотреблении властей и о великой дороговизне вещей. И я счел за благо и пользу, чтобы те договоренности, которые они установили, и те, о которых мы сейчас договариваемся, выполнялись, и это будет в моих интересах и интересах всех[106 - С незначительными изменениями этот текст воспроизводится в версии, которая хранится в Ледесме.]».

Во-первых, нужно выделить тот факт, что как Альфонсо VIII Кастильский и Альфонсо IX Леонский, так и Фернандо III прибегали к практике (нельзя сказать точно, насколько она была распространена) оформлять договоренности с советами своих королевств. Эти договоренности, как отражено в определении «Зерцала», заключались для «их [королей] блага и блага их народа и всей их страны». Насколько эта практика была общепринята в королевствах Леона и Кастилии? Мы этого не знаем, но из слов Альфонсо Х из преамбулы к договоренностям 1252–1253 гг. следует, что в первой половине XIII в. она была достаточно распространена. Более того, рискну предположить, что многие привилегии, пожалованные монархами советам, могли быть результатом предварительного договора – договоренности – между королем и представителями советов.

Во-вторых, судя по всему, договоренности необязательно должны были быть оформлены во время заседания кортесов. Учитывая, что Альфонсо Х отсылает к эпохам правления Альфонсо VIII и Альфонсо IX, все указывает скорее на то, что их составляли в королевской курии, либо в момент, когда король находился в соответствующих землях, либо когда представители консехо приезжали ко двору, чтобы заключить соглашения с королем. Таким образом, более чем вероятно, что договоренности обсуждались заранее и затем утверждались в присутствии членов королевской семьи, высших чинов церкви, знати, рыцарей военных орденов (все они входили в курию) и, разумеется, «добрых людей» – представителей низшего сословия – из городских консехо, явившихся для обсуждения договоренностей с королем. Неудивительно, что договоренности заключались «по совету и с согласия» («con conseio e con acordo») членов курии – королевской семьи, высших церковных иерархов, магнатов и рыцарей военных орденов, – учитывая важность, которую они могли иметь для королевства или для отдельных его частей. И именно это отразилось в тетрадях договоренностей для Кастилии и Леона в 1252–1253 гг.

В-третьих, обязательно ли присутствие «добрых людей» из городов и иных «добрых людей» подразумевает, что речь идет о заседании кортесов? Даже если мы предположим, например, что несколько представителей консехо кастильской Эстремадуры прибыли ко двору короля, чтобы изложить ему свои проблемы и нужды, и даже если они были призваны самим королем, стоит ли рассматривать это собрание как кортесы? Очевидно, нет. Я полагаю, что при определении собрания курии в полном составе как кортесов придается чрезмерное значение присутствию горожан. Присутствие представителей городов является одной из отличительных особенностей кортесов, но, на мой взгляд, не единственной.