Сибирская рождественская книга

Простой, добрый, любивший в иное время поболтать всякий вздор со своими сидельцами, а в другое порядком их пожучить. На этот раз он был более расположен к первому. Увидев Ивана, который, помолившись наперед иконам, поздравил его и сожительницу его – в два обхвата в объеме – с праздником, хозяин приветливо пригласил его выкушать чашку чая.

– От обедни, верно, Иван Петрович? – спросил хозяин.

– Точно так, Поликарп Ермолаич, от обедни.

– А уж, верно, из Архангельской? – продолжал хозяин, посмеиваясь. – Да ведь, кажись, нет уж любимого твоего дьякона… Али кто другой нашелся ему на смену? А?.. Ну а скажи-ка мне: от кого читали сегодня Евангелие? – спросил купец с лукавым видом, прищуривая левый глаз.

– От Матфея, батюшка, или постой, от Луки… так, кажется.

– То-то от Луки! Верно, в голове ходило не евангельское.

– Виноват, Поликарп Ермолаич. Чего таиться, грешный человек.

– Ох, уж вы, молодые головы! И в храм Божий ходят с житейскими помышлениями.

– Уж коли вы сами начали, Поликарп Ермолаич, так уж, верно, вам так Бог внушил. Благословите, батюшка, на злат венец, и вы, матушка Аграфена Ивановна, – сказал Жемчужин, встав с места и низко кланяясь своим хозяевам.

– Э, так вот куда речь идет! Ну, ладно, ладно. Лучше завести свою, чем на других губы облизывать. – Уж как же вам не стыдно, Поликарп Ермолаич, – вступила в речь его сожительница. – Хотя бы для святого праздника удержались говорить такие речи.

– И, матушка, – отвечал купец, – говорю я правду, а правду не грешно сказать и в праздники… Ну, а кого ты там заметил? – продолжал он, обращаясь к Жемчужину.

– Вы, верно, знаете, Поликарп Ермолаич, мещанина Петрикова?

– А! Это что с внучкой ходит? Знаю, брат, знаю. Хоть и не наш брат купец, а хороший человек. А внучка его – что твоя малина-ягода! Вижу, Иван Петрович, что губа-то у тебя не дура.

– Так уж сделайте такую божескую милость, Поликарп Ермолаич, и вы, матушка Аграфена Ивановна, не откажите помочь мне, а вам за это Бог заплатит.

– Сватать, что ли? Ну, ладно, ладно. Ты малый честный. Почему же не помочь тебе в добром деле? Сегодня уже поздно ехать, а вот завтра подумаем.

Жемчужин низко поклонился хозяину и поцеловал руку у почтенной его сожительницы.

Остальной разговор прошел в шутках со стороны хозяина и в беспрестанном повторении: «Уж как же вам это не стыдно, Поликарп Ермолаич!» – Со стороны хозяйки.

Ивану опять пришлось не спать целую ночь. Верно, под сердцем кусалось.

На другой день хозяин Жемчужина, надев свое праздничное платье и помолившись иконам, отправился к Петрикову, а Жемчужин сам не свой пошел к обедне.

Вероятно, он был в особенном благочестивом настроении духа, потому что дьячок, смотря на усердные его поклоны, не удержался толкнуть в бок пономаря и шепнуть ему: «Вишь, как молится, должно быть, именинник сегодня».

По окончании обедни Жемчужин еще положил три земных поклона перед образом Михаила Архангела и пошел к хозяину ни жив ни мертв.

Вскоре приехал хозяин.

– А славная погода сегодня, Иван Петрович, – сказал хозяин, снимая свой сюртук. – Не худо бы этак вечерком съездить в поле – чайку напиться. А, как ты думаешь?

– Хорошая погода, Поликарп Ермолаич, – отвечал Жемчужин, в огне как в пытке.

– Этакое, подумаешь, благодатное лето выдалось, – продолжал хозяин, по-видимому желавший помучить бедного жениха. – Только жаль, что грибов мало. А? Не правда ли?

– Да, точно неурожай на грибы, – отвечал Жемчужин, мысленно проклиная все грибы на свете.

– Ну да вот Бог даст дождичков, так авось и грибы покажутся.

– Да уж полноте вы, Поликарп Ермолаич, мучить Ивана Петровича, – вступилась добрая сожительница. – Посмотрите-ка, у бедного ино слезы навертываются.

