Пограничный городок. Китайская проза XX века

Ладно, ограничусь только этими вопросами! Но проблем-то еще множество! Раз уж мне не под силу их решить, то не буду зря болтать. Да и этих вопросов довольно, чтобы свести меня с ума, как ни подумай, все не то, не поймешь, что к чему, иногда казалось, что ухватил нить, но вскоре ее упускал, моего ума для охвата таких больших вопросов недостаточно.

Я могу лишь сослаться на старое доброе выражение: наш народ, включая чиновников, солдат, полицейских, а также почтенных обывателей, какой-то «бесхребетный»! Поэтому-то пустота у меня в сердце и увеличилась! Я понял, что жизнь среди «бесхребетного» люда есть постоянное приспособление, ни на что настоящее рассчитывать не приходится.

И еще есть одно хорошее выражение, не забывайте о нем: «Будь что будет». Если кто попал в похожее с моим положение, тому это выражение подойдет – и ясное, и меткое, да и помогает себя обмануть. «Будь что будет» – и все на этом! А если еще одолевают сомнения, то можно добавить «мать твою», что будет очень к месту.

10

К чему еще рассуждать, все, наверное, и так поняли, какой у нас народ. Если, имея это в виду, говорить о полицейских, то их безразличие к делам становится понятным и неудивительным. Возьмем, к примеру, борьбу с азартными играми: в старые времена за игорными притонами стояли очень авторитетные люди, у них власти не только не могли устроить обыск, даже когда в притоне кто-то расставался с жизнью, им все сходило с рук, а убивали там довольно часто. Когда создали полицию, притоны по-прежнему были открыты, кто бы посмел прикрыть лавочку? Ответ и без меня ясен. Однако закрыть на это глаза тоже не годилось, как же быть? Выход нашелся – проверяли и заводили дела лишь на самые мелкие заведения, иногда арестовывали там несколько старичков и старушек, изымали несколько колод карт, накладывали штраф юаней на десять. Можно считать, что полицейские выполнили свой долг, дело получило нужную огласку в обществе, и достаточно. В этом деле или десяти других следствие изначально все спускало на тормозах. Таким образом плодились те, кто трудился не на совесть, а ради пропитания. Раз обществу была не нужна настоящая полиция, то к чему полицейскому за шесть юаней надрывать живот? Это же ясно.

После этого бунта проблем у нас прибавилось. Молодые парни немало награбили, можно сказать разбогатели. Некоторые ходили в двух куртках, другие напяливали на десять пальцев десять перстней, с самодовольным видом разгуливали по улицам, искоса поглядывали на полицейских и фыркали. Мне оставалось лишь отводить глаза, раз уж мы, полицейские, промолчали, когда вершилось такое большое безобразие, то кого же винить, что теперь нас никто не воспринимает всерьез? Повсюду расцвели игорные дома, деньги-то дармовые, проиграл – не жалко. Мы не осмеливались их проверять, но даже если бы захотели, то не смогли, притонов развелось слишком много. Услышав за стенами возгласы «Девятка!», «Пара!», оставалось лишь притвориться, что ничего не слышал, и потихоньку пройти мимо. Раз народ играет по домам и не суется на улицу, то и ладно. Увы! Даже этой чести они нам не оставили! Те парнишки в двух куртках нарочно хотели показать, что совсем не боятся полиции – их деды, отцы не боялись полицейских, да и не видели их никогда, чего же им всю жизнь страдать от притеснений полиции? Играть они устраивались только на улице. У кого были кости, те сразу делали ставки и играли, сидя на корточках. У кого была пара каменных шариков, те подбрасывали их ногами, играть можно было и вдвоем, и впятером: «Ставлю по мао[13 - Мао – мелкая денежная единица, 7

юаня.] за каждый удар, кто играет? Ладно! Подавай!» Раз – шар сталкивается с другим, один мао готов. Игра шла серьезная, за какой-то час из рук в руки переходило несколько юаней. И все это прямо у нас под носом. Что же нам было делать? Разбираться! А делать это нужно было в одиночку, а из оружия у тебя лишь сабля, которой даже доуфу[14 - Доуфу – соевый сыр, по консистенции близок к творогу.] не отрежешь, а игроки обычно молодые парни. Умный человек не будет нарываться на неприятности, вот и обходили полицейские игроков за версту, чтобы не вмешиваться. Однако, если, по несчастью, наткнешься на проверяющего, то услышишь: «Ты разве ослеп? Не видишь, что у тебя тут на деньги играют?» И тогда как минимум выговор обеспечен. Кому жаловаться на такую несправедливость?

И подобных ситуаций было великое множество! Взять, к примеру, меня самого, если бы не старая сабля болталась на боку, а был пистолет, то я бы ни с кем не боялся повздорить. Шесть юаней, конечно, не стоили того, чтобы рисковать жизнью, но даже у фигурок из глины имеется твердость, попробуй сорви на них гнев. Но в моих руках пистолета не было, огнестрельное оружие было у бандитов и солдат.

Увидев, что солдат отказывается заплатить рикше за проезд, да еще бьет того ремнем, я не решался утихомирить солдата. У него ведь пистолет, и ему ничего не стоит выстрелить, что страшного в гибели полицейского! Однажды в каком-то третьесортном публичном доме солдаты убили троих наших, так мы даже убийц не смогли арестовать. Трое парней погибли ни за что, и никто за это не заплатил, даже нескольких десятков ударов палкой не всыпали! Они могли стрелять когда хотели, а мы оставались с пустыми руками, у нас ведь была культурная работа!

В общем, полицейские были совершенно лишними в обществе, где наглость была в почете, а нарушение порядка считалось геройством. Осознав это да вспомнив фразу «Когда недокармливают, то сил не хватает», любой, наверное, поймет, что я имею в виду. Если нам не спускать все на тормозах, то как быть? Я полицейский, не прошу никого меня простить, мне хотелось лишь высказаться, излить душу, чтобы все поняли положение.

Пожалуй, расскажу и о самом наболевшем.

Прослужив один-два года, я стал довольно заметной фигурой среди своих товарищей. Когда случалось важное дело, начальство всегда отправляло меня первым разобраться. Но сослуживцы из-за этого не испытывали ко мне зависти, ведь и в решении их личных дел я тоже принимал участие. Поэтому каждый раз, когда появилась вакансия комвзвода, все мне шептали: «В этот раз наверняка тебе предложат», как будто они мечтали видеть меня своим командиром. Хотя эта должность так мне и не досталась, но мои способности были известны всем.

Секрет моей ловкости в делах можно увидеть во всем, о чем я рассказывал раньше. Например, кто-то заявлял о краже, и мы с сержантом отправлялись на расследование. Мы поверхностно осматривали окна, двери, двор, попутно вворачивая словцо, где у нас пост, сколько раз ночью здесь проходил патруль, и все это с подробностями, со вкусом, как будто мы трудимся больше всех. Затем, обнаружив неплотно закрытые окна или двери, мы мягко по форме, но жестко по сути переходили в контратаку: «Эта дверь не очень надежна, следует поставить иностранный замок! Замок надо ставить пониже, где-нибудь ближе к порогу, тогда вору будет неудобно его нащупать. Еще можно завести собаку, держать ее следует в комнате, если она услышит шорох, то сразу залает, маленькая собака в комнате лучше трех здоровых псов во дворе. Посмотрите, господин, мы постараемся быть бдительны, но и вы должны быть внимательнее, и если мы объединим силы, тогда точно ничего не пропадет. Хорошо, ну мы пошли, ночью выпустим дополнительные патрули. Отдыхайте, господин!» Тем самым мы снимали с себя ответственность, а пострадавшему следовало поскорее ставить замки и заводить собаку. Если хозяин был доброжелателен, то он нам еще и чаю предлагал. Вот в этом и состояло мое умение. Я делал так, чтобы и ответственность не нести, и людям не показать свою халатность. С помощью красивых и сладких речей можно было спихнуть с себя ответственность, и тогда беда точно обходила нас стороной. Все сослуживцы владели этим приемом, но их устам и выражению лица недоставало живости. Одно и то же ведь можно сказать по-разному и, приняв правильный вид, можно было запускать слова туда и обратно, как будто они на пружине. В этом отношении я превосходил всех, причем они и при желании этому не научились бы, это ведь врожденный талант!

Когда же я в одиночку нес ночное дежурство и видел вора, угадайте, что я делал? Я прижимал к боку саблю, чтобы она не бренчала. Пусть вор лезет через стену, а я пойду своей дорогой, и не будем тревожить друг друга. Мне разве хочется, чтобы он заимел на меня зуб, а затем стукнул кирпичом в темном закоулке, кому это надо? Вон, дуралей Ван Девятый разве не ослеп на один глаз? И это он еще не вора ловил! Однажды они с Дун Чжихэ стали на перекрестке насильно резать людям косы, у каждого в руке было по ножу, как видели у кого косичку, так останавливали и срезали. М-да! А народ-то запомнил! И вот когда дуралей Ван Девятый один шел по улице, кто-то ему прямо в лицо бросил пригоршню извести: «Это тебе за косу, мать твою!» Так он и ослеп на один глаз. Вот и рассудите, если службу нести не как я, то можно ли остаться в живых? Во что бы полицейский ни решил вмешаться, люди считали, что он сует нос не в свое дело. Как же быть?

Мне не хотелось, как дуралею Вану Девятому, ни за что ни про что лишиться глаза, уж лучше им на этот мир смотреть. Потихоньку я обходил стороной вора, голова же моя была полна дум, я думал о своих осиротевших детях, о том, как прокормиться в этом месяце. Может, кто-то и ведет хозяйственные расчеты в серебряных юанях. Мне же приходилось учитывать каждый медяк. Когда оставалось на несколько медяков больше, на сердце становилось легче, а когда на несколько меньше, то я падал духом. Еще воров ловить! Кто из нас не бедняк? Когда нищета припирает к стенке, любой пойдет воровать, голоду неведомы приличия!