– Ничего, матушка, ничего, потерпит, дело не к спеху. – Но то ли положение бедного Жемчужина тронуло наконец веселого купца, то ли истощился запас его шуток, только он вдруг принял серьезный вид и сказал, разглаживая окладистую свою бороду: – Ну, Иван Петрович, был я и у Петриковых.

Жемчужин весь превратился в слух.

– На первый раз, – продолжал хозяин, – пока похвалиться нечем. Старик не прочь, да говорит, что у него мало, а у тебя – ничего, так чтобы не каяться. Вот говорит, как Бог поможет ему зажить своим домком, так я и по рукам. А до тех пор не даю слова.

Бедный жених опустил голову.

– Ну, что ж, чего печалиться? – сказал купец, невольно тронутый горем своего сидельца. – Старик ведь не отказывает. Бог милостив, год-два… Веди себя только хорошо – будет и у тебя копеечка.

– Да ждать-то бы еще ничего, – сказал Жемчужин. – Да как в это время сыщется жених побогаче? Тут как быть, батюшка Поликарп Ермолаич? – А быть, как Господь на ум положит. И полно горевать, любезный! Суженого конем не объедешь. Коли Бог судил Анюше быть за тобой, так и семь ворожей отвода не сделают. Живи себе честно да молись Богу, и все ладно будет.

С этими утешениями хозяин отпустил Ивана.

На первых порах после неудачного своего сватовства Жемчужин ходил как сам не свой. Даже единственная отрада – пройти мимо дома Петрикова – не приходила ему в голову; а если когда и приходила, то стыд отказа сейчас же ее прогонял. Он сделался задумчивым, скучным, и хотя продолжал вести дела хозяина по-прежнему, однако ж без особенного в них участия.

Но судьба бодрствовала над ним невидимо.

Однажды, когда он сидел за своим прилавком, перекидывая на счетах, вдруг в лавку вошла молодая женщина в сопровождении Аннушки. Иван не верил глазам своим. На него нашел какой-то столбняк, так что он и видя не видел, и слыша не разумел. И только уже после вторичного вопроса Аннушкиной спутницы он пришел в себя и вспомнил, что в лавку, кажется, для всех вход открыт. Выложив требуемый товар, Жемчужин решился спросить о здоровье Петрикова. В это время вошла в лавку третья покупательница, знакомая Аннушкиной спутницы, и они, как водится, не упустили случая пострекотать немножко. Иван мог свободно говорить с Аннушкой; но язык, как на беду, совсем забыл, что есть русская речь на свете. Наконец, кой-как собравшись с духом, он спросил вполголоса Аннушку, не сердится ли она на него за то, что он смел ее сватать.

Аннушка, покраснев как маков цвет, сказала тоже вполголоса, что сердиться тут, кажется, не за что.

– Вот вы так, верно, сердитесь, – говорила она, не поднимая глаз. – С того самого дня вы ни разу не проходили по улице. И дедушка не раз спрашивал: что это с вами сделалось? Уж не больны ли вы?

– А вы, Анна Васильевна, желали бы, чтоб я проходил по вашей улице? – спросил Жемчужин с необыкновенной смелостью.

– Я очень желала бы этого, – отвечала Аннушка со всей откровенностью невинной души.

– Ну, так я с сегодняшнего же дня стану опять ходить мимо вашего дома…Только уж вы, Анна Васильевна, пожалуйста… того… удостойте этак взглянуть на меня. А то мне и ночь не уснуть спокойно.

Между тем третья покупательница вышла, и Жемчужин смекнул, что разговор должен кончиться. С живостью он вытащил кусок сукна, подвернувшийся ему под руку, и сказал громко:

– Ну, уж этого ситцу лучше во всем гостином нет.

– Спрячь-ка, батюшка, свое сукно подальше, – сказала Аннушкина спутница, – да лучше скажи: али порог высок у Якова Степаныча? али собаки больно кусаются?

Жемчужин оторопел.

– По-моему, не мешало бы почтить старика, – продолжала женщина. – Не всякий те раз пойдешь в лавку. У людей зорки глаза.

Сказав это, Аннушкина спутница пошла в другую лавку. Аннушки же давно уж и след простыл.

Долго стоял Жемчужин за прилавком, пощипывая сукно, пожалованное им в ситцевый чин, и раздумывая, что бы значили эти слова. Но наконец, припомнив свой разговор с Аннушкой, он ухватился за слова Петрикова насчет его здоровья и тут же положил в первое воскресенье отправиться к старику с поклоном.