11

После этого мятежа случилась еще одна большая перемена: Цинская империя превратилась в Китайскую республику. Смена династии – дело такое, выпадает не всякому, вот только я не понял ее смысла. По правде говоря, это редкое событие было не столь занимательным, как военный мятеж. Говорят, что при переходе к республике всеми делами начинает управлять народ, вот только я этого не заметил. Я по-прежнему был полицейским, жалованье не увеличилось, каждый день я уходил на службу и возвращался домой как обычно. Как раньше меня оскорбляли, так и теперь оскорбляли. Раньше меня унижали рикши и слуги крупных чиновников, и сейчас подручные нового начальства были ничуть не приветливее. Принцип «будь что будет» по-прежнему оставался в силе, и ничто с ним из-за смены власти не произошло. Впрочем, стриженых людей на улице прибавилось, можно сказать, прогресс был налицо. Играть в кости на деньги постепенно стали меньше, богачи и бедняки теперь перешли на мацзян, а мы все так же избегали вмешиваться, но игральные принадлежности, нельзя не признать, теперь стали лучше, цивилизованнее.

Народу при республике жилось так себе, а вот чиновники и солдаты процветали! Они появлялись как грибы после дождя, и откуда их столько взялось! Чиновников и солдат, конечно, не пристало упоминать скопом, однако у них действительно было много общего. Вчера еще босые ноги были все в грязи, а сегодня он чиновник или солдат и уже срывает зло на других. Причем чем он тупее, тем сильнее гневается, прямо как светильник глупости, всю дурь насквозь видно. Эти дурни не понимали ни по-хорошему, ни по-плохому, что бы ты ни говорил, они все воспринимали в штыки. Они были настолько глупы, что неудобно было даже окружающим, а они сами оставались довольны. Иногда я думал: «Не бывать мне в этой жизни ни чиновником, ни офицером! И все потому, что я недостаточно глуп!»

Кто стал чиновником, тот мог потребовать нескольких полицейских для охраны своего дома – так мы превратились в телохранителей, жалованье шло от государства, а работали на частных лиц. Меня тоже отправили дежурить на усадьбу. С точки зрения здравого смысла охрана частного дома чиновника не может считаться службой, но с точки зрения выгоды все полицейские мечтали о подобной работе. Как только меня отправили в охрану, то сразу произвели в полицейские третьего разряда – рядовые для таких заданий не годились! Только тогда я, можно сказать, стал подниматься по служебной лестнице. Кроме того, дежурство в резиденции было нехлопотным, кроме вахты у ворот и ночных дежурств, делать было особо нечего. Тем самым в год можно было сэкономить как минимум пару обуви. Дел мало, и впридачу никакой опасности. Если хозяин усадьбы подрался с женой, то вмешиваться не требовалось, а раз так, то мы, естественно, не могли попасть под раздачу и случайно пострадать. Ночные же дежурства ограничивались парой кругов вокруг усадьбы, при этом встреча с ворами была полностью исключена: где высокие стены и злые собаки, туда мелкий воришка не мог проникнуть, а настоящие бандиты не стали бы связываться, они грабили отставных чиновников – там и денежки водились, и не было риска серьезного расследования. Действующих чиновников, обладавших реальной властью, они не трогали. Здесь не только не нужно было накрывать притоны, наоборот, мы еще и охраняли господ, игравших в мацзян. Когда хозяева приглашали гостей на азартные игры, мы чувствовали себя еще спокойнее: у ворот в ряд стояли коляски, запряженные лошадьми, во всем доме от огней было светло как днем, слуги сновали туда-сюда как челноки, на двух-трех столах играли в мацзян, наготове были четыре-пять горелок для опиума, всю ночь стоял дым коромыслом, ворам точно было не пробраться сюда. Поэтому мы спокойно отправлялись спать, а когда на рассвете гости разъезжались, мы вновь заступали на пост у ворот и отдавали господам честь, поднимая им тем самым настроение. Если же у хозяев случалась свадьба или похороны, то мы чувствовали себя еще лучше: на свадьбах обычно заказывали музыкальное представление, и мы бесплатно слушали арии, причем артисты всегда были самые знаменитые, даже в театре не встретишь столько звезд, выступающих вместе. На похоронах же хотя представление и не заказывали, но покойника не принято было сразу же хоронить, гроб должен был постоять как минимум тридцать – сорок дней, чтобы над ним хорошенько почитали сутры. Отлично, мы могли питаться на поминках. Человек умер – а нам от этого угощение. Вот что было страшно – это смерть ребенка, и обычные обряды не совершались, и еще приходилось слушать, как все по-настоящему, взахлеб рыдают. Чуть менее страшно было, когда из дома сбегала девица или когда за серьезную провинность прогоняли наложницу, нам не только не доставалось ни зрелищ, ни еды, но еще и приходилось страдать из-за плохого настроения хозяев!

Что меня особенно радовало на такой работе, так это возможность отлучаться, я мог часто наведываться домой к детям. Когда работаешь на участке или в районе, то получить дополнительную увольнительную ох как не просто, потому что, дежуришь ли ты в управлении или на улицах, график работы установлен и не подлежит изменению. В резиденции же отстоял вахту – и свободен, достаточно предупредить сослуживцев, и можно гулять полдня. Такая возможность часто вызывала опасения, что меня вернут в участок. Ведь у моих детей не осталось матери, зачем же лишать их шанса почаще видеть отца?

Но даже если я не хотел отлучаться, в этой работе все равно были свои достоинства. Физически я никогда не уставал, душа тоже не болела о делах, чем же было заняться от безделья? В резиденции было полно газет, и я, едва появлялось время, читал их от начала до конца. Большие газеты и маленькие, новости и передовицы, понятно было, непонятно, я читал все и всегда. И это немало мне помогло: я многое узнал, запомнил много новых иероглифов. До сих пор не знаю, как читать вслух некоторые иероглифы, но они мне так часто встречались, что об их значении я догадываюсь. Это как человек, которого ты часто встречаешь на улице: как звать его, не знаешь, но друг другу вы хорошо знакомы. Кроме газет я везде, где можно, стал одалживать популярные книжки. Однако если сравнивать, то от газет пользы было больше: там и дела пестрее, и иероглифы разнообразнее, читаешь и радуешься. Из-за этих-то дел и иероглифов я и набрасывался на газеты. Встретив совершенно непонятное место, я брался за книгу. Развлекательная литература не отличалась разнообразием, прочитав одну главу, легко было догадаться, что произойдет в следующей. Именно поэтому, читая книги, не приходилось напрягаться – почитал, отвлекся, и хватит. Газеты для развлечения, книги для отвлечения – таков был мой вывод.

У такой службы были и недостатки, первая проблема – это питание. На участке или в районе деньги за питание сразу же вычитались из жалованья, хорошая еда была или плохая – другой вопрос, но каждый день к положенному часу она была. Когда же направляли охранять резиденцию, то нас было вместе трое-пятеро человек, явно недостаточно для того, чтобы нанять повара, – никакой повар не возьмется за столь малый заказ. Кухней же в доме нам пользоваться не разрешалось. Хозяева ведь потребовали себе полицейских, потому что людей в форме можно было получить бесплатно, и их не очень волновало, есть ли у тех брюхо. Что же нам было делать? Самим разводить огонь было нельзя: купишь чашки, плошки, котлы, а тебя в любой момент могут перевести в другое место. Опять же, хозяевам полицейские у ворот требовались для солидности, а если мы устроим здесь кухню и станем греметь ножами, то разве это будет прилично? Ничего не оставалось, как покупать съестное на улице.

А это была плохая идея. Если бы у нас водились деньжата, то чего говорить, есть покупное куда как хорошо – что нравится, то и покупаешь. Закажешь пару стопок водки да пару вкусных блюд – не радость ли это? Но, пожалуйста, не забывайте, что в месяц я получал всего шесть юаней! Недоедать – это было еще ничего, но вот раз за разом обдумывать, что поесть, было ужасно, эти раздумья вгоняли меня в слезы. Мне нужно было экономить, но хотелось и разнообразия, не мог же я изо дня в день жевать пирожки с начинкой из перца, через силу запихивая их в себя? Однако сочетать вкусное и экономное никогда не получалось, подумав о деньгах, я смирялся, пусть опять будут несколько пирожков и одна соленая редька, можно и так перебиться. С точки зрения же здоровья понимал, что это неправильно. Я думал, и чем больше думал, тем сильнее переживал и тем менее был готов принять решение. Так и голодал весь день, пока солнце не садилось на западе!

У меня ведь дома еще были дети! Если я съем чуть меньше, то им достанется чуть больше, а у кого душа не болит за детей? Когда я был на казарменном питании, то платить меньше за питание было невозможно. Сейчас же я питался сам, так почему бы не сэкономить для детишек? Так и быть, чтобы наесться, мне нужно было восемь пирожков, я же брал только шесть да запивал это парой лишних чашек воды, чтобы набить живот! Как же мне было не лить слезы?

А взгляните-ка на хозяина резиденции – он зарабатывал столько, что не сосчитать! Конечно, узнать размер его зарплаты было просто, но мы имеем в виду совсем не этот фиксированный доход. Скажем так, в месяц он зарабатывал восемьсот юаней, но если он имел только эти восемь сотен, то откуда было взяться такой роскоши? Наверняка за этим что-то стояло. Это что-то заключалось в следующем: коли ты в месяц получаешь шесть юаней, то столько всегда и будешь получать, и если вдруг у тебя в кармане появится лишний юань, люди начнут коситься и распускать сплетни. Если же ты получаешь пятьсот юаней, то твой доход не ограничивается этой суммой, и чем больше у тебя денег, тем сильнее люди тебя уважают. Это правило как будто нелогично, но все происходит именно так, хотите верьте, хотите нет!

В газетах и на агитпунктах часто пропагандируют свободу. Если что-то нуждается в пропаганде, то, понятное дело, раньше его не было. Прежде у меня не было свободы, но после пропаганды она меня также не посетила, однако я видел ее в усадьбах. Все-таки республика – хорошее дело, у самого свободы могло и не быть, но, увидев ее у других, ты, можно считать, расширял кругозор.

Судите сами, в Цинской империи на все было свое правило: положено носить халат из голубой ткани, значит, носишь халат из голубой ткани, даже деньги не помогали. Это, наверное, и называется диктатурой! Как установили республику, усадьбы сразу же обрели свободу – если были деньги, ты мог надевать и есть что хотел, и никому до тебя дела не было. Поэтому ради завоевания свободы нужно было изо всех сил грести деньги. В способах обогащения тоже была свобода, ведь при республике не было дворцовых историографов, фиксировавших деяния. Если вы не бывали в домах чиновников, то, наверное, не верите моим словам, но вы сами хорошенько посмотрите. Сегодня мелкий чиновник живет богаче, чем сановник первого ранга в старые времена. Вот, к примеру, еда. Сейчас транспортное сообщение улучшилось, коли есть деньги, то в любой момент можешь отведать морских и горных деликатесов. Если эти блюда набили оскомину, то можно перейти на западную кухню и вино. Никто из императоров минувших эпох, наверное, не лакомился западной едой? В одежде, украшениях, развлечениях, предметах быта все обстояло таким же образом. Ныне ты, не выходя из дома, мог иметь все самое лучшее со всего света. Только сегодня люди по-настоящему наслаждаются богатством, естественно, что разбогатеть сегодня куда легче, чем раньше. Про другое не говорю, но я точно знаю, что наложница в одной усадьбе пользовалась пудрой стоимостью пятьдесят юаней за коробочку, пудра была из какого-то Парижа. Где этот Париж? Не знаю, но пудра оттуда очень дорогая. Мой сосед Ли Четвертый продал своего мальчугана и выручил за него всего сорок юаней. Из этого видно, до какой степени дорога была пудра, наверняка она отличалась и тонкой фактурой, и ароматом, наверняка!

Ладно, не буду больше об этом. Надо прикусить свой длинный и злой язык, а то как будто не одобряю свободу, да разве я посмею!

Скажу еще пару слов, но, с другой стороны, смысл в них прежний, но есть и кое-что новое, чтобы слушателю не надоело одно и то же. Я только что рассказывал о том, сколько свободы, сколько роскоши можно увидеть в усадьбах, но не стоит думать, что хозяин весь день швыряет деньги направо и налево, господа не так глупы! Да, его наложница пользуется пудрой, которая стоит дороже, чем ребенок, но наложница на то и наложница, у нее свой фарт и хитрости. Господин потому и покупает наложнице такую дорогую пудру, что у него есть на чем сэкономить. Скажу вам так: вот если бы вы стали начальником, то я мог бы поделиться множеством секретов, принятых за правило в домах чиновников. Вам тогда за электричество, водопровод, уголь, телефон, туалетную бумагу, коляску и лошадей, тент во дворе, мебель, конверты, писчую бумагу, цветы – ни за что платить не придется. И наконец, вы еще можете бесплатно распоряжаться несколькими полицейскими. Это правило, и если вы этого не разумеете, то не быть вам начальником. Более того, господин должен приходить голодным, а уходить откормленным, прямо как клоп, только что пробудившийся от спячки, – поначалу на нем только кожа висит, но вскоре его брюхо раздувается, налитое кровью. Пример, конечно, чуть грубоват, но смысл передает точно. Грести деньги надо свободно, а экономить их по-диктаторски, при соблюдениии обоих принципов ваша наложница сможет пользоваться парижской пудрой. Может, я тут завернул слишком мудрено, ну да ладно! Понимайте как хотите.

Пришел черед рассказать и обо мне. По-хорошему, коли начальник задарма использовал нас год с лишним, так уж по праздникам или на Новый год должна же у него быть совесть, должен же он нам организовать какое-то угощение в благодарность, хотя бы символически! Ну да! Забудьте об этом! Господские деньги предназначены для наложниц, при чем здесь полицейские? Когда же меня переводили в другое место, то, прося господина дать хороший отзыв в участок, я уже должен был испытывать бесконечную благодарность.

Вот представьте, пришел приказ, меня переводят. Я сворачивал постель в узел и в знак уважения шел прощаться с хозяином резиденции. И только посмотрите, как тот нрав показывал. Хоть не было никаких оснований, а такое ощущение, будто я у него что-то украл. Я просительно бормотал: «Господин, пожалуйста, при случае сообщите в участок, что службу я нес исправно». Так тот лишь веки чуть поднимал, даже воздух испортить ему и то было лень. Мне оставалось лишь уйти, а хозяин даже денег на коляску, чтобы перевезти постель, и то не давал, приходилось мне ее на своем горбе переть. Такая вот, мать твою, служба, такая, мать твою, благодарность!

12

Людей в различные учреждения и резиденции требовалось все больше. У нас был создан особый отряд общей численностью в пятьсот человек специально для несения бесплатной охраны. Дабы показать, что мы действительно сможем защитить чиновников, каждому выдали по ружью и несколько патронов. Эти ружья совсем меня не заинтересовали. Они были тяжелые, старые, обшарпанные, я все гадал: и откуда взялись эти штуки, как будто специально придуманные для того, чтобы давить на плечо, и ни на что другое более не годные? Патроны у нас всегда висели на поясе, заряжать их в ружье никогда не дозволялось. Когда грозила серьезная опасность и господа уже сбежали, только тогда мы пристегивали к ружьям штыки.

Это, впрочем, вовсе не означает, что мы могли совсем не заботиться об этом старье. Хоть ружье было и обшарпанным, но я оказался у него в услужении. Не только ствол, но и штык надлежало каждый день чистить. И хотя никогда не удавалось надраить их до блеска, но давать рукам отдых было не положено. Прямо-таки религиозное поклонение! Опять же, с появлением ружья добавилось и другой амуниции – ремень, чехол под штык, патронташ, и все должно было содержаться в порядке, не так, как тесак, что болтался на поясе у Чжу Бацзе[15 - Чжу Бацзе – легендарный герой романа У Чэнъэня (1500?-1582?) «Путешествие на Запад», известный своей неряшливостью и необузданностью нрава.], а на ноги еще полагалось и обмотки наворачивать!

За то, что добавились эти штуки, а на плечо навесили три-четыре килограмма, я стал зарабатывать на один юань больше, теперь я получал семь юаней в месяц, слава Небесам!

Семь юаней, ружье на плече, обмотки на ногах, пост у ворот – так я провел три года. Из одной резиденции попадал в другую, из этого учреждения в другое; начальник выходит – отдаешь честь, начальник входит – снова отдаешь честь. Вот в чем состояли мои обязанности. Именно такая служба и портит людей. Вроде ничего не делаешь, но при этом работаешь. Вроде работаешь, но делать ничего не надо. Уж лучше стоять на посту на улице. Там, по крайней мере, есть что делать да и соображалка требуется. В резиденции же или в учреждении мозгами шевелить просто-напросто не нужно. Когда посылали в какое-нибудь праздное учреждение или в чертову усадьбу, то там даже на посту можно было не напрягаться – хочешь, стой, опершись на ружье, хочешь, дремли, обняв оружие. Такая служба убивает всякий энтузиазм, высасывает из человека все жизненные соки. У слуг может быть надежда, что найдется место подоходнее и туда можно будет перейти, мы же со своей службой точно знаем, что лучше не будет, но все равно продолжаем прозябать в нищете и потому даже сами себя не уважаем. Казалось бы, такая вольготная работа – должен наесть себе ряху и выглядеть солидно. Где там! Жиром нам заплыть не удавалось. Мы целыми днями рассчитывали, как потратить семь юаней, от бедности щемило сердце. А когда сердце болит, то как тут растолстеть? Возьмем, к примеру, меня, мой сын уже дорос до школьного возраста, как я мог не послать его учиться? Но, чтобы учиться, нужны деньги, так было в древности, так обстоит дело и в наши дни, но откуда мне было взять эти деньги? Чиновники могли много что получить задарма, а вот у полицейского не было даже места, где его сын мог бы бесплатно учиться. Отдашь частному учителю, значит, плата за обучение, подарки к праздникам, книги, тушь – все стоило денег. Отдашь в государственную школу, значит, форма, материалы для труда, всякие тетрадки – потратишь еще больше, чем с учителем. Опять же, пока ребенок дома, то, проголодавшись, может отломить половину пампушки. А как пошел в школу, ему нужны деньги на сладости, даже если я отправлю его в школу с куском пампушки, то разве он согласится? Лицо у детей краснеет легче, чем у взрослых.

Я не знал, как быть. Такой здоровый мужик, а хлопает глазами на то, что дети его сидят дома! Моя жизнь уже пошла насмарку, так неужели моим детям должно быть еще хуже? Глядя, как ходят в школу дочери и сыновья хозяев усадеб, я лишь вздыхал. Коляска за коляской подвозила их к школе, у входа встречала старая нянька или девочка-служанка, чтобы принять портфель или занести его внутрь, в руках у детей были мандарины, яблоки и новые игрушки. Их дети жили так, а мои – куда хуже, а разве не все дети – будущие граждане? Мне честно хотелось уволиться со службы. Уж лучше мне пойти в слуги, чтобы заработать какие-то деньги и мои дети смогли бы учиться.

Но людям не выскочить из колеи, уж коли ты в какую вступил, то не выдрать из нее ног до смерти. Отслужив несколько лет – пусть даже служба была так себе, – я втянулся, появились друзья, было с кем словом перекинуться и пошутить, накопился опыт, работа, конечно, не вдохновляла, но и бросить ее я тоже как-то не решался. Опять же, тщеславие было весомее денег, поэтому я привык к службе, а стать слугой означало спуститься на ступеньку ниже, пусть даже денег при этом заработаешь больше. Это было смешно, очень смешно, но такова человеческая природа. Я советовался с сослуживцами, никто не хотел уходить. Одни считали, что и так перебиваются, к чему менять профессию? Другие полагали, что, сидя на одной горе, можно лишь взирать на высоту соседнего пика, нам, беднякам, никак не разбогатеть, уж лучше смириться! Третьи говорили, что в полицейские идут даже некоторые со средним образованием, и если мы получили эту работу, то, считай, повезло. К чему дергаться? Даже офицеры и те говорили: худо-бедно живи так, это ведь служба, с твоими-то способностями рано или поздно сделаешь карьеру! Когда так говорили, то я оживал, опять же, начав упрямиться, как будто бы проявил неуважение к товарищам. Ладно, пусть все остается как было. Как же с учебой детей? Не будем больше об этом.

Вскоре мне выдался шанс. Господин Фэн, чиновник высокого ранга, сразу потребовал приставить к нему аж двенадцать полицейских. Четверых на ворота, четверых в курьеры, четверых в сопровождение. Эти четверо сопровождающих должны были уметь ездить верхом. В то время автомобилей еще не было и крупные чиновники разъезжали в больших колясках. В прежние, цинские времена, когда сановник сидел в паланкине или в коляске, то перед ним шествовал один всадник, а другой замыкал процессию. И вот этот господин Фэн решил восстановить этот чиновничий обычай, за его коляской должны были следовать четыре охранника с ружьями. Оказалось, что найти умеющих держаться верхом не так-то просто, перебрав весь охранный отряд, отыскали только трех. Но посылать троих было неприлично, наши офицеры схватились за головы. Я усмотрел в этом деле выгоду: тому, кто ездит верхом, наверняка должны были давать деньги на зерно для коня. Ради учебы детей я должен был рискнуть, если бы удалось на кормовых денегах сэкономить юань-другой, то можно было отдать деток частному учителю. Конечно же, соображения моих были корыстными, но я ведь и жизнью рисковал, так как не умел ездить верхом! Я сказал офицеру, что готов пойти на это задание. Тот спросил, умею ли я держаться в седле. Я не сказал ни да ни нет. Поскольку других кандидатов не было, то он и не стал допытываться.

Когда есть решимость, то любое дело сладится. При первой встрече с лошадью я про себя решил так: если разобьюсь, то дети попадут в приют, что может быть не так уж и плохо; если же останусь жив, то детки смогут учиться. Поразмыслив таким образом, лошади я уже не боялся. Если я ее не боялся, тогда ей следовало бояться меня, разве не так устроено все в Поднебесной? Опять же, ноги у меня были ловкими, голова – сообразительной, и, поговорив с теми тремя, что умели ездить верхом, я много узнал о приемах верховой езды. Найдя лошадь поспокойнее, я попробовал ездить, ладони были мокрые от пота, но я всем говорил, что уже научился. Первые дни страдания мои были безмерны, тело, казалось, разваливалось на куски, а задница стерта до крови. Я стиснул зубы. Когда раны поджили, храбрости у меня прибавилось, при этом мне нравилось ездить верхом. Скачешь, скачешь, с какой скоростью неслась коляска, с такой и я, можно считать, что я приручил животное!

Лошадь-то я приручил, а вот кормовые деньги прибрать к рукам не удалось, зря я рисковал. В хозяйстве у господина Фэна было больше десятка лошадей, за ними ухаживал отдельный человек, мне было не примазаться. Я чуть не заболел от досады. Однако вскоре я снова обрадовался: должности господина Фэна были такими высокими и их было так много, что у него буквально не было времени возвращаться домой обедать. Мы следовали за ним, как выезжали, так на целый день. Для него, разумеется, еда была готова везде, а что же было делать нам? Мы вчетвером посовещались и решили попросить его, чтобы где он обедает, там и нас кормили. Сердце у господина Фэна было доброе, он любил лошадей, любил приличия, любил подчиненных. Стоило нам только заикнуться об этом, как он сразу же согласился. А это была халява. Не буду рассуждать о многом. Даже если мы в течение месяца половину дней бесплатно питались на стороне, то разве не экономились деньги на питание за полмесяца? Я был счастлив!

Господин Фэн, как я говорил, очень любил приличия. Когда мы пошли к нему просить организовать питание, он нас тщательно оглядел, а потом покачал головой и пробормотал: «Никуда не годится, никуда не годится». Я подумал, что это он нас имеет в виду, оказалось, нет. Он тотчас же потребовал кисть с тушью и написал записку: «Ступайте с этим к начальнику отряда и передайте, чтобы в трехдневный срок все исполнил!» Взяв записку, я взглянул на текст, оказывается, начальник отряда должен был сменить нам форму: наша обычная форма была сшита из саржи, господин Фэн приказал заменить на сукно; на обшлага рукавов, по швам брюк и на фуражку следовало добавить золотые галуны. Сапоги тоже меняли, требовались лакированные ботфорты. Ружье менялось на кавалерийский карабин, кроме того, каждому должны были еще дать по пистолету. Дочитав этот список, даже мы почувствовали неловкость: только старшие офицеры могли носить форму из сукна и золотые нашивки, мы же были простыми полицейскими, с чего вдруг нам такая экипировка? Разумеется, просить господина Фэна взять записку обратно мы не могли, но и идти с этим к начальнику отряда нам было крайне неудобно. Ведь если начальник не осмелится осушаться приказания господина Фэна, то он очень даже может сорвать зло на нас!

И что вы думаете? Начальник отряда, прочитав записку, ничуть не вспылил, а как было сказано, так и сделал. Видите, какую огромную власть имел господин Фэн! М-да! В нашей четверке все стали выглядеть как важные птицы – форма из настоящего черного сукна, отороченная золотистыми галунами, высокие черные лакированные сапоги, на сапогах белые блестящие шпоры, карабин за спиной, пистолет сбоку, с кобуры свисает длинная оранжево-желтая кисть. В общем, можно сказать, что мы вобрали в себя бравый вид полицейских всего города. Когда мы шли по улице, то все постовые брали под козырек, принимая нас за больших начальников!

Когда я еще занимался клеевым ремеслом, то в любой сколько-нибудь приличный заказ входило изготовление макета лошади хризантемового пятнисто-серого окраса. Сейчас, когда мне выдали столь шикарную форму, я выбрал себе в конюшне хризантемового коня. Он был норовистый – завидев людей, кусался и лягался. Я выбрал его, потому что когда-то клеил таких же. О, как красив хризантемовый конь! Конь был вредным, но скакал на загляденье – опустит голову, изо рта летит белая пена, грива развевается, как рожь весной, уши стоят торчком; стоило пришпорить, как он взлетал. В моей жизни не было ничего по-настоящему радостного, но должен сказать, что, сидя верхом на хризантемовом коне, я испытывал гордость и удовольствие!

В общем, служба была сносной, разве такой одежды и такого коня было мало для того, чтобы радостно служить дальше? Увы! И трех месяцев не отходили мы в новой форме, как господина Фэна отправили в отставку, а охранный отряд распустили, я вновь стал полицейским третьего разряда.

13

Охранный отряд распустили. Почему? Я не знаю. Меня отправили на службу в Главное управление и наградили медной медалью, как будто бы я, охраняя резиденции, совершил подвиг. В управлении я иногда занимался учетом прописки, иногда регистрами пожертвований, иногда дежурил у ворот, иногда присматривал за складом формы. За два-три года такой службы я стал разбираться во всех делах управления. Если к этому добавить опыт службы постовым, в охране учреждений и резиденций, то меня можно было считать ходячей энциклопедией – не было такого дела, в котором я был бы несведущ. В полицейских делах я был настоящим знатоком. Однако только тогда, прослужив десять лет, я наконец вырос до первого разряда и стал получать девять серебряных юаней в месяц.

Люди, возможно, считают, что все полицейские дежурят на улицах, молоды и любят совать нос не в свое дело. Однако на самом деле многие скрыты в полицейских участках и управлениях. Если когда-то случится общий смотр, то вы увидите немало полицейских чрезвычайно странного обличья: сгорбленных, близоруких, беззубых, хромых – полный набор физических недостатков. И вот эти-то чудаки – соль среди полицейских, у них есть квалификация и опыт, они владеют грамотой, и все служебные бумаги, все приемы ведения дел в их руках. Без них те, кто стоит на улицах, точно устроили бы хаос. Им, однако же, не светит карьера, они все делают за других, никак не улучшая своего положения, у них нет даже шанса показать себя. Они безропотно тянут лямку, пока от старости уже не смогут встать с постели, всегда оставаясь полицейскими первого разряда с жалованием девять серебряных юаней в месяц. Если вам когда на улице доведется увидеть человека в сером чистом застиранном халате, а на ногах у него при этом будет полицейская обувь, двигаться он будет медленно и с опорой на пятки, словно обувь эта для него тяжела, то это наверняка идет такой полицейский. Они тоже иногда наведывались в рюмочную, где выпивали чарку водки, закусывая ее десятком арахисовых зерен, вели они себя при этом очень чинно – пили горькую и тихо вздыхали. Головы у них местами поседели, но щеки выбриты до блеска, взглянув мельком, можно было подумать, что это дворцовые евнухи. Они дисциплинированны, доброжелательны, работали на совесть, но даже в минуты отдыха им приходилось носить эти проклятые сапоги!

Работая бок о бок с ними, я узнал немало нового. При этом меня одолевал страх: неужели и я пойду по этому пути? Насколько милые они были, настолько и жалкие! При взгляде на них сердце мое часто пробирал холод, да так, что я полдня не мог разговаривать. Верно, я был моложе и не факт, что глупее, но был ли у меня шанс? Моложе? Так и мне уже стукнуло тридцать шесть!

Впрочем, было одно преимущество: работая в управлении, я не подвергался опасности. Как раз в те годы весной и осенью всегда случались войны, о тяготах окружающих я пока промолчу, рассказа о полицейских будет довольно. Как начиналась война, солдаты становились владыками ада, а полицейским оставалось лишь склонять голову! Продовольствие, подводы, лошади, носильщики – все это должны были раздобывать полицейские, при этом без малейшего промедления. Приказали доставить десять тысяч цзиней[16 - Цзинь – мера веса, равная 0,5 кг.] печеных лепешек – и всё, полицейские должны пройти по всем лапшичным и булочным и стребовать эти лепешки. Получив же лепешки, нужно было задержать нескольких дворников и с их помощью доставить продовольствие в казармы, где можно было еще и зуботычину получить!